Волки Кальи - Кинг Стивен. Страница 63

— Больше часа я бродил по улицам города, все больше напоминавшего кладбище. Вампиров первого типа немного, и это благо, потому что даже один такой вампир может много чего натворить за очень короткий период времени. Уже половина населения стали вампирами, а я был слишком слеп, слишком шокирован, чтобы осознать это. И никто из новых вампиров не приближался ко мне. Барлоу оставил на мне метку, точно так же, как Бог пометил Каина, прежде чем отправить в изгнание в землю Нод. Я принадлежал ему по праву и крови, как сказал бы ты, Роланд.

В переулке у «Аптеки Спенсера» был фонтанчик с питьевой водой, из тех, которые министерство здравоохранения запретило несколькими годами позже, но тогда ни один маленький городок не обходился без таких фонтанчиков. Я смыл кровь Барлоу с лица и шеи. Постарался смыть и с волос. А потом пошел к церкви Святого Андрея, моей церкви. Я решил вымолить у Бога второй шанс. Не у Бога теологов, которые верят, что все хорошее и плохое исходит из нас самих, но у старого Бога. Того самого, который говорил с Моисеем. Второй шанс — это все, о чем я хотел попросить. Соглашался отдать за это жизнь.

Все ускорял шаг, так что к церкви не подошел — подбежал. В нее вели три двери. Я протянул руку к средней. И тут же в глушителе какого-то автомобиля громыхнула обратная вспышка, раздался чей-то смех. Я отчетливо помню эти звуки. Потому что они отсекли ту часть моей жизни, в которой я был священником Римской католической церкви.

— Что же случилось с тобой, сладенький? — спросила Сюзанна.

— Дверь отвергла меня, — ответил Каллагэн. — Когда я прикоснулся к металлической ручке, из нее ударила молния. Отбросила меня со ступенек на бетонный тротуар. И изувечила руку. — Он поднял правую, всю в шрамах руку.

— И это? — Эдди указал на лоб Каллагэна.

— Нет, — ответил тот. — Это случилось позже. Я сумел подняться. Еще побродил по городу, вернулся к «Аптеке Спенсера», только на этот раз вошел. Купил бинты, чтобы перевязать обожженную руку. И когда расплачивался, увидел плакат: «ПРОКАТИСЬ НА БОЛЬШОЙ СЕРОЙ СОБАКЕ».

— Он говорит про «Грейхаунд», сладенький, — пояснила Сюзанна Роланду. — Это национальная автобусная компания.

Роланд кивнул и посмотрел на Каллагэна, ожидая продолжения.

— Мисс Кугэн сказала мне, что следующий автобус направляется в Нью-Йорк, и я купил на него билет. Если б она сказала, что автобус идет в Джексонвилл, или Ноум, или в Нот-Бургу в Южной Дакоте, — поехал бы туда. Потому что мечтал только об одном: выбраться из этого чертова городка. Плевать я хотел на то, что люди умирали или их ждало что-то похуже смерти, пусть некоторые были моими друзьями, а другие — прихожанами. Я хотел выбраться оттуда. Можете вы это понять?

— Да, — без малейшего колебания ответил Роланд. — Очень даже можем.

Каллагэн встретился с ним взглядом, и увиденное в глазах стрелка, похоже, его обнадежило. Продолжал он уже спокойнее.

— Лоретта Кугэн была одной из городских старых дев. Я, должно быть, сильно напугал ее, потому что она попросила меня подождать автобуса на улице. Наконец он подъехал. Я поднялся в салон и протянул водителю билет. Он оторвал свою половину и вернул мне мою. Я сел. Автобус тронулся с места. Мы проехали под мигающим желтым светофором в центре города, где закончилась первая миля. Первая миля дороги, которая привела меня сюда. Позже, где-то в половине пятого утра — за окном еще не рассвело — автобус остановился.

— Хартфорд, — говорит водитель. — Это Хартфорд, приятель. Стоянка двадцать минут. Хочешь выйти, съесть сандвич или что-то еще?

Каллагэн перевязанной рукой достает из кармана бумажник и чуть не роняет его на пол. Во рту по-прежнему вкус смерти, неприятный, вкус гнилого яблока. Его надо чем-то смыть, этот вкус, если не удастся, хотя бы замазать, прикрыть, как прикрывают щербатый пол дешевым ковром.

Он вынимает из бумажника двадцатку, протягивает водителю.

— Не смогли бы вы купить мне бутылку?

— Мистер, инструкция…

— Сдачу, разумеется, оставьте себе. Пинты мне хватит.

— Я не хочу, чтобы мне заблевали автобус. В Нью-Йорке мы будем через два часа. Там и покупайте что угодно. — Водитель улыбается. — В этом городе есть все, знаете ли.

Каллагэн, он более не отец Каллагэн, огненный язык, вырвавшийся из дверной ручки, неоспоримое тому доказательство, добавляет к двадцатке десятку. Протягивает тридцать долларов. Вновь говорит, что ему хватит и пинты, а сдачи не надо. На этот раз водитель, он же не идиот, берет деньги.

— Но только не вздумай потом блевануть, — повторяет он. — Не хочу, чтобы мне заблевали автобус.

Каллагэн кивает. Никакой блевотины, он это гарантирует. И в этот предрассветный час водитель идет в маленький торговый центр (продовольственный магазин — винный магазин — кафе быстрого обслуживания) при автостанции, работающий круглосуточно, о чем сообщают красные неоновые буквы вывески. В Америке существуют тайные хайвеи, хайвеи, недоступные глазу. Автостанция стоит на съезде, позволяющем попасть на эти неведомые дороги, и Каллагэн это чувствует. Об этом говорят ему бумажные стаканчики и смятые сигаретные пачки, которые ветер гонит по асфальту. Об этом шепчет табличка над бензонасосами, со словами: «ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА ОПЛАТА АВАНСОМ». На это указывает юноша-подросток на другой стороне улицы, в половине пятого утра сидящий на крыльце, положив голову на руки. Тайные хайвеи рядом и они шепчут: «Заходи, дружище. Здесь ты сможешь все позабыть, даже имя, которое привязали к тебе, когда ты был еще голым орущим младенцем, перепачканным кровью матери. Они привязали к тебе имя, как привязывают пустую жестяную банку к хвосту собаки, не так ли? Но тебе больше нет нужды таскать его за собой. Заходи, заходи». Но он никуда не идет. Дожидается водителя автобуса, и скоро тот возвращается с пинтой «Олд лог кэбин» в бумажном пакете. Этот сорт виски Каллагэн знает очень хорошо, пинтовая бутылка стоит чуть больше двух долларов, что означает, что чаевые водителя — двадцать восемь долларов, плюс-минус четвертак. Неплохо. Но так принято в Америке, не так ли? Даешь много — получаешь чуть-чуть. Но если «Олд лог кэбин» уберет этот отвратительный привкус изо рта, который донимает его куда больше, чем боль в обожженной руке, тогда тридцать баксов будут потрачены не зря. Черт, на это и сотни не жалко.

— И чтоб никакой блевотины, — какой уж раз предупреждает водитель. — Начнешь блевать, высажу прямо на автостраде. Клянусь Богом, высажу.

К тому времени, когда «грейхаунд» въезжает в огромное здание автобусного терминала [38], Дон Каллагэн уже пьян. Но он не блюет. Тихонько сидит, пока не приходит время выйти из автобуса и влиться в человеческий поток, вяло текущий в шесть утра под холодным светом флюоресцентных ламп: наркоманы, таксисты, чистильщики обуви, девицы, готовые отсосать за десятку, подростки, одетые, как девушки, готовые отсосать за пятерку, копы с дубинками, торговцы наркотиками с транзисторными радиоприемниками, рабочие, приехавшие из Нью-Джерси. Каллагэн вливается в него, пьяный, но тихий; копы с дубинками не удостаивают его и взглядом. В автобусном терминале пахнет сигаретным дымом и выхлопными газами. Урчат двигатели припаркованных автобусов. Все выглядят неприкаянными. Под холодным светом флюоресцентных ламп все выглядят мертвяками.

«Нет, — думает Каллагэн, проходя под табличкой с надписью «Выход на улицу». — Не мертвяками, это не точно. Ходячими трупами».

— Ты побывал на многих войнах, не так ли? — Эдди пристально смотрел на Каллагэна. — Греческой, римской и вьетнамской.

Когда Старик начал свой рассказ, Эдди думал, что он будет достаточно коротким, и после этого они смогут пойти в церковь и посмотреть, что же там хранится. Он не ожидал, что рассказ Старика затронет его за живое, не говоря уж о том, что потрясет, но именно так и произошло. Каллагэн знал такое, чего, по твердому убеждению Эдди, не мог знать никто: печаль бумажных стаканчиков, которые ветер тащит по асфальту, безнадежность надписей на бензонасосах, тоску человеческого взгляда в предрассветный час.