Возрождение - Кинг Стивен. Страница 48

– Зачем ему все это, Джейми? – спросил наконец Хью. – Ради денег? Покрутился несколько лет на ярмарках, а потом решил, что все это чепуха, и лучше податься в миссионеры-целители, чтобы грести деньги лопатой?

– Возможно, но мне никогда не казалось, что Чарли Джейкобса интересовали большие деньги. Бог его тоже не интересует, если, конечно, он не изменился полностью с тех пор, как послал свое служение куда подальше, а в Талсе я не замечал в нем никакой религиозности. Его волновали только жена и сын – я нашел у него в фургоне альбом с их фотографиями, его явно так часто перелистывали, что он едва не разваливался в руках. И еще исследования, в этом я уверен. Когда дело доходит до тайного электричества, он напоминает мистера Жабба с его машиной [15].

– Не понял.

– Одержимого. Думаю, что деньги ему нужны для продолжения исследований. Причем больше денег, чем приносил ярмарочный аттракцион.

– Выходит, что исцеление – не конечная точка? И цель у него другая?

Я мог ошибаться, но считал, что исцеление не являлось его целью. Затея с целительством была циничной издевкой над религией и возможностью быстро заработать на пожертвованиях, однако меня Джейкобс вылечил не за деньги. Это был жест христианского милосердия человека, который отказался от вывески, но не от двух постулатов учения Иисуса: благотворительности и сострадания.

– Я не знаю, чего он добивается, – признался я.

– А сам он, по-твоему, знает?

– Думаю, что да.

– Это тайное электричество. Интересно, понимает ли он, что это такое.

Я сомневался, что его это волновало. И эта мысль меня пугала.

Ярмарка в округе Норрис проходила во второй половине сентября. Я был на ней с одной подружкой пару лет назад и видел, с какой помпой там все устраивали. Сейчас шел июнь, и территория выставочного комплекса пустовала, если не считать гигантской брезентовой палатки. Она размещалась на том участке центральной аллеи, где во время ярмарки располагались весьма сомнительные развлечения – игорные заведения и шоу со стриптизом. Большая парковка была забита легковыми автомобилями и потрепанными пикапами с наклейками на бамперах вроде «ИИСУС УМЕР ЗА МЕНЯ, Я ЖИВУ ДЛЯ НЕГО». Палатку венчал огромный электрический крест, закрепленный, судя по всему, на центральной опоре и переливавшийся красными, белыми и синими полосами. Из палатки доносилось усиленное громкоговорителями пение хора, исполнявшего религиозные гимны, и ритмичное хлопанье собравшейся публики. Люди продолжали прибывать. Основная масса была уже в возрасте, но хватало и молодежи.

– Похоже, народу нравится, – заметил Хью.

– Да. «Передвижное спасительное шоу брата Любовь» [16].

С равнин тянул прохладный ветерок, и на свежем воздухе было вполне комфортно – градусов шестьдесят пять [17], – но в палатке оказалось минимум на двадцать градусов теплее [18]. Среди собравшихся я увидел фермеров в полукомбинезонах и их немолодых жен с раскрасневшимися, счастливыми лицами. Мужчины в строгих костюмах и нарядно одетые женщины, похоже, явились сюда прямо с работы из денверских офисов. Были здесь и чиканос с местных ранчо, в джинсах и рубашках с закатанными рукавами; некоторые щеголяли татуировками, явно напоминавшими тюремные. Я увидел, как кое-кто вытирает слезы. Впереди расположилась бригада колясочников. Группа из шести музыкантов раскачивалась и заводила публику импровизациями. Перед ними, переступая в такт с ноги на ногу, сверкали зубами и хлопали над головой в ладоши с полдюжины дородных женщин в объемистых бордовых балахонах: Девина Робинсон и «Gospel Robins».

Сама Девина с беспроводным микрофоном в руке выдвинулась, пританцовывая, вперед, взяла высокую ноту, совсем как Арета Франклин в лучшие свои годы, и запела:

Она призвала верующих присоединиться к пению, что те охотно сделали. Мы с Хью устроились сзади, потому что в палатке, вмещавшей, наверное, тысячу человек, остались только стоячие места. Хью наклонился ко мне и прокричал в ухо:

– Я балдею! Она изумительна!

Кивнув, я захлопал. В песне было пять куплетов с множеством «о да»; когда Девина закончила, по ее лицу катились капельки пота, и всеобщему ажиотажу поддались даже колясочники. В конце она воздела ввысь микрофон и снова взяла высокую ноту в стиле Ареты, а клавишник и соло-гитарист продержали последний аккорд целую вечность.

Когда песня наконец закончилась, Девина крикнула:

– Скажите мне «аллилуйя», добрые люди!

Слушатели сказали.

– А теперь скажите так, словно познали любовь нашего Господа!

Все присутствовавшие выполнили просьбу, словно познали любовь Господа.

Оставшись довольной, Девина спросила, готовы ли они встретить Эла Стампера. Публика подтвердила ответным ревом, что очень даже готова.

Музыканты заиграли нечто медленное и обволакивающее. Публика заняла свои места на складных стульях. На сцену быстро выкатился тучный лысый негр весом не меньше трехсот фунтов, двигавшийся с удивительной легкостью.

Хью наклонился ближе и сказал, уже не так напрягая голос:

– В семидесятых он выступал с «Vo-Lites». Был тощим как жердь и носил прическу «афро», в которой можно было спрятать журнальный стол. Я думал, он давно сыграл в ящик. С таким количеством кокаина люди не живут.

Стампер тут же это подтвердил.

– Я был большим грешником, – признался он толпе. – А теперь, хвала Господу, я большой обжора.

Все засмеялись, и он засмеялся вместе с ними, а потом посерьезнел:

– Меня спасло милосердие Иисуса, а пастор Дэнни Джейкобс излечил от пагубного пристрастия. Кое-кто из вас еще может помнить мирские песни, что я пел с «Vo-Lites», и даже те, что пел один. Сегодня я пою другие песни. Песни, посланные Господом, которые я раньше отвергал…

– Хвала Иисусу! – крикнул кто-то из зала.

– Верно, брат, восславим имя Его, и именно это я и хочу сделать прямо сейчас.

И он запел «Пусть горят огни земные» – гимн, который я помнил с детства, – так проникновенно, что во рту у меня пересохло. Конец песни подхватил хор из большинства верующих, их глаза светились восторгом.

Эл спел еще две песни (мелодия и фоновый ритм второй подозрительно напоминали «Let’s Stay Together» Эла Грина), а потом вновь представил «Gospel Robins». Те запели, он присоединился к ним, и вместе они довели присутствующих до состояния, близкого к религиозному экстазу. Когда толпа вскочила, продолжая бить в покрасневшие ладони, свет в палатке вдруг начал меркнуть, и слева на сцене в ярком пятне прожектора появился Ч. Дэнни Джейкобс. Это, несомненно, был мой Чарли и преподобный Хью Йейтса, но как он изменился со времени нашей последней встречи!

Просторное черное пальто, похожее на то, в котором выступал на сцене Джонни Кэш, частично скрывало худоб у, но ее выдавало изможденное лицо. Было видно и другое. Я думаю, что большинство людей, которым довелось пережить в своей жизни великие трагедии, оказываются на перепутье. Возможно, не сразу, а когда боль немного притупится, может, через несколько месяцев, а то и лет. Они либо полнеют от переживаний, либо, наоборот, иссыхают. Если это звучит эзотерически – а я полагаю, что так оно и есть, – извиняться мне не за что. Я знаю, о чем говорю.

Чарлз Джейкобс иссох. Его рот превратился в бледную полоску. Голубые глаза сверкали, но их окружала паутина морщин, отчего они казались меньше. Казались экранированными. Веселый молодой человек, помогавший шестилетнему мальчугану делать пещеры в Череп-горе, человек, который с таким сочувствием выслушал мой рассказ о немоте Кона… теперь стал похож на учителя из Новой Англии прежних времен, готового высечь непослушного ученика розгами.