Джойленд (ЛП) - Кинг Стивен. Страница 7

— Может, про цвет одежды упоминали в газетах.

Она пожала плечами.

— Может быть. Но несколько человек упоминали еще, что в волосах девушки, стоявшей возле рельсов, была синяя лента, а об этом точно нигде не писали. Полиция скрывала эту информацию почти год, надеясь использовать, когда появится подозреваемый.

— Лэйн сказал, что лохи никогда ее не видят.

— Да, она появляется только после закрытия. В основном ее видят Помощники из ночной смены, но я знаю как минимум одного инспектора из Роли, который тоже уверяет, что она ему явилась. Мы с ним выпили по рюмочке в «Песчаном долларе». Он сказал, что она просто стояла там, когда он ехал мимо. Он думал, что это новый манекен, пока она не протянула к нему руки — вот так.

Миссис Шоплоу вытянула руки ладонями вверх, словно умоляя о чем то.

— Он сказал, что при этом вокруг словно похолодало на несколько градусов. «Карман холода», так он это назвал. А когда он оглянулся, ее уже не было.

Я вспомнил Лэйна — в тесных джинсах, обшарпанных ботинках, в лихом котелке набекрень. «Правда или лапша?», — спросил он. — «Натурпродукт или фальшивка?»

Я думал, что призрак Линды Грэй — почти наверняка лапша, но надеялся, что это не так. И что я ее увижу. Здорово было бы рассказать об этом Венди, а в те дни все мои мысли вели к ней. Если я куплю эту рубашку, понравится ли она Венди? Если я напишу рассказ о девушке и ее первом поцелуе на прогулке верхом, оценит ли его Венди? Если я увижу привидение убитой девушки, будет ли Венди потрясена? Может быть, даже захочет приехать, чтобы увидеть ее своими глазами?

— Где-то через полгода после убийства в чарльстонской газете «Ньюс энд курьер» вышла статья в продолжение темы, — сказала миссис Шопло. — Оказывается, начиная с 1961 года, было четыре аналогичных убийства в Джорджии и обеих Каролинах. Все жертвы — молодые девушки. Одну закололи, трем перерезали горло. Репортер нашел по крайней мере одного копа, который сказал, что всех их мог убить тот же парень, что и Линду Грей.

— Берегитесь «Убийцы из „Дома страха“! — возвестил я голосом телевизионного диктора.

— Так его и называли в газетах. Похоже, ты и правда был голодный. Все подмел, только тарелку оставил. А теперь выпиши мне чек и вперед, на автостанцию, а то как бы не пришлось ночевать у меня на диване.

Диван на вид был довольно удобный, но я спешил обратно, на север. Оставалось еще два дня каникул, а потом я вернусь в колледж в обнимку с Венди Кигэн.

Я вытащил чековую книжку, нацарапал в ней все, что нужно, и обеспечил себе однокомнатные апартаменты с видом на океан, которым Венди Кигэн, моя подруга, так и не полюбовалась. В этой комнате я сидел ночами и, убавив громкость, слушал записи Джимми Хендрикса и „Дорз“, иногда подумывая о самоубийстве. Это была скорее хандра второкурсника, чем серьезные мысли; просто фантазии молодого человека с разбитым сердцем, наделенного излишком воображения… или это сейчас, столько лет спустя, мне просто хочется так думать. Кто знает?

Когда речь о нашем прошлом, мы все становимся беллетристами.

Я попытался дозвониться до Венди на автобусной станции, но ее мачеха сказала, что она куда-то ушла с Рене. В Вилмингтоне попробовал еще раз, но Венди до сих пор не вернулась. Я спросил Надин — мачеху — знает ли она, куда ушли девушки.

Надин ответила, что не знает, да таким тоном, будто собеседника скучнее ей сегодня не попадалось. Может, и за весь год. Или за всю жизнь. С отцом Венди я ладил неплохо, а вот Надин Кигэн в ряды моих фанатов так и не вступила.

И наконец — уже в Бостоне — я дозвонился. Венди казалась сонной, хотя часы показывали лишь одиннадцать вечера, самый что ни на есть час пик для студентов на каникулах. Я сказал, что работу получил.

— Ура-ура, — ответила она. — Ты уже домой едешь?

— Да, вот только заберу машину. — Если у той не спустило колесо.

В те дни я ездил на полустертых покрышках, и каждую минуту любая из них рисковала отдать концы. А как же запаска, спросите вы? Три ха-ха, сеньор.

— По дороге домой я могу заночевать в Портсмуте, а завтра подъехать к тебе, если…

— Плохая идея. У меня Рене, а ты ведь знаешь, что для Надин один гость — уже много.

Смотря какой. Я вспомнил, с каким ажиотажем Надин и Рене обсуждали за бесконечными чашками кофе своих любимых кинозвезд. Прямо как лучшие подружки. Но вряд ли стоило высказывать все это сейчас.

— Я бы с удовольствием с тобой поболтала, Дев, но я уже ложусь. У нас с Рене был бурный день. Набегались по магазинам и… всё такое.

Точнее она не выразилась, а спрашивать мне почему-то не захотелось. Еще один тревожный звоночек.

— Я люблю тебя, Венди.

— А я тебя, — прозвучало не пылко, а скорее небрежно.

Она просто устала, сказал я себе.

Я вырулил из Бостона и поехал на север. На душе скребли кошки.

Может, мне не понравился ее тон? Безразличие? Я не знал, да и вряд ли хотел знать. Но я раздумывал. Даже теперь, после стольких лет, я все еще над этим раздумываю.

Сегодня она уже мало что значит для меня. О ней напоминает лишь шрам на сердце, какие иногда оставляют девушки у юношей. Девушка из другой жизни. И все равно я не могу не раздумывать над тем, где она была в тот день. И обо „всём таком“.

И правда ли она провела тот день с Рене Сент-Клер.

Самую жуткую строчку в поп-музыке можно выбирать до посинения. По мне так это ранние „Битлз“ — а именно Джон Леннон — поющий „пусть лучше ты умрешь, девчонка, чем уйдешь с другим“. Я мог бы вам сказать, что после разрыва с Венди ни о чем таком не думал, но врать не буду. Думал ли я о ней со злобой хотя бы изредка после нашего разрыва? Да. Долгими бессонными ночами я представлял себе, как с ней приключается что-то плохое — даже очень плохое — за ту боль, которую она мне причинила. Да, я сам себе ужасался, но поделать ничего не мог. А потом я думал о мужчине в двух рубашках, который вошел в „Дом страха“ в обнимку с Линдой Грей. О мужчине с птицей на руке и опасной бритвой в кармане.

Весной 1973 года — последней весной моего детства, как я теперь понимаю — мне представлялось, что Венди Кигэн в будущем станет Венди Джонс… или Венди Кигэн-Джонс, если согласно модному веянию она пожелала бы сохранить девичью фамилию после замужества. Я рисовал себе дом на берегу озера где-нибудь в Мэне или Нью- Гэмпшире (или, может быть, в западном Массачусетсе), полный гомона маленьких кигэн-джонсиков. Дом, где я бы писал книги — пусть и не бестселлеры, но достаточно популярные, чтобы обеспечить нам безбедное существование, и благосклонно (что немаловажно) принятые критикой.

Венди осуществила бы свою мечту и открыла небольшой модный бутик (и он бы тоже снискал успех у критиков). Время от времени я бы вел семинары по писательскому мастерству, за право участвовать в которых дрались бы между собой самые одаренные студенты. Разумеется, ничего этого не произошло, и то, что последний раз в качестве пары мы встретились в кабинете профессора Джорджа Нако — человека, который никогда не существовал — стало весьма символичным.

Осенью 1968 года студенты, вернувшиеся в университет Нью-Гэмпшира после каникул, обнаружили этот „кабинет“ в подвале здания Гамильтона-Смита, прямо под лестницей. Он был увешан фальшивыми дипломами и причудливыми акварелями с пометками „Албанская живопись“, а на плане аудитории обнаружились места Элизабет Тейлор, Роберта Циммермана и Линдона Джонсона. Еще там были рефераты вымышленных студентов (один, как я помню, назывался „Секс-звезды Востока“; другой — „Ранняя поэзия Ктулху: анализ“) и три напольных пепельницы. На изнанке лестницы висела табличка: „У профессора Нако курительный фонарь не гаснет никогда!“ (курительный фонарь — специальная лампа на морских судах, зажигавшаяся в часы, отведенные для курения — прим. пер.) Кроме того, в „кабинете“ стояли несколько обшарпанных кресел и видавший виды диван — самое то для студентов в поисках укромного местечка для обжиманий.