Последние и первые люди: История близлежащего и далекого будущего - Стэплдон Олаф. Страница 65

Итак, Пятые Люди поставили перед собой постоянную цель – учить, прежде всего, самих себя, восхищаться даже в самый кризисный момент утраты не людьми, а той величайшей музыкой бесчисленных людских жизней, которая и составляет жизнь всей расы. И поскольку они открыли неожиданную красоту в самом том факте, что каждый индивидуум должен умереть, то когда и на самом деле подошли к возможности получить средства, делающие их бессмертными, они воздержались, предпочтя увеличение срока жизни последующих поколений до пятидесяти тысяч лет. Такой период казался им вполне достаточным для полного раскрытия человеческих возможностей, но бессмертие, полагали они, привело бы к духовному бедствию.

Теперь, когда их наука значительно продвинулась вперед, они поняли, что существовало время, до формирования звезд, когда для разума не было возможности отыскать опору в космосе, и что настанет время, когда разум вообще будет устранен из существования. Ранние человеческие виды не имели нужды беспокоиться относительно конечной судьбы разума, но для этих долгожителей, Пятых Людей, конец, хотя и отдаленный, не казался таким уж абстрактным. Такая перспектива мучила их. Они приучили себя жить не ради единственного индивидуума, а для всей расы; а сама жизнь расы, казалось, была лишь мгновеньем между бесконечной пустотой прошлого и бесконечной пустотой будущего. И во всем диапазоне их познания не было ничего более заслуживающего восхищения, чем совокупный прогресс разума всего человечества; и убеждение, что эта самая восхитительная вещь должна скоро исчезнуть, наполняло многие из их наименее развитых умов ужасом и негодованием. Но со временем Пятые Люди, подобно Вторым Людям задолго до них, пришли к осознанию, что даже в этой трагической недолговечности разума имеет место разновидность красоты, более сложной, чем знакомая им красота, но при этом еще более утонченной. И даже такой, закованный в мимолетность существования, человеческий дух, тем не менее мог осознавать всю протяженность пространства, а также целиком все прошлое и все будущее; и потому, несмотря на свои тюремные засовы, человек мог представлять себе вселенную как объект интеллектуального поклонения, которого, как он чувствовал, та требовала от него. Лучше так, говорили они, чем терзать себя безнадежными попытками сбежать из места заточения. Человек облагораживается собственной слабостью, а космос – своим безразличием к человеку.

Целые эпохи люди оставались преданными этой вере. И они настраивали свои сердца и души молча принимать ее, убеждая, что раз это так, то это самое наилучшее, а значит, мы должны научиться видеть, что это и на самом деле хорошо. Но то, что они подразумевали под словом «лучшее», вовсе не совпадало с тем, что скорее всего подразумевали под этим их предшественники. Они, например, не вводили себя в сознательное заблуждение, притворяясь, что, в конце концов, и сами предпочитают, чтобы жизнь не была бесконечной. Напротив, они продолжали страстно желать, чтобы исход был совсем другим. Но открывая лежащий как за пределами физического мира, так и за пределами желания разума, основной принцип, суть которого заключалась в эстетике, они поклонялись убеждению, что в любом случае существующий факт должен, так или иначе, по отношению к мировому облику, быть пригодным, верным, красивым и неотъемлемым по отношению к общим очертаниям космоса. И таким образом они принимали как истинное такое состояние дел, которое внутри собственной души все еще воспринимали как до ужаса ложное.

Эта убежденность в безвозвратности прошлого и недолговечности разума вызывала у них глубокую чуткость ко всем существам, которые жили, а затем исчезали. Полагая себя находящимися где-то у самого гребня совершенства жизни, осчастливленные также долгим сроком существования и философской беспристрастностью, они зачастую бывали охвачены печальным сожалением относительно тех скромных, более ограниченных и менее свободных душ, чья судьба завершилась в прошлом. Более того, сами будучи слишком сложными, утонченными, чрезвычайно разумными, они ощущали огромное восхищение ко всем простым разумам, к жившим ранее людям и зверям. Они крайне порицали то, что их предшественники уничтожили такое множество приятных и восхитительных существ. В своем воображении они очень серьезно пытались восстановить все те существа, что были уничтожены слепым интеллектуализмом. И с такой же серьезностью они погружались в близкое и более удаленное прошлое, чтобы открыть как можно больше сведений из истории жизни планеты. С любовной дотошностью они постигали факты из жизни уже исчезнувших видов, таких как бронтозавры, гиппопотамы, шимпанзе, англичане, американцы, как, впрочем, и все еще существующих амеб. И хотя они не могли не наслаждаться удовольствием от забавных сторон жизни этих далеких существ, их восхищение было скорее продуктом нежного проникновения в эти простые натуры и лишь внешней стороной их осознания того, что примитив по существу является трагичным, потому что он слеп. И поэтому, пока они не пришли в итоге к тому, что основная работа человека должна состоять в заботе о будущем, они ощущали, что у него есть еще и моральный долг перед прошлым. Он должен сохранять его в своем собственном разуме если не как действительную жизнь, то хотя бы как существование. В будущем находились слава, наслаждение, величие духа. Будущее требовало работы, а не жалости и почитания; но в прошлом находились темнота, замешательство, потери и все зажатые обстоятельствами примитивные умы, озадаченные, истерзавшие друг друга в приступах собственной глупости, однако каждый и все вместе каким-то удивительным образом прекрасные.

Реконструкция прошлого, не только как абстрактной истории, годящейся лишь для романа, стала поэтому одним из главных занятий Пятых Людей. Многие посвятили себя этой работе, и каждый индивидуум специализировался очень подробно на каком-то определенном эпизоде из истории человека или животных и передавал свою работу в общее культурное наследие расы. Таким образом индивидуум все больше и больше чувствовал себя единственной слабой ниточкой между бездной, заполненной неповторимым, и безграничной пустотой не свершившегося. Сам будучи членом весьма достойной и преуспевающей расы, он позволял сдерживать свою жизненную энергию, усиливая за счет ее ощущение присутствия – призрачного присутствия – целых мириад менее удачливых существ, оставшихся в прошлом. Время от времени, и особенно в эпохи, когда современный мир казался наиболее обеспеченным и многообещающим, это преклонение перед примитивами и самим прошлым становилось доминирующей деятельностью расы, сменяя фазу возмущения против тиранической природы космоса фазой веры в то, что в общей панораме, в конце концов, этот ужас должен иметь право на существование. В этой последней тональности проскальзывало и то, что сама бесповоротность прошлого возвеличивает все предыдущее существование и облагораживает космос, как произведение трагического искусства облагораживается безвозвратностью потери. Именно настроение молчаливого согласия и веры и стали в итоге характерными для состояния Пятых Людей на многие миллионы лет.

Но Пятые Люди находились на пороге противоречивого открытия – открытия, которое должно было изменить все их отношение к существованию. Некие смутные биологические факты начали подталкивать их к подозрению, на основе лишь чистого опыта, что события прошлого не были просто несуществующими, и что хотя они больше и не существуют в мирском обличье, они обладали вечным существованием в какой-то иной форме. Влияние этого все усиливавшегося подозрения в отношении прошлого привело к тому, что когда-то единая и гармоничная раса разделилась на некоторое время на две части: на тех, кто настаивал, что парадная красота вселенной требует трагической краткости всего материального, и на тех, кто намеревался показать, что живой разум может на самом деле охватывать прошлые события во всей их архаичности.

Читатели этой книги находятся не в том положении, чтобы осознавать всю остроту конфликта, угрожающего теперь уничтожить человечество. Они не могут подходить к нему с позиций расы, чья культура включала многовековое, полное восторга, изучение непрерывно исчезающего космоса. Ортодоксам казалось, что новый взгляд был иконоборческим, дерзким и грубым. Их оппоненты, с другой стороны, настаивали на том, что вопрос должен решаться бесстрастно, в соответствии с фактами. Они были при этом в состоянии доказать, что такая фанатичная преданность эфемерности была, кроме того, всего лишь результатом того убеждения, что космос должен быть в высшей степени совершенным. Никому невозможно, как было заявлено, действительно непосредственно наблюдать эфемерность, кроме как в самом совершенстве. И возражение это было столь искренним, что партия ортодоксов фактически внезапно прервала «телепатическую» связь с бунтовщиками, и даже пошла еще дальше – стала строить планы по их уничтожению. Не могло быть никаких сомнений, что если насилие и на самом деле будет использовано, то человеческой расе придется погибнуть; потому что среди человеческих видов с таким высоким уровнем сознания междоусобная война была грубым надругательством над их природой. Нельзя было давать возможность распространиться столь позорной духовной катастрофе. К счастью, однако, в самый последний момент победил здравый смысл. Иконоборцы получили право продолжать свои исследования, а вся раса ожидала результата.