Старые годы - Пушкин Александр Сергеевич. Страница 77

— Ну, теперь ступайте, дети, поблагодарите маменьку.

Дети поблагодарили еще раз доброго и искусного врача-самоучку; потом Фриц поспешно вышел в сопровождении Анны.

Бегом вернулся он домой и, войдя в комнату, бросился к матери.

— Маменька, маменька! — вскричал он. — Что я видел…

— Что такое, дитя мое? — спросила Марта, встревоженная испуганным видом своего сына.

— У Михайлова был господин в мундире, со шпагой и с орденом на груди.

— Неужели? — вскричал в это время голос человека, которого Фриц и не заметил второпях. — Неужели? В мундире? Со шпагой? С орденом?

Человек этот был знакомый уже нам Польдерс, работник мельника Фоэрбука.

— Полно, Фриц! — сказала Марта, обеспокоенная неосторожностью сына. — Тебе показалось.

Фриц замолчал. При виде Польдерса, принесшего куль муки, он сам раскаялся в своей неосторожности.

— У русского был какой-то господин, — сказала Анна. — Я не заметила ни мундира, ни шпаги, ни ордена; он был закутан в плащ.

— Ага! — сказал Польдерс. — Закутан в плащ?

— Полно тебе слушать детей, — сказала Марта. — Как тебе не стыдно! Им померещилось, а ты и уши развесил!

— Да, да, им померещилось! — сказал Польдерс, исподлобья смотря на Марту. — Прощай, хозяйка, прощай! Остальной куль я принесу послезавтра.

— Спасибо, теперь не к спеху! — отвечала Марта, провожая работника. Потом она скоро вернулась в комнату и сказала сыну: — Как ты неосторожен, Фриц! Какой тебе господин в мундире примерещился?

— Право, маменька, — отвечал Фриц, — право, я видел господина в богатом мундире. Михайлов сидел, а он стоял перед ним почтительно.

Марта покачала головой.

— Странное дело! — сказала она. — Но все равно, не рассказывай никому того, что видел.

Польдерс между тем возвращался домой и твердил про себя:

— А! Герр русский плотник! К тебе ходят гости в мундире, со шпагами, в орденах! И гости твои кутаются в плащи! Ага, ага! Увидим!..

ГЛАВА VIII

ПРОГУЛКА ПО МОРЮ

Вы помните, милые друзья мои, что Михайлов обещал постараться уговорить старого Гаардена не противиться природному призванию Вильгельма. Несколько раз заговаривал он со стариком, но тот всегда прерывал разговор об этом предмете.

— Вильгельм — негодяй! — говорил он. — И только одно чудо в его пользу может заставить меня простить ему.

Видя упорство Гаардена, Михайлов не настаивал, хотя и не отказывался от надежды помирить отца с сыном.

Между тем время спуска корабля приближалось. Плотники разбирали мало-помалу огромные леса, служившие подпоркой колоссу, покоившемуся кормой на бревнах, а носом обращенному к морю, на котором он должен был вскоре начать свою деятельную жизнь. Большая часть строителей этого корабля решилась спуститься вместе с ним, собравшись на палубе. Разумеется, что и Михайлов не хотел отстать от других в этом отношении. Товарищи не скрыли от него, что не каждый корабль сходит благополучно со штапеля и что носовую часть, с быстротою погружающуюся в воду, часто покрывают волны.

Это обстоятельство заставило задуматься Михайлова. Несмотря на необыкновенную твердость воли, он не был еще вполне убежден в победе, одержанной над собою относительно врожденного отвращения его к воде.

Итак, не желая показать робость или смущение перед другими, привычными плотниками, он решился испытать себя и велел сказать Вильгельму, что намерен предпринять с ним маленькую поездку в открытое море. Михайлов желал воспользоваться этим же случаем, чтобы ближе познакомиться с молодым человеком и убедиться, достоин ли Вильгельм того участия, которое он принимал в нем.

В условный день у берега покачивалось маленькое судно. Пока Вильгельм приводил в порядок паруса и весла, в чем помогала ему жена моряка, за отсутствием своего мужа, Михайлов внимателно рассматривал судно.

— Не опасно ли пускаться в море на такой маленькой лодке? — спросил он жену моряка.

— Не бойся! У нас все в таком порядке, что опасности быть не может.

— А умеет ли править этот молодой парень?

— Кто, Вильгельм? Во всем Саардаме ты не найдешь более ловкого, проворного и искусного моряка; я: готова ехать с ним хоть в Америку!

Похвала эта вызвала румянец удовольствия на щеках Вильгельма. Он не сказал ни слова, но решился на деле оправдать доброе о нем мнение. Приведя в порядок паруса и руль и взяв с собой на всякий случай весла, он указал Михайлову место и отчалил. Легкий ветер надул паруса, и бот быстро понесся в открытое море.

Михайлов слышал, как быстро рассекаемая вода плескала под килем, и он ощущал нечто подобное тому, что мы ощущаем, подымаясь слишком высоко на качелях или катаясь с горы. Быстрота, с которою неслась лодка, захватывала дух, вид необозримого пространства моря давил ему грудь; чтобы победить это ощущение и вместе с тем скрыть его от Вильгельма, он отвернулся и зажмурил глаза.

Но ощущение это было непродолжительно. Михайлов обладал такою твердою силою воли, что победил невольный и врожденный, так сказать, страх. Минуту спустя он открыл глаза и смело, безбоязненно устремил их на море. Помолчав несколько минут, как бы для того чтобы привыкнуть к величественному, но вместе с тем устрашительному зрелищу моря, он обратил все свое внимание на мачту, парус и руль, которыми Вильгельм управлял твердою, привычною рукою. Вильгельм должен был объяснить молодому русскому плотнику назначение и способ употребления всех принадлежностей маленького судна. Вильгельм рассказывал охотно и с знанием дела. Михайлов слушал внимательно, и каждое слово запечатлевалось в памяти его.

Они отплыли уже на такое расстояние, что могли обозреть весь Саардам, и им представился очаровательный вид. Голландское местечко было окружено возвышенностями, на которых высились сотни ветряных мельниц, длинные крылья которых были теперь в движении. Разительную противоположность с маленькими частными домиками голландцев представляли огромные, мрачные массы строившихся на верфях кораблей.

Небо было светло-голубое, и только кое-где но нем пробегали белые пушистые облака. Волны качали лодку, и Михайлов задумчиво устремил взор вдаль, где по волнам, слившимся в одну синюю полосу, резко отделившуюся от неба, неслись белые паруса, освещенные солнцем.

— Не правда ли, — спросил Вильгельм, — весело и приятно кататься в лодке на парусе, при попутном ветре?

Михайлов улыбнулся.

— Неужели ты думаешь, — возразил он, — что меня забавляет одна прогулка? Неужели ты думаешь, что из одной ничтожной прихоти я вверяю жизнь свою этим сколоченным доскам? Ошибаешься, ребенок! И если тобою при выборе образа жизни не руководила благороднейшая, возвышеннейшая мысль, то я отказываюсь смягчить гнев твоего отца. Неужели ты не познаешь в беспредельном пространстве морей великую связь, сотворенную самим Господом для соединения всех стран в одно целое, общее? Не дав человеку физических средств переступать за эти моря, Всевышний, по неизмеримой премудрости Своей, даровал ему ум, и в этом уме заключаются тысячи сокровищ, которыми человеку предоставлено пользоваться. Таким образом он придумал подвижные жилища, в которых быстро переносишься из края в край, из одной части света в другую. Без мореплавания богатейшие страны походили бы на сокровища, зарытые в землю; без мореплавания свет просвещения не мог бы проникнуть в отдаленнейшие земли. Мореплавание придало торговле обширные размеры, и с помощью мореплавания произведения всего земного шара стекаются вместе на пользу государств и для увеличения благосостояния народов. Мореплавание сближает людей, и чрез это сближение быстро распространяется просвещение, потому что один сообщает свои познания и открытия другому. Чему обязана твоя цветущая отчизна своим богатством и блеском? Мореплаванию и торговле! Без этих двух великих двигателей здесь и поныне были бы одни пустынные, бесплодные болота, на которых вела бы печальную, нищенскую жизнь толпа бедных рыбаков.

Михайлов замолчал и подпер задумчиво голову ладонью. Вильгельм все еще слушал и изумлялся величественному выражению лица простого плотника.