Звезда на одну роль - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 76

– Я заинтересован… только… Он разве один собирается меня навестить? Там же будет охранник, это ясно как день. Кстати, ты назвал ему мое имя? – встревожился Верховцев.

– Нет, успокойся, никаких имен до твоего позволения. Я что – ненормальный? – Арсеньев усмехнулся. – С ним приедет только начальник его личной охраны. Это верный пес – в огонь и в воду за хозяина, я наводил справки.

– Таких сейчас нет, ты бредишь. Как его зовут?

– Вадим Кравченко. – Голос Арсеньева дрогнул. Верховцев это заметил. Черт его знает, что у Ванечки происходит с этим вышибалой!

– Мне надо подумать, – молвил он сухо. – Я сообщу свое решение.

После разговора с Арсеньевым он долго совещался с Данилой. Платежеспособность предлагаемой кандидатуры зрителя его не волновала. В том кругу, где он вращался, провинциального короля бензина Василия Чугунова знали все. Его капитал вызывал изумление и зависть. Верховцева беспокоило другое.

– Зритель нам нужен, Игорь, – рассуждал Данила. – Тем более такой толстосум, как этот Чугун сталелитейный. Места в зале есть – ты ж сам зачем-то два оставлял. И потом…

– Что? – спросил Верховцев хмуро.

– Я думаю, что с иностранцами пора завязывать. Вот что. Опасно стало. Слишком много болтливых ртов за бугром развелось, – молвил Данила многозначительно.

– А наши, думаешь, не болтливы?

– Чугун – не из таких. Он есть в нашей программе, могу справку хоть сейчас навести.

– Ну так справься!

Спустя полчаса он снова сидел в гостиной и слушал Данилу. Тот выбрал данные из той самой программы, некогда заказанной Верховцевым агентству по сбору информации и введенной в его персональный компьютер.

– Крупный спекулянт, по слухам – в недалеком прошлом несколько афер с фальшивыми авизо, жульническая игра на валютной бирже, погрел руки на черном вторнике, – перечислял Данила.

– Я не про это хочу знать. Что-нибудь еще на него есть?

– Есть. Опять же по слухам – основной заказчик убийства председателя топливно-энергетического концерна «Трансойл» Горбатько. Бедолагу взорвали в собственном «Кадиллаке», а Чугунов приобрел контрольный пакет акций концерна.

– Бревно в глазу ближнего – соринка… – Верховцев колебался. – Ну и как мне поступить?

Данила закурил сигарету, затянулся дымом.

– Я бы, будь я хозяином дома в Холодном переулке, дал добро.

– Добро? Слово какое… Отвыкать надо от таких слов. Да… Там будет и охранник. Чугунов с ним не расстается.

Данила только пожал плечами.

– Ты же сам говорил: слуги – проблема тех, кто нас посещает. Думаю, этот вышибала такого при своем Чугунове насмотрелся, что его ничто уже не проймет.

– Они же тупые животные, Даня. Тупые жвачные скоты. Неужели для них я все это придумал? – Верховцев закрыл глаза ладонью. – Неужели Саломее суждено плясать и угождать этим вот… этим… – Он осекся и только махнул рукой.

– Кто знает, кому ей суждено угождать в будущем. Мир деградирует, ты сам это твердишь. Впрочем, решай. – Данила швырнул сигарету в пламя камина.

И Верховцев решил.

– ОН ДОЛЖЕН ЗАПЛАТИТЬ НАЛИЧНЫМИ, – диктовал он Арсеньеву по телефону. – А может, услышав сумму, он откажется?

– Он сказал: деньги – сор, лишь бы душа радовалась. Каково, Игорек, этакое от остолопа услышать?

– Если он согласится платить, расскажешь, только очень коротко. И дашь телефон, чтобы его охранник договорился насчет взноса. Пусть звонит завтра в десять вечера, спросит Данилу. Не болтай лишнего, очень прошу.

– Хорошо. А тебе повезло, Игорек, – мягко сказал Арсеньев.

– В чем мне еще повезло?

– Розы для Саломеи на этот раз имеют удивительный оттенок. Это настоящий пурпур, античный пурпур – цвет царей и богов.

Верховцев прослушал все кассеты и приглушил музыку. Итак, фонограмма готова. А значит – готово все. ВСЕ. Он дотянулся до светильника и зажег его. За окном сгущались сумерки. Над Холодным переулком всходила луна. Он закрыл глаза. «Я поднимусь к опаловой Луне…»

Прочь, прочь отсюда, от этой суеты, бедлама, нищеты и позора. От этих грязных, разбитых тротуаров, хмурых, озабоченных толп, от этих воняющих бензином автомобилей, грохочущих трамваев, дымящих фабричных труб, от всего этого зараженного города, в котором так трудно найти клочок чистого неба, глоток свежего воздуха, мгновение абсолютной тишины.

Я отряхну прах этого Содома со своих ног, я поднимусь к опаловой Луне и пойду сквозь время по мерцающей лунной дороге к берегам Мертвого моря, в далекую, жаркую, благословенную землю, в двадцатый год от Рождества Христова. О, я могу это сделать! Ибо я – ИГОРЬ ВЕРХОВЦЕВ.

Он даже застонал. Сердце его билось. Накатывала волна восторга. Ближе, ближе…

…Знойный ветер, дувший из Ливийской пустыни, утих. Ночь принесла прохладу и покой. Над морем плыла Луна – как волшебный Ковчег из серебра и золота.

Слышите? (Верховцев прислушался.) Это шорох листьев в саду тетрарха – его сады славятся лимонами и лаврами, миртами и розами.

Слышите? Это звенят браслеты на руках его невольников. Его свита славится ими – могучими, стройными, привезенными со всех концов света.

Слышите? Этот гомон и гул – то стекаются в его дворец толпы гостей на великий званый пир. У тетрарха Ирода Антипы – двойной праздник: день рождения и годовщина восшествия на престол.

А это что? Сплетники в дворцовой толчее болтают украдкой, что тетрарх – великий грешник. Он-де убил своего брата. Тайно, коварно. Захватил его царство, сокровища, взял жену… Нет, нет, не силой – она сама захотела разделить с ним славу и власть.

Словно рокот моря – гул по толпе: ИРОДИАДА! ИРОДИАДА! Тысячу лет жизни тебе, божественная царица!!

Иродиада идет в эскорте черных невольников и садится на золотой трон. Разве она не прекрасна, эта женщина с рубиновыми сосками и великолепными бедрами? Разве не стоит она, чтобы ради нее совершить смертный грех? И что такое жизнь какого-то там БРАТА перед всем этим… этим великолепием?!

Верховцев впился в подлокотники кресла. Он тяжело дышал. Когда накатывало ЭТО, он с трудом мог себя контролировать.

Иродиада улыбалась ему из тьмы веков. Они любили друг друга тысячу лет. Ложе их знало много секретов и тайн. Иродиада никогда не надоедала ему, пока…

Шепот, шепот в толпе придворных: куда он смотрит, наш царь? Наш повелитель, куда он смотрит?

САЛОМЕЯ… Она росла на его глазах. Однажды утром он проснулся, услышав ее смех в саду. Саломея купалась в бассейне. Служанки поливали ее водой из золотых кувшинов. Он почувствовал удар в сердце – словно меч пронзил его, обоюдоострый римский меч. Ей исполнилось пятнадцать лет, она выросла. Она не ребенок больше, уже не ребенок… Она как бутон розы…

Саломея заметила, что ее дядя и отчим смотрит на нее с балкона. Она нимало не смутилась и не торопилась набросить на себя одежды, поданные служанками. САЛОМЕЯ… Как часто он твердил это имя! Каждую его буковку, каждый слог смаковал, словно сладчайший финик или терпкое зернышко граната! А она еще и танцевать была мастерица… И еще… Она была девственницей. Ни один мужчина, кроме него, не видел ее обнаженной.

Гул, снова гул раздался в зале. Стражники бегут, звеня оружием. Прокуратор – посланник великого цезаря Августа – хмурится и склоняет ухо к переводчику. В чем дело? Ах, это…

ПРОРОК снова обличает мир из своей темницы. Этот горластый юнец ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ кричит о том, что так больше нельзя жить! Почему нельзя? Только так и надо. В чем же еще радость, как не в этом блеске, благополучии, богатстве? Нет, он, видно, просто завидует. Слышите? Он кричит о грехе братоубийства, он порицает разврат жены-кровосмесительницы, он предостерегает дочь от греха. Глупый мальчик! Что он знает о грехе? Что?! «Ангел Господень говорит устами Иоанна», – шепчут суеверные придворные. «Сомнительно, – возражают другие. – В нем нет благодати, один только гнев. Но не в гневе – Господь».

А Луна все ниже, ниже опускается над морем. Мраморные ступени дворцовых лестниц блестят, словно горный хрусталь. И пахнет во дворце чудесно и приятно – пряностями, виноградом, аравийскими благовониями, фруктами, цветами. Их огромные влажные букеты – тут и там в алебастровых вазах, лепестками усыпан мозаичный пол… Ах, если бы в этот чудесный праздник ОНА станцевала на этих лепестках! Ах, если бы это произошло!