999. Имя зверя - Кинг Стивен. Страница 28

«Мне необходимо покончить с ним. Но как? Снова установить все эти панели? Вернуть бешеный свет? Эту безобразную прозрачную мебель? Нет уж! Я отделался от чертова хлама и ни за что его не верну. К тому же этот способ использовал мой дед и чего добился? Погиб. Был убит ужасом. Нет, я хочу, чтобы ОНО исчезло навсегда, а не просто пряталось от света».

У него в животе словно угнездился колючий ком, и каждый день, каждую ночь впивался все сильнее, сильнее… Харлоу почти перестал есть и начал худеть. Руки у него дрожали не переставая.

И он разговаривал сам с собой. Шепотом.

И он совсем измучился, потому что ему не удавалось уснуть днем, как он ни пытался. В приюте их отправляли спать в десять вечера, а утром будили в шесть, и он уже не мог иначе. Однако, хотя спать он ложился, как обычно, он не мог заставить себя погасить свет, и спал с горящей лампой — если это можно было назвать сном. Дверь стенного шкафа была открыта, и в нем тоже горел свет.

А потом наступила ночь, когда Харлоу прыгнул в постель с расстояния двух-трех шагов, лишь бы не приблизиться ко тьме под кроватью.

«Господи, что со мной? Я же не ребенок!»

Но он продолжал прыгать в кровать издалека. А просыпаясь даже при солнечном свете, прыгал на пол, как мог дальше.

И он начал заикаться.

А по ночам время от времени он слышал, как ОНО бродит по комнатам, по коридорам, вверх-вниз по лестнице. Он был уверен в этом. И да — слышал он не приглушенные, крадущиеся шаги, но змеиные шорохи, будто холодный ветер ворошил сухие листья.

И с проходящими днями и ночами Харлоу все больше превращался в обтянутый кожей скелет, а чернота двигалась и шуршала, извиваясь среди теней, и ОНО рыскало во тьме.

А его экономка и кухарка по-прежнему отказывались ночевать в доме, теперь жалуясь, что в нем слишком темно. Они уходили, когда солнце еще только касалось края горизонта, и возвращались, когда оно было уже высоко в небе.

Был ветреный мартовский вечер, когда в дверь позвонили, и Харлоу, зажигая по дороге свет всюду, где проходил, вошел в вестибюль, открыл ее и увидел на пороге Максона.

— Те-те-те, Харлоу, — сказал седовласый нотариус. — Что-то вы похудели, побледнели. Плохо спите?

— Быстрее, быстрее, А-Артур, входите же. Там т-т-темно. Входите же!

— Я бы не стал, Харлоу. Телохранитель, чтобы защищать вас от теней!

Харлоу захихикал. Вздрогнув при этих звуках, он хлопнул себя ладонью по губам. Потом зашептал сквозь растопыренные пальцы:

— С-с-совсем свихнулся?

Было неясно, сказал ли он это себе или Артуру Максону.

— Вы не обращались к врачу?

— К психиатру, а?

— Нет. К терапевту. Вы выглядите постаревшим лет на двадцать.

И снова Харлоу захихикал.

— Вы меня тревожите, мой мальчик. Вам необходимо поднабраться сил.

— Я п-п-подумываю в-в-выбраться отсюда. Тут что-то водится. Что-то жуткое.

— Ах, Харлоу, не говорите так! Вы же потеряете огромное состояние. К тому же я многие долгие годы занимался делами этого владения и, конечно, буду и дальше служить его интересам еще многие долгие годы. А потому, мой мальчик, я хочу, чтобы вы остались и занялись своим здоровьем. Это наилучший выход для всех.

Артур настаивал, чтобы Харлоу не сдавался, а просто занялся собой, а Харлоу зажимал рот ладонью, чтобы удержать хихиканье, на чем разговор и исчерпался.

Вечер завершился тем, что Харлоу, стоя почти в центре ярко освещенного вестибюля, смотрел, как Артур широким шагом удаляется от дома, чтобы раствориться во тьме ночи.

Шли недели, тени твигались, и чернота дышала, и что-то стояло во тьме за ней. И на протяжении этих недель Харлоу продолжал чахнуть, теряя последние силы в накатывающихся волнах страха. И все чаще он принимался бессмысленно бормотать вслух, шептать сквозь хихиканье. Тем не менее он цеплялся за одну разумную мысль… или казавшуюся ему разумной.

«Я хочу, чтобы ОНО, чем бы ОНО ни было, не просто исчезло, а нашло бы смерть».

Харлоу начал перебирать в уме типы оружия — пистолеты, дробовики, ружья — такое, какое убивает наверняка. И тут он вспомнил, как Гарри Кэллахан говорил, что револьвер сорок четвертого калибра — самое мощное ручное огнестрельное оружие в мире, способное напрочь отстрелить голову.

«Мне такое и нужно — чтобы отстрелить ему голову напрочь».

И тут же Харлоу столкнулся с неразрешимой проблемой: как убить то, чего не видишь, то, что бежит от света?

«Как я сумею выстрелить в это? Мне же надо знать, где ОНО. Мне нужно ясно его видеть. Но я же не способен видеть в тем…

Погоди! Вот оно! Прибор ночного видения! Или как он там называется? Неважно. То, чем пользуются в армии, чтобы видеть в темноте. Вроде очков. Надеваешь их на голову, как этот тип в «Молчании ягнят»… Баффало Билл… Ага! Баффало Билл, — и они стократ усиливают даже самый слабый свет…»

Голова его переполнилась мыслями, планами, и Харлоу в эту ночь почти не сомкнул глаз. Он сидел на кровати, закутавшись в одеяло под подбородок, и хихикал, радуясь своему тайному плану, а потом прижал ладонь к губам, чтобы не выболтать все вслух… и следил, как бесшумные тени скользят вверх по ступенькам и по стенам коридора за открытой дверью спальни, сразу за пределами света.

На следующий день он купил револьвер сорок четвертого калибра, оружие Грязного Гарри. Продавец рекомендовал пятидесятикалиберного «Орла Пустыни», но Харлоу заявил, что ему нужен «Смит-Вессон» сорок четвертого калибра. Причем немедленно. Продавец заметил машину тощего пугала и, увидев у него в руке толстую пачку банкнот, тут же временно закрыл магазин, опустил шторы и зажег все лампы — как потребовало пугало с проваленными глазами, пятясь от самых прозрачных теней. Тогда продавец сказал, что один-единственный раз он готов сделать исключение и продать револьвер сейчас же. Никаких проволочек. Никакого разрешения. А к тому же у него оказались и очки ночного видения — за хорошую цену. Лазерный прицел Харлоу отверг: хотя красный луч был и очень тонок, это тем не менее был свет, и он мог вспугнуть ОНО.

Унимая дрожь в руках, Харлоу поехал домой, внимательно следя за тем, чтобы ненароком не превысить скорость, не забыть включить сигнал поворота, и свято соблюдал все прочие правила уличного движения. Он не хотел, чтобы регулировщики остановили его машину. Нет, ни в коем случае! Они ведь могли отобрать пистолет!

Он изнывал от нетерпения, ожидая, чтобы экономка и кухарка наконец убрались, а тогда, слыша, как колотится сердце, сел к кухонному столу и зарядил «Смит-Вессон», вложив разрывные пули в каждую камору.

«Будет только справедливо, если я убью ОНО в комнате развлечений. Ведь там ОНО воспользовалось падением напряжения и убило моего деда, когда реле не сработало, и свет погас. Убило его ночью, во тьме, именно так, как я его убью».

Харлоу взял очки ночного видения, надел их и приладил к голове, старательно избегая случайно включить усилитель.

«Ни в коем случае нельзя перегрузить очки, пока еще светло. Лучше дождаться глубокой ночи. Да, именно глубокой ночи. Вот, когда я это сделаю. Когда тьма заполнит все уголки и закоулки в доме. Честная игра и все такое прочее».

Харлоу испустил смешок, хриплый от страха, но тут же плотно сжал губы, чтобы не выдать тайны.

Уже приближалась полночь, когда — с револьвером в руке, с очками на лбу — Харлоу вышел из кухни, зажигая лампы впереди, гася их позади.

«Не хочу, чтобы где-то осталась горящая лампа, когда я щелкну последним выключателем и погружу все во тьму».

Его сердце стучало от ужаса.

Но потные пальцы сжимали револьвер сорок четвертого калибра.

Наконец он вошел в комнату развлечений.

Ловя ртом воздух, он прошел по ней, гася все лампы, кроме одной, и тени прокрадывались внутрь, сгущались вокруг.

Весь скользкий от пота, ощущая сухость во рту, Харлоу вытер ладони о брюки и взвел курок.

Протянул дрожащую руку к выключателю последней лампы… и заколебался.