Дети Эдгара По - Страуб Питер. Страница 35

— По-моему, надо пойти и посмотреть.

— Я бы не стал ходить туда ночью, — сказал я, внезапно осознав, что никогда не ходил на пляж в темноте и испытываю явное, хотя и необъяснимое отвращение к подобной прогулке.

Наконец он пошёл спать. Несмотря на долгий путь, проделанный днём, ему понадобилось напиться, чтобы уснуть. Я слышал, как он распахнул окно своей спальни, выходившее прямо на пляж. Сколько мне ещё предстоит написать, со скольким справиться, а что мне в этом сейчас проку?

Я приобрёл это бунгало, как сказано в одной из немногих записей моего дневника, чтобы дать себе возможность писать, не отвлекаясь на городскую жизнь — вопли телефона, звонки в дверь, вездесущий шум, — но, едва оставив всё это позади, я обнаружил, что городская жизнь и есть моя тема. Однако писательство было моей манией: если я не писал несколько дней подряд, то впадал в депрессию. Писать для меня значило преодолевать депрессию, вызванную невозможностью писать. Теперь я пишу потому, что у меня нет другого способа сохранить остатки своего «я», отсрочить конец.

На следующий день после приезда Нила я напечатал несколько строк пробной главы. Вообще-то я не особенно люблю этот приём — вырывать главу из ткани ещё не созданного романа. Но пляж меня смутил, и я чувствовал, что мне надо поработать над сделанными на нём заметками, придать определённость заложенным в них образам. Я надеялся, что из них возникнет какая-нибудь история. Пока я перебирал заметки в её поисках, Нил сказал:

— Пойду затеряюсь ненадолго в окрестностях.

— Угу, — буркнул я, не поднимая глаз.

— Ты, кажется, говорил, что здесь есть брошенная деревня?

Пока я объяснял, как её найти, ниточка моих мыслей порвалась. Хотя она и так вся была в узелках и потёртостях. Раз уж я всё равно неотрывно думаю о пляже, это всё равно, как если бы я был там. Я всё ещё могу писать так, словно не знаю конца, это помогает мне отвлечься от сказанных мною слов: «Я иду с тобой».

Погода была неровной. Архипелаги облаков низко плыли в затянутом дымкой небе, над морем; огромные кляксы вставали из-за сланцевых холмов, точно выбросы жидкого камня. Пока мы лезли через кусты, над дюнами согнулась какая-то тень, приветствуя нас. Едва моя нога ступила на пляж, как я задрожал от сырости и прохлады, под песком словно крылось болото. Но тут свет солнца пролился над ним, и пляж как будто совершил прыжок в совершенную ясность.

Я шёл быстро, хотя Нилу, кажется, хотелось потянуть время. Не тревога заставляла меня торопиться; в конце концов, твердил я себе, может пойти дождь. Сверкающая мозаика песчинок неутомимо мелькала вокруг меня, не складываясь в чёткий узор. Неправильной формы пятна, плоские аморфные призраки, растянутые в длину, проскальзывали по пляжу и замирали, дожидаясь следующего ветерка. Нил, не отрываясь, смотрел на них, как будто хотел понять их форму.

Через полмили пути по пляжу дюны начали оседать и выравниваться. Со всех сторон вставали сланцевые холмы. Не они ли дышали холодом? Возможно, всё дело было в сырости; влага заполняла мои следы, как вода колодец. Расплывчатые сырые пятна словно не имели никакого отношения к отпечаткам моих ног, и это меня пугало. Когда я оглянулся, мне показалось, что это кто-то огромный подражал моей походке.

Влажность была почти удушающей. Напряжение сдавило мне виски. Ветер продолжал порывами гудеть у меня в ушах, даже когда я не чувствовал ни малейшего дуновения. Рваный ритм сбивал с толку, так как уловить его было невозможно. Серое облако затопило небо; оно, холмы и густеющая дымка над морем словно взяли пляж в полон. Мне казалось, что на краю моего поля зрения извилины пляжа шевелятся, пытаясь сложиться в узор. Его настойчивый блеск изводил моё сознание.

Я уже начал задаваться вопросом, не принял ли влияние жары и влажности за воображаемое загрязнение, — я раздумывал, не пора ли поворачивать назад, пока ещё не кружится голова и меня не тошнит, — и тут Нил сказал:

— Это она?

Я уставился вдаль, щурясь от солнечных бликов на волнах. В четверти мили перед нами холмы полностью вытеснили дюны. На фоне игольчатого сланца несколько вертикальных скал торчали из пляжа, словно стоячие камни. Сквозь дымку они тускло отсвечивали медью; их покрывала песчаная корка. Вряд ли это была деревня.

— Да, это она, — сказал Нил и устремился вперёд.

Я последовал за ним, так как деревня должна была находиться дальше. Завеса дымки раздвинулась, нагие вертикальные скалы сверкнули, и я замер, поражённый. Никакой песчаной корки на скалах не было; они были из сланца, такого же серого, как холм, на котором они возвышались над пляжем. Хотя сланец был весь иззубрен, некоторые отверстия в нём сохранили правильные очертания: окна, двери. Тут и там стены ещё складывались в углы. Как могла дымка до такой степени запутать меня?

Нил карабкался по грубым ступеням, вырезанным в склоне сланцевого холма. Внезапно, пока я стоял, смущённый обманом зрения, я вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. Тусклая дымка окружала меня со всех сторон, я тонул в ней, как насекомое в чашке с молоком. Сланец, или что-то ещё более массивное и тёмное, нависло надо мной. Калейдоскоп раковин вот-вот должен был сложиться; пляж готовился изогнуться, явить свой узор, стряхнуть свою ненатуральность. Тёмная масса склонится и…

Я вздрогнул, как от внезапного пробуждения. Сланцевый стол передо мной был пуст, не считая руин нескольких строений. Ветер гоготал так, будто у него был огромный рот, с которым он никак не мог справиться.

— Нил, — позвал я. Потрясённый тем, как тихо звучит мой голос, я закричал:

— Нил.

Раздался звук, похожий на бряцанье кольчуги — сланец, разумеется. Серые стены безжизненно светились, провалы в них напоминали глазницы черепа; зияющие окна демонстрировали отсутствие лиц, комнат. Потом из-за половины стены вынырнула голова Нила.

— Да, поднимайся, — сказал он. — Здесь странно.

Пока я карабкался по ступеням, песок скрипел под моими подошвами, как сахар. Песок невысокими кучками лежал вдоль стен; сверкающими заплатками покрывал небольшое плато. Неужели эти кучки и есть та песчаная корка, которую я видел издали? Нет, это из-за жары, сказал я себе.

Меня окружали рухнувшие стены. Они вспыхивали, как дождевые тучи в грозу. Они складывались в лабиринт, центром которого была пустыня. Этот образ пробуждал другой, слишком глубоко засевший в моём сознании, чтобы его можно было вспомнить. Это место было не лабиринтом, но головоломкой, сложив которую можно увидеть узор, разрешить главную тайну. Я понял это тогда; так почему же я не бежал?

Полагаю, меня удержала тайна деревни. Я знал, что в холмах над ней раньше были каменоломни, но что послужило причиной её опустошения, так и не выяснил. Возможно, её убило малолюдье — я насчитал остатки не более чем, дюжины домов. Рядом с пляжем она казалась карликовой; единственный след присутствия человека, поглощаемый песком, не выдерживал напора стихий. Я обнаружил, что деревня лишает меня мужества, заражает свей безжизненностью. Что делать: остаться с Нилом или рискнуть бросить его здесь одного? Не успев решить, я услышал шелест сланца и его слова:

— Это интересно.

В каком смысле? Он шарил по вскрытому погребу, среди обломков сланца. Неизвестно, что это был за дом, но стоял он дальше всех от моря.

— Я не о погребе, — сказал Нил. — Я вот о чём.

Без всякой охоты я посмотрел туда, куда он указывал. В противоположной пляжу сланцевой стене погреба был вырублен примитивный альков. В глубину он был около ярда, но так невысок, что человек мог поместиться в нём, лишь встав на четвереньки. Нил уже вползал внутрь. Я слышал, как трещит под ним сланец; его ноги торчали из темноты. Разумеется, они вовсе не задёргались в конвульсиях, но нервозность заставила меня отпрянуть, когда он глухо спросил:

— Что это?

Обратно он вылез задним ходом, словно терьер с добычей. Его трофеем была старая тетрадка со слипшимися от сырости страницами.