Дети Эдгара По - Страуб Питер. Страница 133

— Господин ван дер Лее. Сюда, скорее. — Он не успевает молвить слова, как его уже подзывают к сетчатой клетке с чем-то коричневым, на первый взгляд похожим на скрученный кусок коры. Но вот едва заметное шевеление. Как бы покачивание из стороны в сторону, разрыв с одного конца, неуловимое, но сильное движение, разрыв становится шире, потом ещё шире, показывается тело, которое лезет изнутри, мокрое, свалявшееся маленькое существо лезет в разрыв до тех пор, пока не проходит в него целиком, и тогда садится и отдыхает.

— Ну, вот, — все её слова.

Господа, есть также сердце, я обнаружила его прикреплённым к фронтальному сосуду, отходящему от стенки брюшка. Крошечное сердце, почти невидимое. Но оно есть, уверяю вас, и оно бьётся, любезные господа, также, как у меня и у вас.

Она возле устья Пары. С ней Марта. Вместе они обшаривают опушку плотного, как стена, леса в поисках неизвестных видов цветов и незнакомых куколок, осматривают, описывают, собирают образцы.

Марта идёт вперёд, ударами мачете рубя густую поросль, островки колючей травы. Она показывает на ветку дерева. Мария Сибилла подходит, быстро и бесшумно, о, да, ja, ja. По ветке ползёт гусеница, красная с жёлтыми полосами. Она кормится растущей на ветке листвой. Одним движением руки, быстрым и точным, Мария Сибилла снимает гусеницу с ветки и помещает её, целую и невредимую, в банку с кусочком коры и листьями с того же дерева. Гусеницу она принесёт в свой кабинет, где та вместе с другими образцами, число которых постоянно увеличивается, будет храниться в банке, затянутой сеткой, или в проволочной клетке, или в бутылке с пробкой.

Повернув, они оказываются в зарослях раффлезии, растения, которое за свой запах гнилого мяса получило название трупного цветка, с огромными, по несколько футов в диаметре, ярко-оранжевыми цветами и толстыми трубчатыми стеблями. Индейцы извлекают из раффлезии жидкость, которой пользуются для остановки кровотечений. Марта рассказывает, что та же жидкость обезвреживает укусы змей, обращая вспять действие яда в крови, даже если плоть уже потемнела. Марта рассказывает, что семена павлиньего цветка вызывают наступление месячных, и женщины-рабыни едят их, когда беременеют, чтобы выкинуть и уберечь не родившегося ребёнка от рабской доли.

Ветки гнутся и машут от ветра, нежный и лёгкий, он крутится-вертится, непрестанно меняя направление, и высоко над головами резкие крики обезьян-ревунов, которые летят, прогибая подвижные торсы, вытягивая вперёд руки, скаля зубы, пыхтя и визжа.

Старуха появляется, откуда ни возьмись, она вся одни кости, жилы и нервы, пляшущие по чёрной, шершавой плоти шеи и плеч, вниз по рукам, под тяжёлыми браслетами на запястьях, до кончиков костлявых пальцев. Она говорит на языке креолов, который голландцы называют негер-энглен, и Мария Сибила различает несколько слов: дерево, висящее или наклонное? расчёска, птица. И всё время, пока женщина говорит, мешок у её ног верещит и топорщится. Старуха суёт в него руку и вынимает, крепко держа за шею, крупного молодого ару, пёстрого и яркого. Она вручает ару Марии Сибилле, которая, уворачиваясь от огромного острого клюва, берёт перепуганную птицу и накрывает сетью, чтобы успокоить. Старуха тычет в себя пальцем и говорит: Мама Като, Мама Като. Мария Сибилла повторяет за ней: Мама Като. Старуха хочет меняться. Она тычет в мешок с припасами, висящий через плечо у Марии Сибиллы, и показывает, что его содержимое надо высыпать на землю. Мария Сибила велит Марте взять мешок и выложить из него всё на землю. Старуха выбирает кусок небесно-голубой ткани салемпури и зелёную древесную лягушку в закрытой банке с жидкостью. Мария Сибила кивком показывает, что согласна. Прощание не затягивается; старуха поспешно скрывается в зарослях. Марта выходит вперёд и складывает в мешок вещи, а Мария Сибилла продолжает держать притихшего ару.

Москиты роятся вокруг, жалят.

Бусинки крови выступают на месте их укусов.

Там, где москит впился, сочится кровь.

Укусов всё больше и больше.

Господа, необычайное открытие. Бабочка наполовину самец, наполовину самка, хвост с одной стороны как у самца, с другой — как у самки.

В садах Керкстраат были бабочки, славные создания, но не столь красивые, как эти. Эти куда прекраснее, но совсем не славные.

Где-то муравьи валят тапира. У свиньи нет шансов. Муравьи вгрызаются в неё. Плоть отваливается кусками. Дух животного вырывается на свободу через голову. Лёгкий свистящий звук раздаётся каждый раз, когда она накалывает новое насекомое на булавку. Спина у неё прямая и ровная. В доме от свечей идёт свет.

— Я присмотрел несколько участков под ферму, — объявляет Мэтью ван дер Лее за вечерней трапезой. — Несколько акров есть к югу отсюда, в устье Сары.

— Так далеко, господин ван дер Лее, — с тревогой отвечает вдова Ивенес. — Мы вас и не увидим больше, если вы в такую даль заберётесь.

— Вы будете часто приезжать ко мне в гости, вдова Ивенес, и проводить время по своему вкусу.

— Район Сары считается небезопасным, господин ван дер Лее, — говорит Эстер Габай. — Там рядом беглые.

— Говорят, что количество беглых невелико, госпожа Габай.

— Количество беглых, может, и не велико, господин ван дер Лее, — говорит Эстер Габай, — зато нападений на сахарные фермы много.

— А экспедиции наших солдат, посланных, чтобы вернуть их, чаще всего заканчиваются ничем, — добавляет доктор Петер Кольб.

— Но ведь рабов возвращают каждый день, доктор Кольб, — говорит Мэтью ван дер Лее.

— И каждый день убегают новые, — возражает доктор, — а нападения на плантации становятся всё более жестокими.

— Нападения вряд ли будут продолжаться, — настаивает Мэтью ван дер Лее. — Сколько рабов не испугаются поимки и наказания? порки, увечья? В Парамарибо есть один ваш коллега, доктор Кольб, чья служба состоит в том, чтобы ампутировать пойманным беглым рабам конечности.

— Наказания беглецов не пугают, — говорит доктор Петер Кольб. — Чувствительность у них ниже, чем у нас, господин ван дер Лее.

— Я в этом не убеждён, — говорит Мэтью ван дер Лее.

— И я также, должна признаться, господин ван дер Лее, — говорит вдова Ивенес. И поворачивается к Марии Сибилле. — А что говорит по этому поводу наука?

— Похоже, что науку этот предмет не интересует, дорогая вдова Ивенес.

— А как идёт ваша работа? — Вдова упорно втягивает Марию Сибиллу в разговор.

— Хорошо, вдова Ивенес.

— И какая же это необычная работа, госпожа Сибилла, — говорит вдова.

— Необычно то, — говорит Эстер Габай, — что столько сил тратится на интерес к насекомым.

— Сахарный тростник приносит куда больше денег, — говорит доктор Петер Кольб.

— Но я не интересуюсь сахаром, доктор Кольб.

— Госпожа Сибилла наблюдает за природой, а не исследует её денежные возможности, — говорит Мэтью ван дер Лее, глядя прямо на Марию Сибиллу. — Она художница и натуралистка, доктор Кольб, и в этом состоит её интерес. Точно так же, как меня занимает коллекционирование. Это правда, что здесь я ищу богатства в сахарном тростнике, но это не значит, что я утратил интерес к существам мира природного.

— Прекрасно сказано, право же, — говорит вдова Ивенес.

Господин ван дер Лее. Подойдите, взгляните. Он подходит к ней ближе и видит. Куколку, которую она привезла с собой из Амстердама вместе с другими образцами, чтобы здесь продолжать наблюдения за её метаморфозом. Здесь, в проволочной клетке, в кабинете, в Суримомбо. Бабочка вырвалась из скорлупы, выбралась из куколки через несколько месяцев после пересечения океана. Маленькая, нежная, она льнёт к проволочной стенке клетки, отчаянно трепеща крылышками. Это Phalaena tau, её крылья кажутся влажными при свете свечей, пламя которых вспыхивает и отбрасывает длинные тени на стену. Тень бабочки. Тень женщины. И мужчины.