Капитан звездолета (сборник) - Журавлева Валентина Николаевна. Страница 20

Округлившиеся от удивления глаза сенатора остановились на Бакмайстере. Горбун испуганно съежился.

— Я вынужден был бежать и, скрываясь от него, здесь, в Нью-Йорке, закончил свою работу над машиной. Но она не продается.

— Я понимаю вас, мистер Холгерсен, — сочувственно сказал Аутсон. — Вы патриот, и передадите изобретение своей родине, Швеции? Тогда я умолкаю. Понимаю, сочувствую и благословляю!

Холгерсен зло улыбнулся.

— Благословляете передать моей родине? А через пару месяцев Америка отберет мое изобретение у Швеции! Или соблазняя долларами, или угрожая кулаками! И тогда мой труд опять-таки будет служить делу войны. Этого не будет, сенатор! Я не хочу помогать войне! — Голос Холгерсена зазвучал нежностью. — Есть на земле страна, великая страна! Ей я с радостью отдал бы свое изобретение, и там оно служило бы делу мира. Но я знаю, вы не выпустите меня и мое изобретение из Америки. А коли так, пусть оно не достанется и вам. Смотрите! — крикнул Холгерсен и нажал кнопку на стене.

Сияющий, невыразимой красоты фиолетовый луч сверкнул между опять повернувшимися с легким треском конусами. И тотчас же вспыхнула изоляция на проводах, уходящих под потолок, горящими хлопьями падая на пол. Блестящая поверхность конусов потускнела, потом почернела, как вороненая сталь.

Сенатор почувствовал, как крупные капли пота скатились с его лба. Горбун же бессильно опустился на стул, со стоном закрыв руками исказившееся лицо.

Аутсон решил испробовать последнее средство.

— Если вы уступите нам свои чертежи, — закричал он, — мы уплатим вам сумму, равную половине годового бюджета ФБР. Это колоссальная сумма! В противном случае — газовая камера за массовое убийство нью-йоркцев!

— Я знал, в какой стране нахожусь и с кем мне придется иметь дело, — тихим, безжизненным голосом проговорил Холгерсен. — Все чертежи и расчеты мною сожжены неделю назад, когда я убедился, что опыт удался. И я готов ответить за мое невольное преступление. Я буду здесь ждать полисменов. А пока… — Он хлопнул в ладоши. Вошел старик-негр.

— Сэм, проводите этих господ. Они желают уйти. Злорадно улыбнувшись, негр широко распахнул дверь. Выйдя на улицу, сенатор остановился, озаренный внезапной мыслью: “А все же кое-какой выигрыш у нас есть. Сейчас же назначаю пресс-конференцию и заявляю: “Комиссия Конгресса раскрыла загадку нью-йоркской глухоты. Мы имеем неопровержимые доказательства, что это дело Москвы! Подробности сообщены не будут. Это — государственная тайна. Американцы, усиливайте оборону нашей родины!..”

…Узнав, что оглох не один он, а весь Нью-Йорк, Джим Картрайт успокоился. Он нашел даже, что эта глухота не такая уж скверная вещь. Благодаря ей можно хорошо отдохнуть, полениться, что удается не так часто бедному клерку.

И в этот день, 21 октября, Джим предавался сладкому ничегонеделанию. Задрав ноги высоко на подоконник, он удобно развалился на диване со старой газетой в руках.

Но газета наводила скуку. Джим сочно зевнул. И замер от испуга. Он ясно услышал свой зевок. Быстро сбросил ноги с подоконника и услышал, как каблуки глухо ударились о пол.

— Да ведь я слышу! — крикнул Джим. Его тенорок звучал, как весгда.

Бросившись к окну, Джим растворил его и перевесился через подоконник, прислушиваясь.

Нью-Йорк гудел, но еще слабо и как-то нерешительно. Гулко топоча по тротуару тяжелыми сапогами, пробежал рабочий. Он кричал:

— Я слышу! Я снова слышу!

За ним неслась женщина, размахивая руками, как безумная, плача, смеясь и крича что-то бессвязное. Где-то близко-близко бахнул колокол, и звон его больно ударил по отвыкшим от звуков ушам.

Целый час лежал Джим на подоконнике, жадно вслушиваясь в шум оживающего Нью-Йорка.

Но октябрьский холод давал себя чувствовать. Нехотя слез Джим с подоконника и затворил окно. Подошел к столу, вытащил записную книжку. Подумал и написал под старой записью от 14 октября:

“21 октября в 4 часа дня Нью-Йорк снова зашумел. Слышны все звуки. Загадочная глухота длилась ровно неделю. Инцидент исчерпан”.

Поставив точку, Джим сладко зевнул и громко, наслаждаясь своим голосом, сказал:

— Не опоздать бы завтра в контору…

Николай Томан

Секрет "Королевского тигра"

В лесу было тихо. Косые лучи утреннего солнца едва пробивались сквозь густую листву.

Отделение разведчиков старшего сержанта Нечаева направлялось к полигону. Путь был не торный, но зато самый короткий, и к тому же Нечаев хотел лишний раз потренировать своих солдат в ходьбе по лесу, так, чтобы не трещал валежник, не шумели раздвигаемые ветви.

Чем ближе к опушке, тем чаще попадались молодые, пятнадцатилетние березки, веселым хороводом обступившие своих отцов и матерей. Все чаще деревья расступались, образуя полянки ромашки, все чаще разведчикам приходилось обходить круглые ямы, заросшие травой.

— Воронки от бомб, — сказал Нечаев, — стокилограммовки. Скоро — бывший передний край.

— И деревья покалечили, — почему-то совсем тихо произнес Ефетов. “Рыжик” — прозвали его в роте за щедро усыпанный крупными веснушками нос.

Впереди стояли старые обезглавленные клены и дубы, вершины их были срезаны снарядами, надломленные сухие ветви безжизненно свисали вниз.

До этого солдаты были веселы, беззаботно любовались красотой леса, радовались первым лучам солнца, но и воронки, и пораненные деревья — эти немые свидетели недавней войны — согнали улыбки с лиц, невольно заставили умолкнуть.

Сразу за опушкой путь преградили полуобвалившиеся траншеи, размытые водами нескольких весен. И здесь были воронки. В одной из них торчал остов разбитой противотанковой пушки, меж останками которой пробивались травы и голубые цветы.

Перед траншеями стояло несколько подбитых фашистских танков и бронетранспортеров, которые еще не успели увезти в переплавку. Защитная краска на них или обгорела, или пожухла и облупилась от времени.

— Передохнем малость у “королевского тигра”, — скомандовал Нечаев и остановился у громадной, неуклюжей машины. Бортовая броня “тигра” была в глубоких вмятинах, длинный ствол орудия с широким надульником уткнулся в землю.

Солдатам не раз приходилось проходить здесь, и все же они с любопытством осматривали некогда грозную машину.

— Здоров зверь! — сказал Ефетов, ощупывая броню.

— Здоров не здоров, а с копыт долой, — усмехнулся ефрейтор Казарин.

Нечаев, по привычке опытного разведчика все рассматривать, все примечать, быстро оглядел машину и насторожился.

На фронте командир взвода, в который попал Нечаев, сразу угадал в нем будущего разведчика.

“Удивительно, — сказал командир, — откуда у вас, городского жителя, талант следопыта?”

Смутившись, Нечаев ответил, что, вероятно, цепкость глаза выработалась у него на ответственной государственной службе — он работал на заводе приемщиком готовых изделий.

Богатый опыт накопил Нечаев за войну. И теперь терпеливо учил своих солдат.

— А ну-ка, товарищ Ефетов, — обратился старший сержант к молодому разведчику, — дайте-ка мне анализ этого фашистского зверя.

Ефетов обошел машину и хотел уже было заглянуть внутрь нее, но Нечаев остановил его:

— Хватит, товарищ Ефетов. Что о шкуре зверя скажете?

— Окраска камуфлированная… Серьезных повреждений на броне незаметно, — неуверенно ответил солдат.

— Так, так! — Старший сержант нахмурился. — Серьезных повреждений незаметно, однако хищник сложил все же голову. А вы что скажете, товарищ Казарин?

Ефрейтор Казарин, невысокий, немного угловатый парень, привыкший все делать обстоятельно, медленно обошел машину и не спеша доложил:

— На броне имеются следы нескольких попаданий снарядов, но нет ни одной пробоины. Шкура на редкость прочная… Полагаю, товарищ старший сержант, что его таранили наши танки. Вот вмятины в борту… От этого, наверное, мотор вышел из строя.