Интервью длиною в годы: по материалам офлайн-интервью - Бондаренко Светлана Петровна. Страница 27

Почему при чтении Ваших произведений возникает ощущение абсолютной реальности всех ситуаций?

Мовчан Андрей. Дружковка, Украина — 20.06.00

Старались.

Ваши самые поздние вещи — гораздо глубже «Возвращения», «Обитаемого Острова», но все-таки не планируете Вы когда-нибудь ЕЩЕ РАЗ ВЕРНУТЬСЯ назад (или еще раз посмотреть в будущее — как хотите) и написать что-то новое о Каммерере, Комове, Горбовском, а? «Белый Ферзь», «Парадоксальная планета Морохаси»… «Манхэттенский проект»…

Павленко Виктор. Армавир, Россия — 15.09.98

Увы, нет. Не планирую. Мне это сейчас вовсе не интересно. Гораздо интереснее тот реальный мир, который грузно и страшно ворочается сегодня вокруг, как потревоженное чудовище. И никто не знает, что может произойти завтра — при том, что в общем-то понятно, что будет через 30–40 лет. Какая «парадоксальная планета Морохаси» может сравниться по загадочности своей и непредсказуемости с невероятной планетой Земля?

Когда Вы писали Страну багровых туч, Путь на…, Стажеров, Вы с братом были уверены, что полеты к планетам будут происходить уже в конце 20 века. Почему у Вас такая была уверенность?

Александр Дубовик. Новороссийск, Россия — 21.02.04

Мы начинали свои первые романы в середине и в конце 50-х. Это было время безудержного оптимизма — во всех вопросах и в том числе в вопросах покорения Космоса. Всем тогда казалось, что все будет быстро, здорово и очень скоро. Высадка на Луну — в конце 60-х (тут, надо сказать, мы все ошиблись не сильно, только все думали, что это будут советские космонавты). Высадка на Марсе и Венере — конец 70-х. Освоение этих планет — в 90-х. Выяснилось, однако, что для всего этого нужна техника, которой еще нет ни у кого, и совершенно «шамашедшия деньжища». Хочу подчеркнуть, что это не только мы, бр. Стругацкие, питали такой безудержный оптимизм — все вокруг были оптимистами, даже, по слухам, сам Королев. Впрочем, мы довольно быстро поняли, что есть на свете вещи поважнее Космоса — например, воспитание нового человека, без которого никакое «светлое будущее» человечества не состоится. Тогда мы (оставаясь все еще оптимистами в плане темпов космического развития!) пришли к единственно правильной идее: «Главное — на Земле».

Как Вы сейчас относитесь к миру Полудня? Во-первых, верите ли Вы в его осуществление, и во-вторых, кажется ли он Вам реальным или миром полупрозрачных/полуодетых изобретателей? И как Вы относитесь к восприятию подобного мира в книгах Лукьяненко?

Антон Винский. Москва, Россия — 17.06.98

К Миру Полудня мы всегда относились как К-Миру-в-котором-Нам-Хочется-Жить. Не более, но и не менее. Было, разумеется, время — конец 50-х, — когда этот мир казался нам реально достижимым и даже — в обозримом будущем. Но это заблуждение быстро миновало. Мир этот (на наш вкус) хорош, но, скорее всего, недостижим, пока мы не научимся что-то делать с обезьяной, сидящей внутри каждого из нас.

Мир, описанный Сережей Лукьяненко в «Звездах — холодных игрушках», я воспринял как остроумную попытку изобразить общество, которое по чертежам АБС вздумал вдруг построить Антон Макаренко. Это, по сути, мир, в котором гуманность понимается как целесообразность. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Интересный мир, но, по-моему, еще менее вероятный, чем Мир Полудня — он внутренне противоречив, гуманность и целесообразность не способны существовать «в одном флаконе»: целесообразность должна победить, и от гуманности не останется и следа… Впрочем, я не читал второй книги и не знаю, как там развиваются события.

Меня неожиданно задели Ваши слова: «Что же касается мира Лукьяненко, то это, по-моему, Мир Полудня, в котором все Учителя — Семены Макаренко». Почему Макаренко для Вас такой тоталитарный символ? Читал я его только в детстве, но впечатление он произвел человека безусловно честного и глубоко преданного детям. По-видимому, был он и воспитателем от бога. Другими словами, мне он представляется как раз близким воспитателям Вашего Полудня (пусть с поправками на момент, но куда меньшими, чем Гепард из «Парня из преисподней»).

Александр Гимельбрант. Лексингтон, США — 19.06.00

Макаренко воспитывал солдат — людей, которым предстоит воевать за революцию или (и) трудиться на заводах во имя ее. В этом смысле он гораздо ближе к Гепарду, чем к Учителям Полудня. При этом я чрезвычайно далек от мысли как-то принижать его талант и вообще преуменьшать его педагогические и чисто человеческие достоинства. Просто время было другое. Задачи общества были другие. Цели воспитания. Само представление о Человеке Воспитанном было другое: это был Павка Корчагин, шолоховский Давыдов, пресловутый Павлик Морозов, в конце концов.

Если бы была такая возможность с помощью некоторых сил прожить заново или завершить Вашу жизнь в одном из Вами созданных миров, то пошли бы Вы на это, и если да, то каков был бы Ваш выбор?

Шумский Алексей. Томск, Россия — 18.06.98

Ну, разумеется, я бы выбрал Мир Полудня. И с удовольствием. Как хорошо известно (и много раз проверено), лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным.

Вы упомянули роман «Белый Ферзь» как неосуществленную задумку. Были ли у вас еще «неначатые» произведения из цикла о Максиме? Если да, считаете ли Вы, что эта тема уже закрыта и продолжений больше не будет?

Gregory Zevin. Sydney, Australia — 26.06.98

Тема несомненно закрыта, и продолжений безусловно не будет. Писателя «братья Стругацкие» больше нет, а С. Витицкому писать о Максиме Каммерере не интересно.

Слышали ли Вы о серии сюжетно-ролевых игр под общим названием «Полдень XXII», которые создаются по мотивам Вашего цикла? Каково Ваше мнение: возможно ли моделировать мир «Полдня» и способны ли ролевые игры открыть что-то новое в созданном Вами мире?

Сергей. Владимир, Россия — 25.08.98

Не слышал ничего. Наверное, это интересно. Моделировать Мир Полудня, по-моему, это задача, эквивалентная воспитанию в себе человека с большой буквы. Ведь ничего более совершенного, чем этот мир, представить себе (сегодня) невозможно.

Вы теперь не любите созданный Вами мир Полудня? Или саму идею коммунизма? Если да, то почему и что Вам кажется альтернативой?

Александр Алексеев. Рига, Латвия — 06.02.99

Мир Полудня — это мир, в котором нам (АБС) хотелось бы жить и работать. Лучше такого мира мы ничего себе представить не могли и даже не пытались. Называть ли его «коммунизмом» — это проблема, скорее, терминологическая. Для нас всегда коммунизм был общественным устройством, обеспечивающим каждому гражданину возможность свободно заниматься любимым трудом. Никакого другого смысла мы в это понятие не вкладывали. В отличие от идеологов КПСС, для которых коммунизм был таким обществом, где весь народ с радостью и удовольствием исполняет предначертания партии и правительства.

Почти все Ваши произведения (и соответственно, герои) пропитаны, пронизаны особенным мировосприятием и имя ему — коммунизм. Выкиньте этот невидимый могучий фон, которым в той или иной мере руководствуется Человек XXII века — и та цельность ощущения мира, жизненных целей, задач и сам смысл Бытия, волнующих Вашего Героя, моментально исчезнет. Да, Люди мира Полудня схожи с нами — они так же мечтают, радуются, страдают, ищут смысл жизни, любят и т. д. — но они другие, потому что их ойкумена — это ойкумена Свободы, Равенства и Братства (как бы кому этот лозунг не казался смешным) и непрерывной, какой-то гиперинтеллигентской внутренней рефлексии. И в этом они бесконечно далеки от нас — так же, как далеки существа «с третьей импульсной» от обычных людей века XXII. Построенный Вами мир мог логически иметь место только при развитии общества, в котором в большой степени господствовали идеалы Советского Союза (идеалы, подчеркиваю, а не реальный наш «социализм»). После он становится более фантастичным, точнее, более fantasy, каким-то эфемерным, что ли. Так вот, Вы верили в такое развитие общества, когда писали? И если не верили, то как, интересно, заполняли для себя этот разрыв «мы сегодня» — «мы век XXII»?