Копилка Сатаны - Кинг Стивен. Страница 20

— Дик Бауден! Твой отец никогда не…

— Как это? Он говорил. Почти также, как твоя польско-еврейская бабушка говорила тебе, что, разбудив человека посредине плохого сна, можно свести его с ума. Он мне еще говорил, чтобы я всегда вытирал унитаз в общественных туалетах, прежде чем садиться, чтобы не подхватить «микробы других людей». Наверное, он так называл сифилис. Уверен, что твоя бабушка тебе тоже такое говорила.

— Нет, это мама, — рассеянно сказала она. — Она мне велела всегда смывать. Поэтому я и хожу вниз.

— А я все равно просыпаюсь, — пробормотал Дик.

— Что?

— Так, ничего.

Он опять почти погрузился в объятия сна, когда она снова произнесла его имя.

— Что еще? — спросил он слегка недовольно.

— Ты не думаешь, что… ладно, Бог с ним. Спи.

— Нет уж, договаривай. Я опять проснулся. Не думаю ли я, что?

— Этот старик, мистер Денкер. По-моему, Тодд проводит у него слишком много времени. Может он… ну, я не знаю… забивает Тодду голову всякими рассказами?

— Рассказывает настоящие ужасы. Про день, когда акции «Меншлер Моторс Уоркс» упали ниже квоты? — он фыркнул.

— Это только предположение, — сказала она неуверенно и зашуршала простыней, переворачиваясь на другой бок. — Извини, что потревожила.

Он положил руку на ее голое плечо.

— Я хочу кое-что рассказать тебе, малышка, — сказал он и замолк, тщательно обдумывая и подбирая слова. — Я тоже беспокоился за Тодда одно время. Но по другому поводу, в общем, все равно беспокоился.

Она снова повернулась к нему:

— А почему?

— Знаешь, я рос совсем иначе, чем он. У моего отца был магазин. Отца все называли Вик-бакалейщик. У него была книга, где он записывал, кто и сколько ему должен. Знаешь, как он ее называл? «Книга левой руки». Говорил, что правая рука — это бизнес, но правая рука никогда не знает, что делает левая. И еще говорил, если бы правая знала, то взяла бы тесак и просто отрубила бы левую совсем.

— Ты мне никогда об этом не рассказывал.

— Да, я не очень любил старика, когда мы только с тобой поженились, и по правде говоря, и сейчас не очень-то люблю. Не мог понять, почему должен был носить брюки из коробки гуманитарной помощи, а миссис Мазурски берет ветчину в кредит, рассказывая, что ее муж вернется на работу на следующей неделе. Единственное, что этот чертов алкаш Билл Мазурски мог делать, так это держать двенадцатицентовую бутылку мускуса, чтобы она не выпала. Больше всего мне тогда хотелось выбраться из этого окружения и из жизни своего папаши. Поэтому и получал отличные оценки и занимался спортом, которого на самом деле не любил, получил стипендию в университете Калифорнии. И был тогда уверен, что единственная «левая книга» в колледже в то время была для солдат, участвовавших в войне. Мой отец присылал мне деньги на учебники, но на другие цели я получил лишь однажды, когда в панике написал письмо о том, что завалил французский. Я встретил тебя. А потом от мистера Хенрайда, живущего в том же квартале, узнал, что отец удержал его машину в уплату долга, чтобы выкроить мне эти двести баксов.

А теперь у меня есть ты, а у нас есть Тодд. Я всегда думал, что он очень хороший мальчик, и пытался сделать так, чтобы у него всегда было все необходимое… все, что поможет стать хорошим человеком. Раньше я смеялся над старым анекдотом о том, как один чудак хотел, чтобы его сын был лучше, чем он, но когда я стал старше, это мне стало казаться уже не таким смешным, а скорее правильным. Я бы ни за что не хотел, чтобы Тодду пришлось носить брюки из гуманитарной помощи лишь потому, что какая-то жена алкаша берет ветчину в кредит. Понимаешь?

— Конечно, понимаю, — тихо сказала она.

— А потом, лет десять назад, перед тем, как мой старик окончательно устал бороться с ребятами из службы восстановления и ушел на пенсию, у него был микроинфаркт. Он пролежал десять дней в больнице. И люди из соседних кварталов — латиноамериканцы и немцы, даже некоторые евреи, — оплатили его счет. До последнего цента. Я не мог поверить. Они же все эти дни работали в магазине. Фиона Кастеллано привела четырех или пятерых своих подруг, которые приходили по сменам. Когда мой старик вернулся, баланс сошелся до цента.

— Боже, — сказала она очень мягко.

— И знаешь, что он сказал мне? Мой старик? Что он всегда боялся постареть — боялся заболеть и стать немощным. Попасть в больницу и не суметь свести концы с концами. Боялся умереть. Но после инфаркта сказал, что больше не боится. Что теперь может хорошо умереть. «Ты имеешь в виду, умереть счастливым, папа?» — спросил я у него. «Нет, — ответил он. — Никто не умирает счастливым, Дикки.» Он всегда называл меня Дикки, и сейчас называет, и это я тоже никогда не смогу полюбить. Он сказал, что никто не умирает счастливым, но можно умереть хорошо. Это меня потрясло.

Последние пять или шесть лет я стал смотреть на своего отца как-то иначе. Может потому, что он живет сейчас в Сандоро, и я далеко. Мне стало казаться, что может быть, «Книга левой руки» — не такая уж плохая мысль. Вот тогда я и стал беспокоиться за Тодда. Мне все время хотелось рассказать ему, что в жизни есть нечто большее, чем просто возможность отвезти вас на Гавайи на месяц или купить брюки, не пахнувшие молью, из ящиков с пожертвованиями. Я никак не мог придумать, как ему все это объяснить. Но надеялся, что он узнает. И это снимало часть груза с моей совести.

— Ты имеешь в виду чтение мистеру Денкеру?

— Да. Он ведь ничего за это не получает. Денкер не в состоянии платить. Он просто старик, оторванный от друзей и родственников, если кто-то из них еще жив; этот человек переживает то, чего всегда опасался мой отец. И тут появился Тодд.

— Я никогда не думала об этом так.

— А ты заметила, как Тодд меняется, когда говоришь с ним об этом старике?

— Он становится очень тихим.

— Именно. Он прикусывает язык и смущается, будто делает что-то постыдное. Мой отец так делал, когда кто-то пытался благодарить его за открытый кредит. Мы — правая рука Тодда, и все. Ты, я, все остальное — дом, лыжные прогулки в Тахо, «сандербэд» в гараже, вот этот цветной телевизор. Все это у него справа. И он не хочет, чтобы мы видели, что делает его левая рука.

— То есть ты не считаешь, что он проводит слишком много времени с Денкером?

— Дорогая, посмотри на его оценки. Если бы они стали хуже, я бы первый сказал: «Эй, парень, все хорошо в меру, не перегибай палку». Если что-то будет не так, это сразу проявится в его оценках. А они у него как?

— Нормальные, как и раньше, после первого спада.

— Тогда о чем мы говорим? Слушай, детка, у меня завтра в девять встреча. Если я не высплюсь, то буду выглядеть идиотом.

— Конечно, надо выспаться, — заинтересованно сказала она, и когда он повернулся, нежно поцеловала его в лопатку. — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — умиротворенно сказал он и закрыл глаза. — Все хорошо, Моника. Не волнуйся.

— Не буду. Спокойной ночи.

И они уснули.

— Перестань смотреть в окно, — сказал Дуссандер. — Там нет ничего интересного.

Тодд с тоской поглядел на него. Перед ним на столе лежал учебник истории, открытый на цветной картинке с изображением Тедди Рузвельта на вершине горы Сан-Хуан. Беспомощные кубинцы разлетались в стороны, от копыт его лошадей. Теодор улыбался широкой улыбкой человека, знающего, что Бог в его раю, и что все прекрасно. Тодд Бауден не улыбался.

— Вы как надсмотрщик за рабами, разве нет? — спросил он.

— Я люблю быть свободным, — ответил Дуссандер. — Учи.

— Пошел в задницу!

— Когда я был маленьким, — сказал Дуссандер, — за такие слова мне пришлось бы мыть рот щелоком.

— Времена меняются.

— Разве? — Дуссандер глотнул виски. — Учи.

Тодд пристально посмотрел на Дуссандера:

— Вы просто ничтожный пьяница. Знаете это?

— Учи.

— Заткнитесь! — Тодд захлопнул книжку, и она закрылась с громким стреляющим звуком. — Я все равно не догоню. Не успею к контрольной. Мне еще пятьдесят страниц, все до Первой мировой войны. Я завтра в Читальном зале напишу шпаргалку.