Мир иной - Гребнев Григорий Никитич. Страница 11
– Тонкая механика…
У Пети мелькнула какая-то догадка. Он стал приближаться к другому «саркофагу», но не со стороны экрана, а сбоку. Экран оставался слепым. Неожиданно студент шагнул вперед, и экран мгновенно ожил. На нем появилось лицо… Тут гадать уже не пришлось, это была женщина. Петя даже побледнел от волнения. Такого лица он никогда не видел. Сказать о нем, что оно «красивое», значило ничего не сказать…
Взглянув на возникший на экране образ женщины, Петя подумал: «Снег и небо»… Высокий лоб обрамляли волосы, похожие на взметнувшийся и застывший снежный сугроб. Тени на лице отливали легкой синевой. У мочек ушей сверкали две капли каких-то неведомых драгоценных камней. Но и на этом лице самым примечательным были глаза. Неестественно огромные, они казались перенесенными с парусов таитянских каноэ… Большие ресницы обрамляли огромные белки с фиолетовым оттенком, какой встречаешь лишь на виноградинах, а в ясно очерченных бирюзовых геммах зрачков мерцали темные точки… Глаза были полны внимания. Они ждали… но чего? Если юноша, на которого устремлен их взгляд, скажет что-нибудь, женщина все равно не поймет его языка. И Петя молчал. Лишь одна мысль сверлила его мозг:
«Не исчезай!.. Смотри на меня!..»
Лицо на экране дрогнуло, помутнело, еще миг – и оно исчезло бы, но Петя закричал мысленно:
«Нет! Нет!.. Еще!..»
И лицо вновь отчетливо засияло на экране, лишь глаза расширились, будто от удивления…
Юноша не помнил, сколько времени он смотрел в синюю бездну глаз. Наконец он не выдержал и отступил. Тотчас изображение на экране померкло.
Майгин и Берсеньев с напряженным вниманием наблюдали за обоими лицами: за лицом на экране и за полным смятения лицом юноши.
– Ну что? – спросил Майгин. – Налюбовался?..
– Нет, не налюбовался, – со вздохом произнес Петя и тут же сообщил своим друзьям: – А вы знаете, когда она стала исчезать, я мысленно приказал ей остаться, и она вновь появилась…
– Ого! Это уже что-то из области оккультных наук! – воскликнул Майгин.
– Ты приказал изображению? – насмешливо спросил Берсеньев.
Петя ничего не ответил.
– «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит…» – процитировал Майгин пушкинские строки.
Берсеньев подошел к массивному литому шкафу без дверей, и шкаф замигал множеством разноцветных глазков.
– Подмигивают! – пробормотал Майгин. – Они, видимо, знают то, чего не знаем мы…
Но Берсеньев уже «вернулся на землю» и снова занялся следами Нэнэ.
Мальчик обошел вокруг массивного круглого стола. Далее следы вели к стене. Здесь на полу валялась жестянка с углями, но сами следы исчезали, словно Нэнэ испарился, или прошел сквозь стену, оставив после себя только свою магическую жестянку.
Геологи обошли весь дом, все его пять комнат, больших и маленьких, уютных, высоких и светлых, уставленных массивной и в то же время изящной мебелью. В одной комнате они нашли постель, устланную легкими белыми тканями. Здесь были и какие-то странные вещи, назначение которых осталось непонятным. На стене висел красивый резной, словно из слоновой кости сделанный, ящик. Майгин чувствовал себя в чужом доме и не рискнул открывать его, но едва он протянул руку, чтобы потрогать ящик, дверца сама раскрылась, и он увидел множество ячеек с крошечными мотками прозрачной пленки. Видимо, это была фонотека, но Майгин, человек второго десятилетия ХХ века, этого не знал.
Здесь же, в «спальне», Берсеньев нашел легкий шар из матового стекла, такой же, какой был найден вчера подле скелета.
Никаких признаков живых существ найти не удалось. Следы Нэнэ, первого человека, проникшего в этот загадочный дом, исчезали каким-то необъяснимым образом перед глухой стеной.
Геологи трижды обошли весь дом, но Нэнэ нигде не было.
– А может быть, он уже перекочевал в другой дом, туда, где играет музыка? – спросил Майгин, когда Берсеньев с лупой в руках в последний раз обследовал следы в комнате.
– Нет! – решительно сказал Берсеньев. – Он мог уйти только спиной к двери, ступая на свои следы пятками вперед. Но вряд ли он стал бы этим заниматься.
– Он мог вытереть ноги на этом месте и дальше пойти, не оставляя следов, – нерешительно предположил Петя.
– Нэнэ никогда в голову не придет вытирать ноги. Он отродясь этого не делал. Да и зачем ему от нас скрываться? – возразил Берсеньев.
– Не нравится мне это загадочное исчезновение, – угрюмо сказал Майгин. – У меня такое впечатление, что тут кто-то притаился и ведет с нами какую-то игру…
А тем временем легкая, как дуновение теплого ветерка, странная и грустная музыка все еще звучала в воздухе подземного города. Увлеченные поисками мальчика, геологи выключили ее из своего сознания, но она вкрадчиво напомнила им о себе, как только они оставили голубой «коттедж» с живыми изображениями…
Петя остановился с полуприкрытыми глазами.
– Музыка…
– Там… – указал Майгин на крохотную желтую «пагоду» на краю подземного городка.
– Нет… это там, – уверенно ткнул пальцем Берсеньев в сторону белого кубического сооружения.
– Нет… она звучит всюду, – сказал Петя.
Но Майгин уже решительно зашагал вперед, и его спутники поспешили за ним. Молодой геолог, видимо, не ошибся. При приближении к «пагоде» музыка слышалась все более явственно. Геологи два раза обошли странное сооружение с изогнутой крышей, но ни дверей, ни окон не обнаружили.
– «Избушка там на курьих ножках стоит без окон, без дверей…» – сказал Майгин. – Эти музыканты явно избегают публики.
– Андрей Гаврилович, а может быть, окно есть на крыше? – предположил Петя.
– Надо посмотреть. А ну-ка, Петруха…
Майгин переплел пальцы рук и подставил Пете «стремя» из своих ладоней. Студент быстро вскочил и, поднятый Майгиным, уцепился за край крыши. Через минуту он уже карабкался наверху, поминутно сползая.
– Никакого окна! Ничего! – крикнул он сверху. – А музыка здесь еще громче!.. А крыша какая-то тонкая и вибрирует.
– Слезай, – приказал Майгин.
– Может быть, все это сооружение заменяет здесь музыкальный ящик? – предположил Берсеньев.
Все трое посещали в Петербурге концерты, но большими знатоками музыки себя не считали. Однако здесь музыка приковала их внимание. Они не могли сказать, на каких инструментах исполнялась она и слышали ли они ее когда-либо раньше, ясно было одно: звуки, доносившиеся из ма– ленькой «пагоды», прекрасны, торжественны и печальны. Мелодия ее не повторялась, она словно изменялась на лету. Иногда этот полет звуков напоминал одну из симфоний Чайковского, затем – Бетховена, на одну-две минуты он приближался к северной горной музыке Грига и исчезал в не– повторимых своеобразных сочетаниях новых звуков.