Арап Петра Великого - Пушкин Александр Сергеевич. Страница 7

– Он сам, – отвечал Гаврила Афанасьевич, – на беду мою, отец его во время бунта спас мне жизнь, и чорт меня догадал принять в свой дом проклятого волченка. Когда, тому два году, по его просьбе, записали его в полк, Наташа, прощаясь с ним, расплакалась, а он стоял, как окаменелый. Мне показалось это подозрительным, – и я говорил о том сестре. Но с тех пор Наташа о нем не упоминала, а про него не было ни слуху, ни духу. Я думал, она его забыла; ан видно нет. – Решено: она выйдет за арапа.

Князь Лыков не противуречил: это было бы напрасно. Он поехал домой; Татьяна Афанасьевна осталась у Наташиной постели; Гаврила Афанасьевич, послав за лекарем, заперся в своей комнате, и в его доме всё стало тихо и печально.

Неожиданное сватовство удивило Ибрагима, по крайней мере столь же, как и Гаврилу Афанасьевича. Вот как это случилось: Петр, занимаясь делами с Ибрагимом, сказал ему: «Я замечаю, брат что ты приуныл; говори прямо: чего тебе не достает?» Ибрагим уверил государя, что он доволен своей участию и лучшей не желает. «Добро», – сказал государь, – «если ты скучаешь безо всякой причины, так я знаю, чем тебя развеселить».

По окончанию работы, Петр спросил Ибрагима: «Нравится ли тебе девушка, с которой ты танцовал минавет на прошедшей ассамблеи?» – Она, государь, очень мила и, кажется, девушка скромная и добрая. – «Так я ж тебя с нею познакомлю покороче. Хочешь ли ты на ней жениться?» – Я, государь?…. – «Послушай, Ибрагим, ты человек одинокой, без роду и племени, чужой для всех, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра что с тобою будет, бедный мой арап? Надобно тебе пристроиться, пока есть еще время; найти опору в новых связях, вступить в союз с русским боярством». – Государь, я счастлив покровительством и милостями вашего величества. Дай мне бог не пережить своего царя и благодетеля, более ничего не желаю; но если б и имел в виду жениться, то согласятся ли молодая девушка и ее родственники? моя наружность…. – «Твоя наружность! какой вздор! чем ты не молодец? Молодая девушка должна повиноваться воле родителей, а посмотрим, что скажет старый Гаврила Ржевский, когда я сам буду твоим сватом?» При сих словах государь велел подавать сани и оставил Ибрагима, погруженного в глубокие размышления.

«Жениться!» – думал африканец, – «зачем же нет? ужели суждено мне провести жизнь в одиночестве и не знать лучших наслаждений и священнейших обязанностей человека, потому только, что я родился под <**> градусом? Мне не льзя надеиться быть любимым: детское возражение! разве можно верить любви? разве существует она в женском, легкомысленном сердце? Отказавшись на век от милых заблуждений, я выбрал иные обольщения – более существенные. Государь прав: мне должно обеспечить будущую судьбу мою. Свадьба с молодою Ржевскою присоединит меня к гордому русскому дворянству, и я перестану быть пришельцем в новом моем отечестве. От жены я не стану требовать любви, буду довольствоваться ее верностию, а дружбу приобрету постоянной нежностию, доверенностию и снисхождением».

Ибрагим по своему обыкновению хотел заняться делом, но воображение его слишком было развлечено. Он оставил бумаги и пошел бродить по невской набережной. Вдруг услышал он голос Петра; оглянулся и увидел государя, который, отпустив сани, шел за ним с веселым видом. – «Всё, брат, кончено,» – сказал Петр, взяв его под руку: «Я тебя сосватал. Завтра поезжай к своему тестю; но смотри, потешь его боярскую спесь; оставь сани у ворот; пройди через двор пешком; поговори с ним о его заслугах, о знатности – и он будет от тебя без памяти. А теперь, – продолжал он, потряхивая дубинкою, – заведи меня к плуту Данилычу, с которым надо мне переведаться за его новые проказы».

Ибрагим, сердечно отблагодарив Петра за его отеческую заботливость о нем, довел его до великолепных палат кн.<язя> Меншикова и возвратился домой.

Глава VI

Тихо теплилась лампада перед стекляным кивотом, блистали золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет ее слабо озарял занавешенную кровать и столик, уставленный склянками с ярлыками. – У печки сидела служанка за самопрялкою, и легкой шум ее веретена прерывал один тишину светлицы.

– Кто здесь? – произнес слабый голос. Служанка встала тотчас, подошла к кровате и тихо приподняла полог. – Скоро ли рассветет? – спросила Наталья. – «Теперь уже полдень», – отвечала служанка. – Ах, боже мой, отчего же так темно? – «Окны закрыты, барышня». – Дай же мне поскорее одеваться. – «Нельзя, барышня, дохтур не приказал». – Разве я больна? давно ли? – «Вот уж две недели». – Неужто? а мне казалось, будто я вчера только легла…

Наташа умолкла; она старалась собрать рассеянные мысли. Что-то с нею случилось, но что именно? не могла вспомнить Служанка всё стояла перед нею, ожидая приказанья. В это время раздался снизу глухой шум. – Что такое? – спросила больная. – «Господа откушали», – отвечала служанка; – «встают изо стола. Сей час придет сюда Татьяна Афанасьевна». – Наташа, казалось обрадовалась; она махнула слабою рукою. Служанка задернула занавес и села опять за самопрялку.

Через несколько минут из-за двери показалась голова в белом широком чепце с темными лентами, и спросили в полголоса: что Наташа? – Здравствуй, тётушка, – сказала тихо больная; и Татьяна Афанасьевна к ней поспешила. – «Барышня в памяти», – сказала служанка, осторожно придвигая кресла. Старушка со слезами поцаловала бледное, томное лицо племянницы и села подле нее. В след за нею немец-лекарь, в черном кафтане и в ученом парике, вошел, пощупал у Наташи пульс и объявил по-латыни, а потом и по-русски, что опасность миновалась. Он потребовал бумаги и чернильницы, написал новый рецепт и уехал, а старушка встала и, снова поцаловав Наталью, с доброю вестию тотчас отправилась вниз к Гавриле Афанасьевичу.

В гостинной, в мундире при шпаге, с шляпою в руках сидел царской арап, почтительно разговаривая с Гаврилою Афанасьевичем. Корсаков, растянувшись на пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженую борзую собаку; наскуча сим занятием, он подошел к зеркалу, обыкновенному прибежищу его праздности; и в нем увидел Татьяну Афанасьевну, которая из-за двери делала брату незамечаемые знаки. – Вас зовут, Гаврила Афанасьевич, – сказал Корсаков обратясь к нему и перебив речь Ибрагима. Гаврила Афанасьевич тотчас пошел к сестре и притворил за собою дверь.

– Дивлюсь твоему терпению, – сказал Корсаков Ибрагиму. – Битый час слушаешь ты бредни о древности рода Лыковых и Ржевских и еще присовокупляешь к тому свои нравоучительные примечания! На твоем месте j'aurais plante la [8] старого враля и весь его род, включая тут же и Наталию Гавриловну, которая жеманится, притворяется больной, une petite sante. [9] – Скажи по совести; ужели ты влюблен в эту маленькую mijauree? [10] Послушай, Ибрагим, последуй хоть раз моему совету; право, я благоразумнее, чем кажусь. Брось эту блажную мысль. Не женись. Мне сдается, что твоя невеста ни<ка>кого не имеет особенного к тебе расположения. Мало ли что случается на свете? На пример: я конечно собою не дурен, но случалось однако ж мне обманывать мужей, которые были, ей богу, ничем не хуже моего. Ты сам…. помнишь нашего парижского приятеля, графа D.? – Нельзя надеяться на женскую верность; счастлив, кто смотрит на это равнодушно! но ты!. – С твоим ли пылким, задумчивым и подозрительным характером, с твоим сплющенным носом, вздутыми губами, с этой шершавой шерстью бросаться во все опасности женитьбы?…. – Благодарю за дружеский совет, перервал холодно Ибрагим, – но знаешь пословицу: не твоя печаль чужих детей качать….. – Смотри, Ибрагим, – отвечал смеясь Корсаков, – чтоб тебе после не пришлось эту пословицу доказывать на самом деле, в буквальном смысле.

Но разговор в другой комнате становился горяч. – Ты уморишь ее, – говорила старушка. – Она не вынесет его виду. – Но посуди ты сама, – возражал упрямый брат. – Вот уж две недели ездит он женихом, а до сих пор не видал невесты. Он наконец может подумать, что ее болезнь пустая выдумка, что мы ищем только как бы время продлить, чтоб как-нибудь от него отделаться. Да что скажет и царь? Он уж и так 3 раза присылал спросить о здоровьи Натальи. Воля твоя – а я ссориться с ним не намерен. – Господи боже мой, – сказала Татьяна Афанасьевна, – что с нею, бедною, будет? по крайней мере, пусти меня приготовить ее к такому посещению. Гаврила Афанасьевич согласился и возвратился в гостиную.