Хромая судьба - Стругацкие Аркадий и Борис. Страница 11

– Я вообще за все старое доброе, – объявил Виктор. – Пусть очкарики остаются очкариками. И вообще пусть все остается без изменений. Я – консерватор… Внимание! – сказал он громко. – Предлагается тост за консерватизм. Минуточку… – Он налил себе джину, встал и оперся рукой на спинку кресла. – Я – консерватор, – сказал он. – И с каждым годом я становлюсь все консервативнее, но не потому, что старею, а потому, что ощущаю в этом потребность…

Трезвый Павор с рюмкой наготове глядел на него снизу вверх с подчеркнутым вниманием. Голем медленно ел миноги, а доктор Р. Квадрига, казалось, тщился понять, откуда до него доносится голос и чей. Все было очень хорошо.

– Люди обожают критиковать правительства за консерватизм, – продолжал Виктор. – Люди обожают превозносить прогресс. Это новое веяние, и оно глупо, как и все новое. Людям надлежало бы молить бога, чтобы он даровал им самое косное, самое заскорузлое и конформистское правительство…

Теперь и Голем поднял глаза и смотрел на него, и Тэдди за своей стойкой тоже перестал перетирать бутылки и прислушивался, только вот затылок вдруг заломило, и пришлось поставить рюмку и погладить желвак.

– Государственный аппарат, господа, во все времена почитал своей главной задачей сохранение статус-кво. Не знаю, насколько это было оправданно раньше, но сейчас такая функция государства попросту необходима. Я бы определил эту функцию так: всячески препятствовать будущему запускать свои щупальца в наше время, обрубать эти щупальца, прижигать их каленым железом… Мешать изобретателям, поощрять схоластов и болтунов… В гимназиях ввести повсеместно исключительно классическое образование. На высшие государственные посты – старцев, обремененных семействами и долгами, не моложе шестидесяти лет, чтобы брали взятки и спали на заседаниях…

– Что вы такое несете, Виктор, – сказал Павор укоризненно.

– Нет, отчего же, – сказал Голем. – Необычайно приятно слышать такие умеренные, лояльные речи.

– Я еще не кончил, господа!.. Талантливых ученых назначать администраторами с крупным окладом. Все без исключения изобретения принимать, плохо оплачивать и класть под сукно. Ввести драконовские налоги на каждую товарную и производственную новинку… – А чего я, собственно, стою, подумал Виктор и сел. – Ну, как вам это показалось? – спросил он Голема.

– Вы совершенно правы, – сказал Голем. – А то у нас нынче все радикалы. Даже директор гимназии. Консерватизм – вот наше спасение.

Виктор хлебнул джину и сказал горестно:

– Не будет никакого спасения. Потому что все дураки-радикалы не только верят в прогресс, они еще и любят прогресс, они воображают, что не могут без прогресса. Потому что прогресс – это, кроме всего прочего, дешевые автомобили, бытовая электроника и вообще возможность делать поменьше, а получать побольше. И потому каждое правительство вынуждено одной рукой… то есть не рукой, конечно… одной ногой нажимать на тормоза, а другой – на акселератор. Как гонщик на повороте. На тормоза – чтобы не потерять управление, а на акселератор – чтобы не потерять скорости, а то ведь какой-нибудь демагог, поборник прогресса, обязательно спихнет с водительского места.

– С вами трудно спорить, – вежливо сказал Павор.

– А вы не спорьте, – сказал Виктор. – Не надо спорить: в спорах рождается истина, пропади она пропадом. – Он нежно погладил желвак и добавил: – Впрочем, у меня это, наверное, от невежества. Все ученые – поборники прогресса, а я не ученый. Я просто небезызвестный куплетист.

– Что это вы все время хватаетесь за затылок? – спросил Павор.

– Какая-то сволочь долбанула, – сказал Виктор. – Кастетом… Правильно я говорю, Голем? Кастетом?

– По-моему, кастетом, – сказал Голем. – А может быть, и кирпичом.

– Что вы такое говорите? – удивился Павор. – Каким кастетом? В этом захолустье?

– Вот видите, – наставительно сказал Виктор. – Прогресс!.. Давайте снова выпьем за консерватизм.

Позвали официанта, выпили еще раз за консерватизм. Пробило девять, и в зале появилась известная пара – молодой человек в мощных очках и его долговязый спутник. Усевшись за свой столик, они включили торшер, смиренно огляделись и принялись изучать меню. Молодой человек опять пришел с портфелем, портфель он поставил на свободное кресло рядом с собой. Он всегда был очень добр к своему портфелю. Продиктовав официанту заказ, они выпрямились и стали молча глядеть в пространство.

Странная пара, подумал Виктор. Удивительное несоответствие. Они выглядят, как в испорченном бинокле: один в фокусе, другой расплывается, и наоборот. Полнейшая несовместимость. С молодым человеком в очках можно было бы поговорить о прогрессе, а с долговязым – нет. Долговязый мог бы двинуть меня кастетом, а молодой в очках – нет… Но я вас сейчас совмещу. Как бы это мне вас совместить? Ну, например, вот… Какой-нибудь государственный банк, подвалы… цемент, бетон, сигнализация… долговязый набирает номер на диске, стальная башня поворачивается, открывается вход в сокровищницу, оба входят, долговязый набирает номер на другом диске, дверца сейфа откатывается, и молодой по локоть погружается в бриллианты.

Доктор Р. Квадрига вдруг расплакался и схватил Виктора за руку.

– Ночевать, – сказал он. – Ко мне. А?

Виктор немедленно налил ему джину. Р. Квадрига выпил, вытер под носом и продолжал:

– Ко мне. Вилла. Фонтан есть. А?

– Фонтан – это у тебя хорошо придумано, – заметил Виктор уклончиво. – А еще что?

– Подвал, – печально сказал Р. Квадрига. – Следы. Боюсь. Страшно. Хочешь – продам?

– Лучше подари, – предложил Виктор.

Р. Квадрига заморгал.

– Жалко, – сказал он.

– Скупердяй, – сказал Виктор с упреком. – Это у тебя с детства. Виллы ему жалко! Ну и подавись своей виллой.

– Ты меня не любишь, – горько констатировал доктор Р. Квадрига. – И никто.

– А господин президент? – агрессивно спросил Виктор.

– «Президент – отец народа», – оживляясь, сказал Р. Квадрига. – Эскиз в золотистых тонах… «Президент на позициях». Фрагмент картины: «Президент на обстреливаемых позициях».

– А еще? – поинтересовался Виктор.

– «Президент с плащом», – сказал Р. Квадрига с готовностью. – Панно. Панорама.

Виктор, соскучившись, отрезал кусочек миноги и стал слушать Голема.

– Вот что, Павор, – говорил тот. – Отстаньте вы от меня. Что я еще могу? Отчетность я вам представил. Рапорт ваш готов подписать. Хотите жаловаться на военных – жалуйтесь. Хотите жаловаться на меня…

– Не хочу я на вас жаловаться, – отвечал Павор, прижимая руку к груди.

– Тогда не жалуйтесь.

– Ну посоветуйте мне что-нибудь! Неужели вы ничего мне не можете посоветовать?

– Господа, – сказал Виктор. – Скучища. Я пойду.

На него не обратили внимания. Он отодвинул стул, поднялся и, чувствуя себя очень пьяным, направился к стойке. Лысый Тэдди перетирал бутылки и смотрел на него без любопытства.

– Как всегда? – спросил он.

– Подожди, – сказал Виктор. – Что это я у тебя хотел спросить… Да! Как дела, Тэдди?

– Дождь, – коротко сказал Тэдди и налил ему очищенной.

– Проклятая погода стала у нас в городе, – сказал Виктор и оперся на стойку. – Что там на твоем барометре?

Тэдди сунул руку под стойку и достал «погодник». Все три шипа плотно прилегали к блестящему, словно отполированному стволику.

– Без просвета, – сказал Тэдди, внимательно разглядывая «погодник». – Дьявольская выдумка. – Подумав, он добавил: – А вообще-то, бог его знает, может быть, он давно уже заломался – который год уже дождь, как проверишь?

– Можно съездить в Сахару, – предложил Виктор.

Тэдди ухмыльнулся.

– Смешно, – сказал он. – Господин этот ваш, Павор, смешное дело, двести крон предлагает за эту штуку.

– Спьяну, наверное, – сказал Виктор. – Зачем она ему…

– Я ему так и сказал. – Тэдди повертел «погодник», поднес его к правому глазу. – Не отдам, – заявил он решительно. – Пусть-ка сам поищет. – Он сунул «погодник» под стойку, посмотрел, как Виктор крутит в пальцах рюмку, и сообщил: – Диана твоя приезжала.