Новая сигнальная - Варшавский Илья Иосифович. Страница 10

Но призрак воспринял все всерьез.

— Хорошо, — говорит, — я подумаю, — и удалился.

Через несколько дней, как раз перед моим отъездом в биозону, он вызвал меня в башню. Кстати, став самостоятельным, Неощутимка захватил помещение башни и, кроме Джима и других роботов, никого и ничего внутрь не допускал.

Но на этот раз двери башни были широко распахнуты. Мы уселись с ним возле Большого Кибера, и он завел свою песню, что — де у него ограниченный приток информации и это сковывает его развитие, а цель его жизни развитие и познание и так далее и тому подобное. Оказывается, он думал над идеей размножения, но не знает, как это проделать.

— Отчего же? — говорю я. — Познакомься с псевдо — Марией, женись, и все будет в порядке. Пойдут псевдо — дети…

— Ты смеешься надо мной, — говорит он, — но я не могу отказаться от своей цели. Поэтому я не выпущу тебя отсюда, пока ты не поможешь разрешить проблему увеличения количества информации.

— В чем же тогда твое превосходство? — закричал я. — Где твой интеллект?

— Я уверен, что найду выход, — сказал он. — Но на это потребуется время. А ты уже знаешь используемые шаблоны. Мне нужна твоя подсказка.

Я был слишком сердит, чтоб согласиться помочь ему. Я заявил, что посмотрю, как он справится с задачей. Тут появился Джим и препроводил меня в ремонтную кабину. Она стала камерой моего заключения. Через каждый час призрак приближался к двери и спрашивал:

— Передумал?

Я отвечал, что нет. Потом я заснул, а утром призрак уже не подходил ко мне. Днем ко мне приезжал Джим, привозил еду. А вечером, как снег на голову, свалился Нибон. Джим приволок его полузадохнувшимся, и мне долго пришлось его отхаживать. Нибон подробно объяснил мне ситуацию.

Вот с ним мы и стали свидетелями того, как сгорел Большой Кибер. Сейчас это легко объяснить. Оказалось, что при большом числе делений мои гаусс — генераторы дают неравномерное распределение гравитационного поля. Получилось так, что в одном Джордже плотность гравитации чуть-чуть больше, чем в другом. А этого было достаточно, чтобы совершенно независимо от их воли они стали взаимопоглощаться, как поглощают друг друга капли ртути. Возникновение одного — единственного гигантского Джорджа привело к перенапряжению на линии обратной связи. Вспыхнул пожар в приемной камере, и псевдо — Джордж перестал существовать. Вот и вся эпопея, остальное вам известно.

— Значит, он сгорел потому, что не смог учесть неравномерного распределения гравиполя при делениях? — спросил Андрей.

— Да, — ответил Джордж. — Этого никто не смог бы учесть. Это открытие. Это та неожиданность, которая составляет для нас основную прелесть в жизни.

— И которая губит зазнавшиеся машины, — заметил Нибон.

Они долго молчали. Наконец Андрей взволнованно заговорил:

— Как ты думаешь, можно ли объяснить диктаторский уклон в мышлении твоего призрака предысторией машины?

— То есть?

— Твой Большой Кибер из логических резервов. Это могла быть очень старая машина, еще времен разделенного мира. Кто может поручиться, например, что она триста лет назад не служила для бредовых целей каких-нибудь генералов? Тогда все было бы понятно. Возможно, тебе попалась военная машина, обученная в прошлом наступательным операциям. А может быть, биржевая машина или фирменная, для которой главный принцип зверская конкуренция. Мало ли какое грязное прошлое может оказаться у такой большой машины?

— Погоди, погоди, ведь сейчас вся память Большого Кибера заменена новой, все прошлое стерто?!

— Это ничего не значит. Отдел программ тот же. А в нем могут остаться старые принципы и положения. Вот и получилось, что новое содержание ты вложил в старую форму.

— Ну, нет! — сердито сказал Джордж. — Я не согласен. Поведение машины логичное и последовательное. И совсем не из соображений конкуренции или господства она изолировала нас с Нибоном. По-своему она была права. Ею руководили только идеи целесообразности и прогресса. Она посадила нас в кабину, как мы сажаем за решетку обезьян, — для изучения. Вот и все. Кстати, своим размножением машина решила еще одну важную задачу: одновременное получение научной информации с разных планет. Можно будет создать своеобразное телеателье «Прогулка по планетам». Представьте себе ряд кнопок с надписью «Уран», «Сатурн». Нажал кнопку — и совершай космическое путешествие!

Андрей весело воскликнул:

— Хороший конец — делу венец! Но обратная связь — это здорово! Я с удовольствием побываю глазами на Черном Титане, оставаясь телом на твоей крыше, дорогой Джордж!

— А я представил себе скульпторов, лепящих из искривленного пространства свои призрачные мечты, — улыбнулся Нибон.

— Это прекрасно, Джо! — восхищенно сказал Андрей. — Мы проникнем в атмосферы самых ядовитых планет. Мы сможем побывать на поверхностях звезд и в центре Земли! Мы отправимся в другие галактики, не старея в полете. Ты сделал гениальное изобретение. Сначала пронзят вселенную наши глаза, а затем по точным маршрутам пойдем и мы.

— Я рад слышать такие слова от «жертвы», — улыбнулся Джордж. — Кстати, будет очень хорошо, если вы оба подпишете вот этот протокол.

— Что?!

— Протокол испытания нового типа кибернетической машины «Мария» с передвижным приемником информации «Джо–1».

— О — о, с удовольствием!

— Кинофильм и протокол испытаний я повезу на Землю сам. Хочу кое — кого… порадовать.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

Далекая Радуга

1

Танина ладонь, теплая и немного шершавая, лежала у него на глазах, и больше ему ни до чего не было дела. Он чувствовал горько — соленый запах пыли, скрипели спросонок степные птицы, и сухая трава колола и щекотала затылок. Лежать было жестко и неудобно, шея чесалась нестерпимо, но он не двигался, слушая тихое, ровное дыхание Тани. Он улыбался и радовался темноте, потому что улыбка была, наверное, до неприличия глупой и довольной.

Потом не к месту и не ко времени в лаборатории на вышке заверещал сигнал вызова. Пусть! Не первый раз. В этот вечер все вызовы не к месту и не ко времени.

— Робик, — шепотом сказала Таня. — Слышишь?

— Совершенно ничего не слышу, — пробормотал Роберт.

Он помигал, чтобы пощекотать Танину ладонь ресницами. Все было далеко — далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от недосыпания, был далеко. Маляев со своими манерами ледяного сфинкса был далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров, вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины, — все это было далеко — далеко… Здесь была только ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая жаркий день, теплая, полная темных, возбуждающих запахов.

Снова заверещал сигнал.

— Опять, — сказала Таня.

— Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо. Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?

— Не знаю.

— Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит достаточно, никогда никуда не ходит.

— Теоретик, — сказала Таня.

— Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой стати я вдруг куда-то пойду? Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать. Я много болтаю?

— Да. Ужасно!

Он снял ее руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо, затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно выпятив добрые толстые губы.

— А вот я тебя сейчас выключу, — сказал Роберт невнятно. — Танек, хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж все будет навеки. У нас будет любовь навеки, а он замолчит навеки.