Жребий Салема - Кинг Стивен. Страница 39

Ему казалось, что он тонет. Тонет в бездонных глазах незнакомца, обрамленных красным ореолом.

Когда незнакомец приблизился, Дад понял все и с радостью принял. Он почувствовал боль, которая оказалась приятной, как блеск серебра, и зеленой, как в глубоком омуте.

Нетвердая рука пошарила по столу в поисках бутылки и случайно смахнула ее на пол. Бутылка с глухим стуком упала на ковер, и хорошее шотландское виски с бульканьем полилось на зеленую ворсистую ткань.

– Проклятие! – выругался отец Дональд Каллахэн и, подхватив бутылку, пока не все вылилось, поставил на стол, правда, на этот раз подальше от края. Затем он поплелся на кухню за тряпкой и пятновыводителем. Ему не хотелось, чтобы миссис Кэрлесс обнаружила у стола пятно от пролившегося спиртного: ловить на себе ее преисполненные добра и понимания взгляды было просто невыносимо, когда настроение с утра, в смысле – с похмелья, и так хуже некуда…

Вот именно, с похмелья! Надо называть вещи своими именами. Если не врать себе, то будешь свободным. К черту все это!

Он нашел какую-то жидкость с названием «И-вап» – совсем как отрыжка! («И-вап!» – воскликнул пьяница и обделался, изрыгнув съеденный ужин) – и вернулся в кабинет. Нет, его не шатало. Ну, почти не шатало. Как в шутке о водителе, который утверждает, что трезв как стеклышко, а сам даже выговорить это не может.

Каллахэну исполнилось пятьдесят три года. Солидный возраст. Серебристая седина, вокруг пронзительно-голубых (с красными прожилками) глаз типично ирландские насмешливые морщинки, решительно очерченный рот и волевой подбородок. Иногда по утрам, разглядывая себя в зеркало, он мечтал, что в шестьдесят лет откажется от сана и отправится в Голливуд, где сыграет роль Спенсера Трейси [11].

– Отец Флэнеган [12], ну почему тебя нет рядом, когда ты нужен? – пробормотал он и присел на корточки возле пятна. Близоруко прищурившись, он прочитал инструкцию на бутылке и вылил на пятно два колпачка жидкости. Пятно тут же побелело и запузырилось. Каллахэн встревожился и перечитал этикетку.

– «В случае особо стойких загрязнений, – прочитал он вслух звучным раскатистым голосом, который так нравился прихожанам после малопонятного шамканья старого отца Хьюма, – дайте средству оказать нужное действие в течение семи – десяти минут».

Каллахэн подошел к окну, выходившему на Элм-стрит, и с горечью подумал, что в воскресенье вечером он, как всегда, напился.

Помилуй меня, Господи, ибо я согрешил.

Вот уже семь лет одинокими долгими вечерами отец Каллахэн трудился над своими «Записками», которые должны были войти в книгу об истории католической церкви в Новой Англии. Однако время от времени он испытывал большие сомнения в том, что эта книга вообще будет написана. По сути, работа над «Записками» и проблемы со спиртным у него начались одновременно. Бытие, гл. 1: «Вначале было виски, и сказал отец Каллахэн: “Да будут «Записки»”!»

Если выпивать с расстановкой и продолжать работу над «Записками», то наступления опьянения можно и не заметить. К тому же можно так натренировать руку, что она и не ощутит, как бутылка становится все легче и легче.

С моей последней исповеди прошел всего один день.

Половина двенадцатого ночи, на улице царит тьма, и только перед церковью яркое пятно света от уличного фонаря. Так и кажется, что вот-вот в нем появится Фред Астер [13] в цилиндре, фраке, гетрах, белых туфлях и с неизменной тросточкой в руках и закружится в танце с Джинджер Роджерс.

Священник прижался лбом к стеклу, отчего красивое лицо – бывшее в определенном смысле его проклятием – исказилось и выразило лишь усталость и внутреннюю опустошенность.

Я пьяница и никудышный священник, Отец.

Он закрыл глаза, и воображение перенесло его в темную исповедальню, где за решетчатым оконцем приоткрывалась завеса в мир сердечных тайн. Он чувствовал запах лака и старого бархата скамейки, на которую преклоняли колено кающиеся, и едкий привкус во рту.

Помилуй меня, Отец…

(я разбил машину брата… я ударил жену… я подглядывал в окно за миссис Сойер, когда она раздевалась… я солгал… я сквернословил… я имел нечестивые мысли… я… я… я…)

…ибо я согрешил.

Он открыл глаза. Фреда Астера пока так и не было. Наверное, появится ровно в полночь. В городе все спали. Разве что… Он поднял глаза. Да, там горел свет.

Он подумал о девчонке Боуи – нет, теперь она Макдугалл по мужу, – которая хрипло призналась, что била своего младенца, а на вопрос, как часто, он почувствовал (практически услышал), как в ее голове заскрипели мысли, превращая дюжину в пять, а сотню – в десять. Что за люди! Он крестил ее ребенка, Рэндалла Фратуса Макдугалла, зачатого на заднем сиденье машины Ройса Макдугалла, скорее всего в кинотеатре под открытым небом, когда показывали второй фильм. Крошечный плачущий комочек. Интересно, догадывалась ли она, как ему хочется просунуть в оконце руки и сдавить ей горло? Налагаю епитимью в шесть затрещин и один пинок под зад. Иди и больше не греши.

– Тоска! – произнес он вслух.

Нет, в исповедальне его удручала не просто тоска. Не она одна толкала его в растущее Братство католических священников – любителей выпить и рыцарей «Катти Сарк». Он не мог смириться с тем, что Церковь создала безупречный механизм по непрерывной и бесконечной доставке мелких грехов на небеса. Церковь тем самым ритуально признавала зло, хотя сейчас больше занималась социальными проблемами. Искупление, ориентированное на богобоязненных старушек, чьи родители являлись выходцами из Европы. Но в исповедальнях зло присутствовало так же явственно, как и запах старого бархата. Причем зло иррациональное и бессмысленное, не знающее милосердия и от которого невозможно укрыться. Ударить по лицу младенца, проколоть колесо, затеять в баре драку, засунуть в яблоко бритву… несть числа проявлениям зла, которые способно породить больное воображение человеческого мозга!

Джентльмены, защитить от этого могут только крепкие засовы на тюрьмах. Эффективные стражи порядка. Развитие социальных институтов. Стерилизация. Контроль над рождаемостью. Аборты.

Джентльмены, если нам удастся вырвать плод из утробы, где царит только кровавое насилие, из него никогда не разовьется существо, способное забить молотком старуху до смерти.

Леди, если мы привяжем такого выродка к электрическому стулу и поджарим, как свиную отбивную, он уже никогда не сможет пытать мальчиков до смерти.

Сограждане! Если законопроект о подобной селекции будет принят, я вам гарантирую, что больше никогда…

Чушь!

В последнее время, вернее, в последние три года, он стал яснее понимать причины своей неудовлетворенности жизнью. Как будто размытой картинке на экране придавали резкость и постепенно изображение становилось все более и более четким. Он жаждал Вызова, той Цели, которой хотел бы себя посвятить. У новых служителей Церкви она была: расовая дискриминация; освобождение женщин; бедность, безумие, беззаконность; в конце концов, даже права сексуальных меньшинств. Но с ними он не чувствовал себя комфортно. В социальном плане ему ближе всего были те, кто активно выступал против войны во Вьетнаме. Однако сейчас эта проблема уже потеряла свою актуальность и собрания борцов за мир сводились к обсуждению маршей и митингов, что мало отличалось от воспоминаний пожилыми парами своего медового месяца или первого путешествия на поезде.

Но Каллахэн не был священником ни нового, ни старого поколения. Он ощущал себя традиционалистом, утратившим веру в свои прежние ценности. Он хотел стать во главе отряда армии – кого? Бога, правды, добра, что суть одно и то же! – сражавшейся против ЗЛА. Он хотел вступить в открытое столкновение со ЗЛОМ, а не раздавать у супермаркетов листовки о бойкоте салата-латука или забастовке виноградарей. Он хотел сражаться со ЗЛОМ лицом к лицу, как Мохаммед Али встречается с Джо Фрейзером, как в баскетболе «Бостон селтикс» атакует «Нью-Йорк никс», как Иаков бился с Ангелом. Он хотел сойтись со ЗЛОМ в честном единоборстве, безо всякой политики, которая, как клещ, паразитирует на любом социальном проекте. Он страстно желал этого с четырнадцати лет, когда решил стать священником, вдохновленный примером святого Стефана, побитого камнями и в момент смерти видевшего «небеса отверстые и Сына Человеческого». Он жаждал битвы во славу Господа, пусть даже она закончится его гибелью, больше, чем самого Царства Небесного.