Журнал «Если», 1999 № 01-02 - де Вака Рауль Кабеза. Страница 36

Я подлетел слишком близко, не обратив внимания на красные предупреждающие сигналы. Громадная энергия, порождаемая гравитационными волнами, смертельно опасна. Но только не для меня. В своем новом физическом обличье я практически неуязвим; если не выдержу простейшее клонирование червоточин, то где уж мне справиться с черной дырой! Посему я игнорирую сигналы об опасности, приветственно машу инженерам, хоть и сомневаюсь, что они меня заметят на расстоянии нескольких километров, и с помощью реактивных движков устремляюсь к своему кораблю.

Корабль, который мне предстоит пилотировать, пристыкован к исследовательской станции, где держат свои инструменты ученые и где расположены жилые помещения биологических людей. Станция, работающая с червоточиной, страшно велика в сравнении с моим кораблем — крохотным яйцеобразным аппаратом. Я не тороплюсь в нем укрыться.

Поразительно, что меня, такого малюсенького, умудрились углядеть, но факт налицо. Я слышу по радио стандартные приветствия: «Как дела? Охайо годзаимасу! Здорово, что у тебя получилось. Всего хорошего!» Трудно разобрать, с кем из обладателей голосов я по-настоящему дружен, а кто — случайные знакомые. Я отвечаю им в тон:

— А вы как? Охайо! Класс!

Никто из них не расположен долго болтать, и немудрено: ребята заняты делом.

Они швыряют в черную дыру всякую всячину.

Правильнее сказать: подбрасывают дыре что ни попадя. Орбита станции расположена в одной десятой астрономической единицы от дыры Вирго — то есть от станции до дыры ближе, чем от Меркурия до Солнца. Период полного обращения на орбите — меньше двух дней. Но даже на таком близком расстоянии смотреть там совершенно не на что. Камень, брошенный строго вниз, летит до горизонта целый день.

Один из ученых, возглавляющих программу, биоженщина Сью, не жалеет на меня времени: она объясняет мне, что именно они измеряют. Больше всего меня интересует, насколько отклоняется от прямой траектория падения. Так можно определить, вращается ли черная дыра. Даже мизерное отклонение нарушит сложную траекторию, которую предстоит проделать моему кораблю. Впрочем, по самой достоверной из всех имеющихся теорий, древняя черная дыра давным-давно исчерпала свой кинетический момент.

Сама черная дыра, или отсутствие пространства в соответствующих координатах, отсюда совершенно не видна. Я смотрю туда, куда указывают ученые, но там пусто. Даже в телескоп не рассмотришь сверхчерный участок в этой и без того черной бездне.

Мой корабль мало чем отличается от того, что они туда бросают. Главное отличие — я сам.

Прежде чем перейти на станцию, я осматриваю свой корабль — миниатюрное яичко. Корпус выращен из одного искусственного кристалла, способного выдержать любое давление.

Однако черная дыра подвергнет его совершенно немыслимому воздействию.

Волк против Черной Дыры! Вторая заготовка, которая пойдет мне на пользу в противостоянии черной дыре, — это мое тело.

Я более не хрупкий биочеловек, полный жидкости. Приливные силы на горизонте черной дыры мгновенно изорвали бы нормального человека на клочки, хотя ускорение, которое потребуется, чтобы остаться на лету, еще раньше перевело бы человека в жидкое состояние. Поэтому твое хрупкое биологическое сознание переместили в более прочную оболочку. Не меньшее значение, чем прочность моего нового тела, имеет его размер. Я очень, очень мал. Сила, порождаемая искривлением пространства, пропорциональна размеру объекта. Мой новый рост — менее миллиметра. Поэтому вероятность превращения в спагетти в миллионы раз меньше.

У нового тела есть и другое преимущество. Рассудок действует, как программа компьютера размером с кончик иголки, поэтому мое мышление и рефлексы в тысячи раз быстрее, чем у биологической особи. Я даже сознательно пошел на замедление своего мыслительного процесса, чтобы не терять контакта с биолюдьми. В полную мощь я реагирую на любые раздражители за доли микросекунды, что напоминает вспышки молнии по сравнению с тягучими раздумьями, на которые обречены биолюди. Я вижу в ультрафиолетовом спектре — компенсация невозможности что-либо разглядеть обычным способом.

Разумеется, моему телу можно было придать любую форму: сделать из меня кубик или сферу. Однако ты послушался диктата общественных условностей. Человек должен быть распознаваем как таковой, даже если он мельче муравья, посему мое тело повторяет человеческое. Хотя в нем совершенно нет органики, мозг мой функционирует по людскому лекалу. Внешне и внутренне я вижу и ощущаю себя человеком без малейшего изъяна.

Так и должно быть. Чего стоит опыт, приобретенный машиной?

Потом, когда я вернусь — ЕСЛИ вернусь, — я испытаю обратное превращение. Я стану тобой.

Только возвращение считается весьма проблематичным.

В тот раз мы были соединены, мы функционировали в едином режиме, два разных сознания реагировали как одно. Я помню свое ощущение, похожее на удар током: Боже, неужели я это сделаю? Неужели поздно дать задний ход?

Сперва идея больше смахивала на шутку, на безумное предположение. Мы тогда запускали зонды на одну переменную звезду и праздновали завершение работ так, что галактике было тошно: под действием нейропередающих рендомайзеров наши творческие способности выросли стократно, а критическое мышление свелось к нулю. Кто-то — по-моему, Дженна — сказала: «Можно было бы прокатиться! Дождаться вспышки, а потом пролететь через центр. Незабываемый аттракцион!»

«Все кончилось бы незабываемым всплеском», — ответил кто-то со смехом.

«А что? — подхватил кто-то еще. Возможно, это был я. — Запросто! Скачать себя во временное хранение и передавать показания в процессе падения».

«Это осуществимо, — сказала Дженна. — Но мы поступим еще умнее: сначала скопируем тело, потом соединим оба мозга. Одно тело падает, другое с ним соединено».

Вот только не помню, с какого момента в понятие «мы» вошел и я…

«Замечательно: оставшийся ощущает все в реальном режиме времени», — заметил я.

Утром, когда мы опомнились, надо было отказаться от этой затеи как от совершенно безумной, но для Дженны решение было уже непоколебимым. А раз решено, зачем медлить?

Кое-что мы поменяли. Падение на звезду, даже маленькую, занимает много времени, поэтому копию перестроили на более медленный мыслительный процесс, а оригинал был соединен с копией импульсными отражателями. Поскольку оба мозга были молекулярно идентичными, для связи требовалась очень узкая волна.

Зонды пришлось сделать биологическими, то есть установить системы охлаждения, чтобы внутренняя температура не доходила до точки кипения. Мы добились этого простейшим из возможных методов: вставили зонды в большой блок кометного льда. По мере его испарения ионизированный газ отбирает тепло. У льда было еще одно достоинство: наши друзья, наблюдающие за происходящим с орбиты, будут восторгаться великолепным кометным хвостом. Когда лед иссякнет, тело постепенно испарится. Падение на звезду никто из нас не пережил бы.

Но это нас не волновало. Если впечатления окажутся слишком нежелательными, можно будет всегда стереть из памяти боль.

Наверное, было бы куда разумнее записать мозговые импульсы копии на местный временный буфер, потом вернуть его назад и перекачать в память. Но Дженна и слышать не хотела о поблажках: она возжелала испытать все по-настоящему или, по крайней мере, с таким приближением к реальности, насколько позволяет замедление при световой скорости.

Прыжок мы совершили втроем: Дженна, Марта и я. Тут моя память дает сбой: никак не вспомню, почему я к ним примкнул. Видимо, дело было в моем тогдашнем самоощущении, каком-то иррациональном чувстве, которое для моего прежнего естества было нормальным: какая бы блажь ни взбрела в голову Дженне, я не должен был отставать от нее ни на шаг.

Я и ты ощутили одно: Боже, я копия, и меня ждет смерть. Но тогда, конечно, при полной синхронности мыслительного процесса, было невозможно отделить копию от оригинала, определить, где ты, а где я.