Зеркало для невидимки - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 70
– Они знают лишь то, что тебя задержали по подозрению в убийстве Петровой и Севастьянова. Теперь после известных событий от этих подозрений не осталось камня на камне. Ты чист в их глазах. В будущем они узнают, что тебя будут судить за… драку с сокамерником, учиненную тобой во время твоего пребывания в изоляторе. То есть за хулиганство.
Кох смотрел на Колосова. Он не верил. Это так явно читалось в его взгляде.
– Порезы зажили? – спросил Никита.
– Что? Да… Почти. – Кох рассеянно глянул на полоски пластыря на запястьях, наклеенные еще в тюремной больнице.
– Ты понял, что я тебе сказал?
– Я понял.
– И ты согласен?
– Я… согласен. Да. Только…
– Что только?
– Ты говоришь – эта корреспондентка из газеты… А что, если вы на ее счет ошибаетесь? А если ничего не получится?
Колосов присел на подоконник. Кох знал теперь достаточно, чтобы сыграть отведенную ему в этом СПЕКТАКЛЕ роль. Роль открытого, ложного источника. Роль своеобразного «загонщика». А роль ПРИМАНКИ, новой возможной жертвы отводилась в его плане…
Когда он объяснял Кате суть своей идеи, все на словах выглядело примерно так:
«В тот вечер Погребижскую нашли ты и Серега, – говорил он. – И она была еще жива. Это очень важно для нас. Да, она ничего не успела сказать, не назвала имени, но… Катя, все дело в том, что остальные, и думаю, ОН среди них, подошли к конюшне гораздо позже. И всем им без исключения стало известно, кстати, от тебя же, что Погребижская какое-то время была еще жива. И что в эти минуты с ней рядом находилась ты, Катя. Пусть нам не повезло и на самом деле она ничего не успела сказать. Но ведь она вполне могла это сделать, правда? И вот теперь давай порассуждаем. Что мы вообще знаем о том вечере в цирке?
Шла, как обычно, подготовка к представлению. Погребижская какое-то время находилась у себя в гардеробной. Потом что-то произошло. Либо по пути к шапито она случайно встретила кого-то у конюшни, либо он ее там подстерегал, либо сам под каким-то предлогом зазвал ее туда. И уже там по неустановленной нами пока причине нанес ей смертельные ранения.
Эксперт обращает внимание на их «эмоциональный характер» – Грачкин фигурально, конечно, выразился, но мы его поняли. Кто-то там у конюшни действовал словно в исступлении. И этот человек ушел оттуда с твердым убеждением: он убил. Но прошло полчаса, Погребижскую обнаружили. И вот теперь представь себя на месте убийцы. Он вместе с остальными узнает, что ее нашли и что она жива. Каково в этот миг его состояние? Он в панике! Он чувствует реальную угрозу. Вот-вот она заговорит, и его изобличат. Затем он узнает: Погребижская умерла. И в последние мгновения ее жизни с ней рядом, с ней, его жертвой, были двое: корреспондентка из газеты и фотограф. А потом только ты одна, потому что фотограф бегал за подмогой. И вот с этого момента, думаю, ты, Катя, сама того не подозревая, стала для НЕГО очень важной персоной. Персоной, от которой, быть может, зависит его жизнь и безопасность.
ОН, как и всякий на его месте, сейчас не может не думать о том, что же происходило там, возле конюшни, когда его жертва была еще жива. И при твоем появлении в цирке ты станешь для него объектом самого пристального наблюдения. Он будет терзаться: зачем ты приехала? А вдруг тебе что-то известно? Ты о чем-то догадываешься? Возможно, Погребижская, не успев прямо назвать его имени, все же как-то намекнула, дала тебе какой-то ключ, который может его раскрыть…
И представь себе его состояние, когда он вдруг поймет, что все эти его смутные опасения и догадки внезапно вроде бы начнут подтверждаться.
С одной стороны, корреспондентка поведет себя так, словно она… действительно о чем-то догадывается. И что-то самостоятельно хочет раскопать. А с другой…
В цирк в это же время неожиданно вернется выпущенный на свободу Генрих Кох. И одновременно с его возвращением по цирку поползут странные, но весьма упорные слухи о том, что его выпустили не просто так, а… – вот теперь, Катя, слушай меня внимательно – а потому, что на момент убийства Погребижской только у него одного из всей труппы – железное алиби. И более того: он, как единственный человек в цирке, который сейчас вне подозрений, теперь сам помогает милиции. Об этом он осторожно намекнет Воробьеву и другим из нашего «списка»: он, мол, помогает ментам, потому что хочет помочь цирку выпутаться из беды, он хочет избавить их от этого кошмара, потому что любит цирк всем сердцем.
Он признается, что ему поручено настойчиво приглядывать за… корреспонденткой, которая в момент смерти находилась подле Погребижской. У ментов, сообщит Кох, мол, есть веские основания подозревать, что она располагает важной информацией, которую как истый газетчик скрывает до поры до времени, пытаясь самостоятельно вести расследование. А ему, который теперь полностью вне подозрений, поручено не только следить за ней и охранять ее, но и постараться вынудить сообщить известные ей сведения о личности убийцы. В цирке слухи распространяются как чума. И когда в них тот, кого мы ищем, найдет косвенное подтверждение своим собственным догадкам, возможно, он…»
Никита в том памятном разговоре с Катей объяснял все излишне подробно. Можно было проще: Коху отводится роль открытого источника. Тебе – приманки. И убийца должен как-то среагировать. Возможно, он как-то проявит себя в отношении источника слухов или же в отношении той, в ком почувствует для себя угрозу, – в отношении «корреспондентки из газеты». В отношении тебя, Катя. И в этот момент мы в свою очередь среагируем на него.
Он мог сказать и еще короче: убийца, возможно, снова попытается напасть, чтобы обезопасить себя. И вот тогда…
Катя слушала его, не перебивая. Когда же он спросил ее, согласна ли она помочь им, – сказала да. Согласилась слишком даже, на взгляд Никиты, легко. И ему отчего-то больно было вспоминать выражение ее глаз в этот момент.
А вот Кох…
– Генрих, ты меня понял? – повторил Колосов.
– Я понял. Я постараюсь. Сделаю все, как ты говоришь. – Кох вскинул голову, словно пытаясь что-то прочесть в лице начальника отдела убийств. – А ты обещаешь, что это будет закрытый процесс?
– Это тебе обещает прокуратура. От себя лично я тебе обещаю, Генрих, другое. – Никита наклонился к нему, опершись кулаками на стол. – Я обещаю, что глаз с тебя не спущу ни сегодня, когда тебя выпустят, ни завтра, ни через месяц, ни через год. И не дай бог, слышишь меня, не дай бог где-нибудь – в Москве ли, у нас ли в области, в Рязани, на Камчатке, во Владивостоке – всплывут какие-нибудь художества, связанные с кладбищем. Не дай бог, понял? Я тебя из-под земли достану. И мы обойдемся уже не только без процесса, но даже без задержания.
Кох смотрел ему в глаза, не мигая. И странный то был взгляд, очень странный. Никите на миг показалось, что из человечьих зрачков на него смотрит гиена-трупоед.
– Мы обойдемся вот этим. – Колосов достал и положил на стол перед собой пистолет. – Я тебя пристрелю. И никто меня не заподозрит. Потому что я все сделаю так профессионально, что это будет выглядеть как… повторный в твоей молодой жизни суицид. Пороки надо уничтожать на корню. И пуля для этого – лучшее средство. Так ты все понял, Генрих? Ты согласен на мои условия?