Дети Эдгара По - Страуб Питер. Страница 52

Луиза в том же платье, которое надевала на похороны. Она сидит на балконе. Громадные фотографии Луизы висят над сценой. Влиятельные люди поднимаются на сцену и рассказывают забавные истории о Луизе. Оркестранты говорят о Луизе. О её очаровании, красоте, о её любви к музыке. Луиза смотрит в театральный бинокль на виолончелистов. Вот он, молодой, номер восемь, из-за которого случилась беда. Вот бородатый виолончелист, который поймал духа. Она рассматривает его виолончель. Её призрак резво бегает вверх и вниз по грифу. Он обвивается вокруг струн, свешивается головой вниз с колков.

Она долго вглядывается в лицо номера пять. Почему ты, думает Луиза. Если она хотела спать с женщиной, то почему с тобой? Может, ты рассказывала ей смешные анекдоты? Может, вы вместе ходили по магазинам за тряпками? Когда ты видела её голой, замечала ли ты, что у неё кривые ноги? Считала ли ты её красивой?

Виолончелист рядом с номером пять очень осторожно держит свою виолончель. Пальцами он проводит сверху вниз по струнам так, словно они покрылись пылью, а он её смахивает. Луиза вглядывается через бинокль. Внутри его виолончели что-то есть. Что-то маленькое и бесцветное смотрит на неё из-за струн. Луиза смотрит на Луизу, а потом как рыбка ныряет в f-образную щель.

Они в лесу. Костёр почти догорел. Ночь. Все маленькие девочки лежат в спальных мешках. Они почистили зубы, пополоскали рты, умылись водой из чайника, застегнули молнии спальников.

Вожатая по имени Чарли говорит:

— Я призрак с чёрным глазом, я призрак с чёрным глазом.

Чарли подставляет к своему подбородку фонарик. Её глаза превращаются в чёрные дыры. Рот зияет, луч фонаря просвечивает сквозь зубы. Её тень пожирает ствол поваленного дерева, на котором Чарли сидит.

Днём Чарли учит верховой езде. Она не намного старше Луизы и Луизы. Она хорошенькая и иногда позволяет им ездить на лошади без седла. Но это дневная Чарли. Ночная Чарли сидит ближе всех к костру. Ночная Чарли рассказывает истории.

— Ты боишься? — говорит Луиза.

— Нет, — говорит Луиза.

Они держатся за руки. Они не глядят друг на друга. Они не сводят глаз с Чарли.

Луиза говорит:

— А ты боишься?

— Нет, — говорит Луиза. — Не боюсь, пока ты рядом.

Джонатан Кэрролл

Печаль подробностей

Я любила проводить время в кафе «Бремен». Кофе там восхитительно горький, а синие, как чирки, бархатные сиденья уютны, как старые друзья. А широкие окна радушны к утреннему свету, как герр Риттер, здешний официант, радушен ко всякому входящему.

Здесь не нужно заказывать много: достаточно чашки чаю или бокала вина. Круассаны из пекарни по соседству доставляют два раза в день. Поздно вечером прямо в кафе пекут фирменные блюда для посетителей-сов — «тяжеловесы», особый сорт сладких пончиков размером с карманные часы. Непередаваемое удовольствие — зайти туда поздним зимним вечером и взять целую теплую тарелку таких «тяжеловесов».

«Бремен» открыт девятнадцать часов в сутки. Двадцать четвертое декабря — единственный день в году, когда кафе закрыто, но на Рождество оно открывается снова, нарядившись в красно-зеленые скатерти, там полно народу в ярких новых свитерах и холостяков, выглядящих не так одиноко в день, когда людям полагается быть дома.

В жизни есть маленькие истинные удовольствия — последний выпуск вашего любимого журнала, новая пачка сигарет, запах выпечки. Все их можно получить в этом кафе, но там можно ощутить счастье и без них.

Я часто заходила туда посидеть, посмотреть в окно, мурлыча себе под нос. Мой тайный порок. Мой муж потихоньку таскает леденцы, моя мать читает журналы про кинофильмы, а я мурлычу под нос. Дайте мне час свободного времени, когда нечем заняться, хорошее окно, чтобы поглазеть, и я с радостью промурлычу вам всю Пятую симфонию Малера или любую вещь из «Белого альбома» Битлз. Я сама первой же признаю, что не очень хорошо их исполняю, но мурлыканье предназначено для одного слушателя — меня самой, и всякий подслушивающий делает это на свой страх и риск, под свою полную ответственность.

Это случилось однажды в конце ноября, когда весь город казался единой жидкой пеленой отраженного света и дождя. Это был день поздней осени, когда дождь холоднее снега, и все ощущается противнее и абстрактнее. День, когда лучше сидеть дома, читать книжку и прихлебывать из толстой белой чашки горячий суп.

Я решила угостить себя «Бременом», потому что люблю отлынивать. Споры с детьми, поход к зубному, потом бесконечная толкотня в магазинах, чтобы купить что-то невидимое — туалетную бумагу, клей, соль. Вещи, которых никто не замечает, пока они не кончаются, и тогда становятся отчаянно нужными. Невидимый день, когда доводишь себя до изнеможения, бегая по кругу, и выполняя неблагодарные поручения, необходимые, но бессмысленные (оксюморон домохозяек).

Зайдя в кафе, вся мокрая и увешанная мешками, я, наверное, застонала от радости, увидев, что мой любимый столик свободен. Я порхнула к нему, как усталая малиновка к своему гнездышку.

Тут же подошел герр Риттер, весь элегантный, как из девятнадцатого века, в черном костюме и галстуке-бабочке и, как всегда, с аккуратным белым полотенцем на руке.

— У вас очень усталый вид. Тяжелый день?

— Пропащий день, герр Риттер.

Он предложил мне кусок кремового торта, черт бы побрал калории, но я вместо этого заказала бокал красного вина. Оставался еще час, прежде чем дети придут домой. Час, чтобы потихоньку распустить внутренние узлы, глядя в окно и созерцая дождь, ставший вдруг романтичным.

Сколько это могло продолжаться, две минуты? Три? Почти не сознавая этого, я начала мурлыкать, но потом из кабинки где-то сзади раздалось громкое долгое «Ш-ш-ш!».

Смущенная, я обернулась и увидела старика с очень розовым лицом, который уставился на меня.

— Знаете, не все любят Нейла Даймонда!

Прекрасное завершение прекрасного дня: теперь меня осуждают за мурлыканье «Holly Holy» [46].

Я состроила извиняющееся лицо и хотела было снова отвернуться, когда краем глаза заметила множество фотографий, которые он разложил перед собой на мраморном столике. На большинстве из них была я и моя семья.

— Откуда вы их взяли?

Не глядя, он выбрал одну, протянул мне и, по-прежнему не смотря на нее, сказал:

— Это ваш сын через девять лет. У него повязка, потому что он потерял глаз в автомобильной катастрофе. Как вам известно, он хотел стать летчиком, но для этого нужно иметь хорошее зрение, и поэтому он работает маляром и сильно пьет. Девочка на фото выросла, и он живет с ней. У нее пристрастие к героину.

Моему сыну Адаму сейчас девять лет, и для него на свете ничего не существует кроме самолетов. Мы прозвали его комнату ангаром, потому что все стены там заклеены изображениями пилотажных команд — «Синих Ангелов», британских «Красных Стрел» и итальянских «Tricolore». В его комнате полно моделей и журналов, и так много всего авиационного, что это просто ошарашивает. Недавно он потратил неделю на то, чтобы переписать всех крупнейших авиаперевозчиков (включая «Эйр Марок» и «Таром», румынскую государственную компанию) и спрашивал, что нужно сделать, чтобы стать пилотом в такой компании. И мне, и моему мужу всегда нравилось это увлечение Адама, мы гордились им и всегда воспринимали не иначе как будущего летчика.