Врата ночи - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 47

Глава 26

«ДОМ СКОРПИОНА»

Бархат объявился потому, что успел уже собрать кое-какую предварительную информацию о ночном заведении на Черноморском бульваре. Они с Никитой договорились встретиться на Васильевском спуске. Там летом вечно толпится народ: туристы, иностранцы. Можно спокойно поговорить, не привлекая ничьего внимания, созерцая пестрые маковки Василия Блаженного.

– Слушай, у меня такое впечатление, что тебе сейчас не до меня, – начав излагать новости, Бархат на секунду прервался, внимательно изучая выражение лица Колосова. – Что-то не так пошло в деле?

Бархат был как барометр. Таким в принципе и должен быть первоклассный, высококвалифицированный, высокооплачиваемый агент. Деньги Бархата интересовали не слишком сильно, хотя и он, конечно, работал не за пять пальцев на ладони. Никита, поколебавшись, признался: да, в деле, в подробности которого он Бархата не посвящал, действительно что-то пошло не так. Что-то… И, видимо, по его, Колосова, вине.

– Ну ладно, я изложу то, что удалось накопать, а ты уж сам решай, как и что, – сказал на это Бархат. Информация касалась «Дома Скорпиона» и его посетителей. По словам конфидента, это был второразрядный ночной клуб. Номинальным владельцем его являлся спившийся киноактер, гремевший в начале 80-х на весь Союз как герой-любовник производственных мелодрам. Но фактическими владельцами и «свинцовой крышей» клуба являлась краснохолмская группировка, давно и успешно вкладывавшая деньги в увеселительные заведения столицы, в том числе и для секс-меньшинств.

Входная плата в клуб считалась относительно невысокой, а для «дам» – то бишь трансвеститов (которых, правда, как настоящих, так и поддельных, было там кот наплакал) и для ряженых под женщин юнцов – вообще вход бесплатный. За выпивку, правда, драли в три раза больше. А с полуночи и до четырех утра цены на коктейли «Бирюзовая лагуна» и «Грусть тореро» зашкаливали.

По словам Бархата, клуб посещала смешанная, пестрая публика. Там никогда не называли имен и фамилий, обходились претенциозными прозвищами – Принц, Демон, Мануэль, Самурай, Касабланка. По вечерам клуб заполнялся представителями мужского пола как среднего возраста, так и неоперившимися юнцами – в основном мальчиками с периферии: приезжими из Кемерова, Магнитогорска, Самары, Екатеринбурга, Хабаровска, Петропавловска-Камчатского, то есть юнцами, мечтающими «швырнуть себе под ноги столицу», приехавшими шукать счастья в большом городе, а в результате крутившимися, где и как кому повезло – от мелкооптовой торговлишки до полусамодеятельного шоу-бизнеса или полупрофессиональной игры на бильярде.

Некоторые из них шли в «Скорпион» по сердечной склонности, другие же искали там полезных знакомств и связей. По словам Бархата, в «Скорпион» редко заглядывали по-настоящему крутые, а отморозки – почти никогда. Гораздо чаще «интеллигенты» – попадались и выпускники филфака, и непризнанные художники, и мало кому известные рок-музыканты, и начинающие парикмахеры, и модельеры-стилисты, все достояние которых пока состояло из пары потрепанных журналов «Космополитэн», иголки да сломанного турбоутюга «Тефаль», и мужские фотомодели, и недоучившиеся студенты, и просто обычные перезрелые сорокалетние маменькины сынки, крутящиеся то тут, то там, не гнушающиеся никакой непыльной работенкой, но в основном существующие на деньги родителей, месяцами выкраивающие из скудного семейного бюджета тридцать баксов на вечер в тридцать три удовольствия среди «своих» в «Доме Скорпиона».

Правда, по словам Бархата, в клубе при всей пестроте посещающего его народа смогли все же удержаться от пошлости, скандального эпатажа и грубого скотства. Нет, это было очень даже тихое заведение. Там часто играла хорошая музыка, под которую можно было классно расслабиться за пивом и потанцевать. Иногда, когда гуляли «интеллигенты» или когда на час-другой в зал заглядывал какой-нибудь продвинутый раскрепощенный европеец, решивший сменить «притоны Сан-Франциско» на «чрево Москвы», здесь в угаре доходило даже до высокой поэзии. Кто-то, под завязку набравшись золотой текилы, хрипло и проникновенно вслух начинал декламировать сонеты Шекспира и «Сонеты темной любви» Гарсиа Лорки.

И тогда в одночасье голоса в зале стихали, музыка глохла. В рюмках, как в крохотных стеклянных озерах, плескался дешевый коньяк, и те, кто коротал ночь за столиками – каждая парочка за отдельным, – ощущали себя избранниками среди всеобщего космического хаоса, робинзонами на необитаемых островах, единственными, неповторимыми, удивительными, странными, иными, непохожими на других. На нас.

«Любовь до боли, смерть моя живая, жду весточки, и дни подобны годам…» [4] – звучало в зале. И пепельная грусть штопором вонзалась в темный, пропитанный едким сигаретным дымом потолок. Но вот кто-то стряхивал с себя зыбкий призрачный сплин, подходил к стереосистеме и… «ОЙ-ЙО!!» – гремел «ЧайФ» снова и снова на весь ночной Черноморский бульвар. Отчего-то песню эту в «Скорпионе» уважали больше прочих.

Об Анатолии Риверсе Бархату тоже кое-что удалось накопать. Фигурант посещал клуб довольно часто. Иногда один, иногда в компании двух французов лет этак под пятьдесят, каждый из которых при помощи титанических ухищрений молодежной моды пытался сойти за тинейджера.

Бархат без особого напряга установил место жительства и работы Риверса – просто проследил за ним сначала из клуба до дома: тот, оказывается, обитал в гулкой пустой бывшей коммунальной квартире, нуждавшейся в капитальном ремонте, в помпезном доме в районе Солянки. («Где? Где?» – сразу же насторожился Колосов. Солянка и угол Славянской площади… Это место уже фигурировало в рассказах Мещерского.) Риверс якобы снимал эту квартиру на паях с какими-то друзьями. Но о них в доме ни слуха ни духа – лето он проводил один.

Место работы фигуранта Бархат опять же выяснил через наблюдение от дома до офиса – конторы, ютящейся в старой развалюхе в Тетеринском переулке на Таганке, где помещались рабочие мастерские и съемочный павильон частной киностудии «Пятый меридиан». На работу, по словам Бархата, Риверс приезжал к десяти, а уезжал среди дня. В «офисе» его окружали почти исключительно женщины и молодые девицы. Они в большинстве своем и составляли съемочную группу некоего рекламного клипа, съемками которого и была занята эта маленькая киностудия. Это был ее единственный финансируемый проект.

Чаще всего Риверс общался с женщиной лет тридцати – стройной смуглой брюнеткой, к которой при всей своей внешней неровной насмешливости обращения, видимо, относился очень тепло. Правда, женщина эта в «Пятом меридиане» не работала. Однако часто заглядывала на киностудию. И порой они с Риверсом уезжали вместе на его машине – синем сильно потрепанном «Форде-Скорпио», 1990 года выпуска. Конечный маршрут этих совместных вояжей был всегда один: улица Большая Пироговская, дом 23 – Институт истории и экономики стран Востока. Но к этому учреждению Бархат, следивший за Риверсом, конечно, и близко не подходил.

В самом «Доме Скорпиона», по словам конфидента, Риверс вел себя как самый обычный посетитель. Обычный для такого заведения, как «Дом Скорпиона».

– Когда он приходил один, а это случалось дважды за то время, что я за ним смотрел, он сначала пил у стойки бара. Потом там же знакомился. Объект всегда один и тот же – парни восемнадцати–двадцати пяти лет. Зеленый шпинат, – рассказывал Бархат. – И все явно не москвичи. Однако до логического конца у него ни разу с ними не доходило. Наклевывалось и срывалось. Они просто трепали языком. Один раз я видел, как он танцевал с таким, ну лапали, конечно, друг друга. Ну и больше ничего. Ни разу за это время он никого из «шпината» к себе на хату не брал. Ну, может, в цене не сошлись?

– А насчет тех французов что? – хмуро спросил Колосов. Они с Бархатом стояли у Лобного места, и ему было как-то странно говорить здесь об этом.

– Один из них ждал его как-то раз аж до двух часов ночи в машине «Рено», кстати вот номерок. – Бархат достал из кармана клочок бумаги. – Никудышный такой типчик, квелый, но одежка первый сорт, «от кутюр», и парфюм такой, что закачаешься. Даже я за версту почуял. Но и тут тоже до логического конца не дошло. Риверс приехал из клуба, я его на «частнике» вел. Они потолковали – француз здорово по-нашему чешет, погрустили, повздыхали – ля мур тужур. Потом французик его цап за рукав и руку ему поцеловал вот сюда. – Бархат изящным жестом указал себе на левое запястье. – Но в квартиру его Риверс так и не впустил. А тот, видно, хотел. Но наш сделал европейцу ручкой – адье! Колосов мрачно смотрел на Лобное место. Бархат проследил его взгляд, усмехнулся. Он ведь был не человек – барометр.