Старые годы - Пушкин Александр Сергеевич. Страница 71

— Поедете с нами, так сами увидите, смеюсь ли я над вами.

— Поедем! Хорошо! Поедем! Я увижу, что ты лжешь и что ты хотел только выманить меня на прогулку. Поедем!

Все трое сели в лодку. Когда они выехали на Большую Неву и пристали к берегу, где расчищена была площадь, то Карл Карлович начал от изумления протирать глаза и сильно жевать.

— Ну что, батюшка, лжец я или нет?

Карл Карлович молчал и глядел на все с прежним изумлением. Они вышли на берег. На нем в некоторых местах толпились или выглядывали, точно совы из лесу, финны и шведы, собравшиеся из Ниеншанца, из Калинкиной деревни и из рассеянных по островам невского устья рыбачьих хижин. На площади стояли в строю Преображенские и семеновские солдаты, участвовавшие седьмого мая во взятии двух шведских кораблей. На валах строящейся крепости развевались флаги и знамена и стояли пушки.

— Что будет здесь такое? — спросил Густав одного шведа.

— Русский царь торжествует свою первую морскую победу.

Из голландского домика бомбардирского капитана вышел в это время генерал-фельдмаршал граф Шереметев, за ним генерал-адмирал граф Головин, потом сам бомбардирский капитан, поручик Меншиков и все члены военного совета, который был собран на Веселом острове.

Барабаны загремели. Раздалась команда офицеров, и блестящий частокол ружей, поднятых на плечо, сверкнул над шляпами солдат.

Генерал-фельдмаршал со всеми прочими встал против средины строя на устроенных подмостках и сказал громким голосом:

— Его царское величество (Шереметев проговорил весь титул), — приказал вам, храбрые солдаты, сказать свое милостивое слово и благодарить за первую морскую викторию, одержанную над свейскими кораблями. Я же, генерал-фельдмаршал, по данной мне власти, с моим советом, решил достойнейших из бывших в бое наградить знаками царской милости, дабы все прочие то же заслужить тщились. Господин капитан бомбардирской компании Преображенского полка жалуется кавалером ордена Святого Андрея Первозванного.

Петр Великий из толпы генералов выступил вперед. Первый кавалер Андреевского ордена, учрежденного 8 марта 1699 года, генерал-адмирал граф Головин возложил знаки на бомбардирского капитана. Он поклонился генерал-фельдмаршалу, потом генерал-адмиралу и, наконец, народу, на все четыре стороны. В тот же миг раздалась музыка, барабанный бой и загремела пальба из ружей. С недостроенной крепости послышались первые, до того неслыханные на Веселом острове, пушечные выстрелы.

С тою же церемониею возложен был Андреевский орден и на бомбардирского поручика Меншикова. На прочих генералов и офицеров, участвовавших в морской битве, в том числе и на подполковника Карпова, возложены были золотые медали на золотых цепях. Солдатам были розданы золотые же медали меньшего размера, без цепей.

Потом полки прошли мимо генерал-фельдмаршала церемониальным маршем, а после того началось на площади угощение солдат. Пир длился до поздней ночи и исполнен был такого веселья, какое могут чувствовать одни победители непобедимых дотоле врагов.

Карл Карлович с детьми долго пробыл на площади и поздно воротился домой. Он очень был доволен виденным им зрелищем. На другой день от вчерашней усталости и от сильных впечатлений он необыкновенно был скучен и так растосковался о своем друге Илье Сергеевиче, что Густав и Христина не знали, что с ним и делать. Он навел и на них тоску.

Вдруг распахнулась дверь его хижины. Вбегает с радостным, восторженным лицом Василий, за ним входит Илья Сергеевич.

Карл Карлович, несмотря на свою дряхлость, вскочил, словно молодой, с своих кресел, повис на шее друга и заплакал, как ребенок, Густав от удовольствия, от радости захлопал в ладоши. Христина в восторге прыгала. На расспросы их Илья Сергеевич рассказал, как он сам объявил русскому офицеру о своем преступлении и как они потом отправлены были с сыном к шлиссельбургскому губернатору Меншикову. Тот узнал Василья, вспомнил услуги, оказанные им при снятии островов невского устья на план, вспомнил его храбрость, когда он дрался волонтером при взятии шведских судов. Расспросив подробно Илью Сергеевича об его преступлении, он составил о деле его доклад, с жаром выставил в нем раскаяние Ильи Сергеевича и заслуги Василья. Илья Сергеевич и сын его содержались в Ниеншанце под стражей. Меншиков тридцатого мая, в день торжества первой морской победы, представил свой доклад бомбардирскому капитану, который написал на нем, против имени Ильи Сергеевича: «В грехах юности и неведения искренно кающихся грешников Бог милует и царь прощает. Петр». А против имени Василья царь отметил: «За почтение к родителям Бог благословляет детей долголетием. За усердие и храбрость, в первой морской виктории оказанные, царь жалует золотую медаль».

Не беремся описать восторг Ильи Сергеевича и Василья, с каким они рассказывали о чувствах, наполнивших сердца их, когда Меншиков объявил им царское решение. Тронутый до глубины души, Карл Карлович сказал дрожащим от сильного волнения голосом:

— Великий, беспримерный, добрый государь и даже, можно сказать… — Карл Карлович в первый раз в жизни после своего «можно сказать» стал в тупик и не нашел довольно сильного слова.

А где же любовь в этом рассказе? — спросят нас теперь читательницы. Никто не любил, не страдал, не блаженствовал от любви, никто не погиб от нее, никто и не женился. Где же любовь? Где герой и героиня? Да ведь мы рассказали вам быль, прекрасные наши читательницы, так где же нам было взять любви, когда ее в были нашей не попалось под руку. Впрочем, можем несколько исправить этот недостаток нашего рассказа, доведя до сведения прекрасных читательниц, что через год после основания Петербурга подполковник Карпов сделался героем, а Христина — героиней, что они очень друг другу полюбились и наконец обвенчались. Карпову, по просьбе его, пожаловал царь участок земли подле хижины Карла Карловича. Он построил там домик и жил в нем очень долго с молодою женой припеваючи. От этого жителя безымянная речка впоследствии получила название Карповки.

Что сделалось с Ильей Сергеевичем, Карлом Карловичем, Василием и Густавом, мы сказать вам не можем. Вероятно, они давно уже умерли. Бумажные нимфы, вызванные из шкафа вместо дриад из десяти древних лип, ничего не говорят: женился ли Василий и влюбился ли в кого-нибудь Густав. К старинной были мы ничего выдуманного прибавлять не хотим.

Пётр Романович Фурман

Саардамский плотник

ГЛАВА I

НЕЗНАКОМЕЦ

То, о чем я намерен рассказать вам, друзья мои, происходило в Голландии в 1697 году в небольшом городке Саардаме, замечательном по своим корабельным верфям и имеющем для нас, русских, особый интерес.

Рассветало. Солнце, вынырнув, так сказать, из моря, величественно поднималось над горизонтом. Легкий утренний туман скользил еще по гладкой поверхности моря, широкие волны которого ровно набегали на берег и оставляли между каменьями желтоватую пену. Рыбачьи лодки с маленькими белыми парусами пересекали по всем направлениям зеленоватые струи, в которых отражалось уже утреннее солнце сквозь более и более редевший туман. Вдали, на горизонте, виднелись огромные корабли с распущенными парусами и издали походили на морских птиц, летающих над водою и поджидающих неосторожную рыбу. Берег начал оживляться.

Над остроконечными кровлями Саардама поднимались в воздухе столбы серого дыма; по временам на порог дома выходил работник и, потягиваясь, зевая, смотрел на небо, на воду, на землю, почесывался и опять возвращался в дом. В верфях лежали, подобно морским чудовищам, корабли, более или менее оконченные; тут представлялся взору скелет корабля, не обшитый еще досками, далее черная масса полуоконченного, смоленого судна; наконец, красивые формы шхуны, украшиваемой живописью. Но ни одного живого существа не было еще видно на верфи. Зато ветряные мельницы подражали деятельности рыбаков и как бы приветствовали их своими неутомимыми крыльями.