Бессильные мира сего - Стругацкие Аркадий и Борис. Страница 54

- Накаркал ты мне, Вова, - гнусаво сказал он, укоризненно моргая слезящимися глазами. - Опекуемый хренов, куда только твой опекун смотрит...

Богдан сказал:

- Опекун все-таки хотел бы окончательно понять, о чем здесь у нас идет речь. Мы же знаем Димку сто лет. Он же выдумщик, артист, почему я должен ему верить?

- Ну, знаешь! - сказал Матвей, ошеломленный и возмущенный одновременно.

- Нет уж, позволь! В прошлом году он устроил нам спектакль по поводу падения дойчемарки. В позапрошлом году мы все, как идиоты...

- Перестань, Благоносец. Не срамись, - Матвей, весь скривившись, налил себе водки. - Не знаешь - не берись и судить. Видел бы ты его этой ночью.

- А что такого особенного произошло этой ночью?

- Не хочу рассказывать. Он подыхает от страха, понимаешь?

- Нет. Не понимаю. Где гарантия, что он не разыгрывает перед нами очередной свой водевиль? Что я - Димку не знаю?

Матвей на это ничего не сказал, а только скривился еще больше и выпил свою водку, не закусывая и даже как бы не заметив.

- Я ему верю, - сказала Маришка.

- Я тоже, - сказал Тенгиз, как бы нехотя.

- Ты, Благоносец, по-моему, просто ищешь предлога уклониться, - сказал Андрей-Страхоборец, вежливо улыбаясь. - Подчеркиваю: по-моему. Извини. Без обид, ладно?

- Ладно, - сказал Богдан.

- Ты же видишь, на что он похож...

- Вижу. На переполненный нужник.

- Ну, допустим. Но разве это не твоя работа?

- Допустим. Наверное, я должен его осушить. Но - не буду.

- Это - твои проблемы, - сказал Страхоборец, вежливо улыбаясь. - У нас - свободная страна...

- Он одинок, как я не знаю кто, - сказал Матвей с проникновенностью, совсем ему не свойственной. - Он знаешь, что мне сказал? Представь, говорит, километровый столб посреди степи. На одной табличке у него - одна тысяча тридцать пять кэмэ, а на другой - три тысячи сто сорок четыре. И я стою около этого столба. Один. ...Что вы понимаете в настоящем одиночестве, подумал Богдан с каким-то даже мрачным удовлетворением. Сказал бы я вам, что такое настоящее одиночество. Это когда никого не хочется видеть. Никогда. Но сказал он другое:

- И за километраж ты тоже ручаешься?

- И за километраж я ручаюсь тоже, - сказал Матвей вполне серьезно.

Богдан решил не развивать эту тему. Хотя ему очень хотелось спрашивать и дальше. А помните (хотелось ему спросить), как он всех нас почти убедил, что появилась в Питере банда чистильщиков? Это он их так называл "чистильщики". То ли новая секта, то ли даже новые люди, зигзаг эволюции. Они, видите ли, очищали город от скверны, в первую очередь от лжецов: отлавливали их и драли ивовой лозой - церемониально, с приговором, в специальных тайных помещениях, надевши белые маски. А лозу по старинным рецептам выдерживали в уксусной эссенции... И ведь Юрка-Полиграф без малого поверил тогда, что еще год-другой, и останется он без работы...

...А как он придумал и сообщал всем по большому секрету: в городе исчезают люди. Не первый год уже. И - в количествах. Их отправляют в будущее. По какому-то странному, неудобопонятному принципу. А дело-то все в том, оказывается, что обнаружен летальный ген человечества, который распространяется как пожар, и вот теперь пытаются спасти хоть кого-то, хоть немногих... Маришка, между прочим, поверила и сейчас же рванулась искать этих спасателей, чтобы похлопотать о своем детдоме...

Ладно. Как хотите. Я и сам не уверен, что он сейчас разыгрывает с нами спектакль. Он выдумщик, конечно, но не Тальма, все-таки, Франсуа Жозеф, и даже не Смоктуновский, Иннокентий... И вообще меня от него тошнит...

В этот момент с потолка (или с люстры?) камнем упало нечто тяжелое, многоногое, живое - грянулось с костяным стуком о край сахарницы, отскочило, перекувырнулось и понеслось стремительно по скатерти, сумасшедшим зигзагом, огибая бутылки, чашки и бокалы. Это был несомненно таракан - огромный, Богдану показалось - с кулак величиной, никогда он таких не видел... черный, отсвечивающий красным, стремительный, он слаломным зигзагом промчался по столу и - словно ласточкой с берега прыгнул на колени Вельзевулу и тотчас же исчез, будто его никогда здесь и не было, будто это некое омерзительное видение шарахнуло всех по глазам и тут же пропало без следа. Никто не успел испугаться по-настоящему, но все дружно и с шумом отшатнулись, а Маришка коротко взвизгнула и вместе со стулом стремительно отъехала к стене.

"Мать-твою-наперекося!..", - произнес Тенгиз, вскакивая на ноги, грянул хор возмущенных голосов, в котором особо выделялся отчаянный вопль Маришки: "Убирайся, он по тебе ползает, брысь с глаз долой, чтобы я тебя никогда не видела!..", Вельзевул делал успокаивающие жесты, рассылал обеими руками воздушные поцелуи, и даже сквозь повязку видно было, как самодовольно он ухмыляется, а когда вопли и проклятия поутихли, он зловеще пообещал: "Этот гад будет у меня кричать "капиви"...", но все были так злы и раздражены, что никто даже не спросил, что он этим хочет, собственно, сказать. Впрочем, и так все было ясно - по одной лишь интонации.

Вельзевула заставили встать со стула, распахнуть куртку, расстегнуть рубаху, потрясти портками. Экстремисты требовали, чтобы он разделся догола. Повелитель Мух помирал со смеху: "Да нет его здесь! Да он уже в подвале... Что он - дурак, что ли?". В разгар суматохи раздался звонок в дверь, объявился Роберт, строгий и неулыбчивый, как и всегда, его усадили в единственное полукресло, налили водки, Маришка принесла из кухни парочку еще теплых бифштексов. Богдан смотрел, как обхаживают Лорда Винчестера, и старательно отгонял от себя тухлые мыслишки о "близости к телу", а равно о свечении отраженным светом. Вздор все это. Боб - высокомерен без заносчивости и строг без жестокости. Вполне достойная личность на самом деле, да сэнсей и не стал бы держать около себя недостойного. И он почему-то вспомнил вдруг, как Тенгиз сказал Роберту в сердцах: "Ты же у нас символ супер-гипер-благопристойности. Ты, блин, даже когда пистон ставишь, только о том и думаешь, как бы сохранить при этом максимально возможную благопристойность..." Роберт тогда в ответ вполне благосклонно хмыкнул видимо, нарисованная сценка показалась ему не столько обидной, сколько забавной. Нет-нет, он славный, наш Лорд Винчестер, только слегка пересушен...