Куджо - Кинг Стивен. Страница 9

Теперь он подошел, взял ее за плечи и повернул к себе лицом. Пакет молока вырвался из ее рук и с треском ударился об пол.

– Ну вот, погляди, – сказала Донна. – Только этого не хватало.

– Слушай, хватит со мной шутить. Ты…

– Убирайся отсюда! – рявкнула она прямо ему в лицо. Слюна брызнула ему на лоб и щеки. – Что тебе от меня нужно? Уходи! Поищи себе другую дуру!

– Ах ты дешевая сучка, – сказал он злобно, не выпуская ее плеч.

– И забирай свой гардероб. Можешь выкинуть его на помойку.

Она наконец вырвалась и пошла к раковине, чтобы взять тряпку. Руки ее дрожали, желудок выворачивало. Внезапно она подумала, что сейчас ее стошнит.

Она встала на четвереньки и принялась подтирать пролившееся молоко.

– Ты думаешь, что из себя представляешь что-то? – сказал он. – Неужели твоя дырка слишком хороша для меня? Вспомни, как ты извивалась и просила: «Еще! Еще!» Помнишь?

– Забудь об этом, подонок, – сказала она, не поднимая глаз. Волосы упали ей на лицо, и она была этому рада. Ей не хотелось, чтобы он заметил ее бледность. Все происходящее казалось ей каким-то кошмаром. Как будто, посмотрев в зеркало, она увидела в нем старую, ухмыляющуюся ведьму. – Уходи, Стив. Я не хочу тебя видеть!

– Ну и что? Позвонишь шерифу Баннермэну? «Здравствуйте, шериф. Это жена мистера Бизнесмена. Тут парень, с которым я трахалась, не хочет уходить. Вы не могли бы забрать его отсюда?» Ты это скажешь?

Она вновь почувствовала страх. До замужества она работала библиотекаршей в Уэстчестерской школе и всегда боялась, когда ей приходилось говорить – почти кричать – детям, чтобы они успокоились. Они всегда слушались, но ее постоянно мучил страх: что, если они однажды откажутся повиноваться? Что тогда? Этот вопрос мучил ее даже по ночам. Она боялась кричать и делала это только в самых крайних случаях. Крик казался ей какой-то дикостью. Когда тебя не слушают, остается только кричать.

Сейчас страх был сродни тому же. На его слова ответом мог быть только крик. Но кричать ей не хотелось.

– Уходи, – повторила она. – Пожалуйста. Между нами все кончено.

– А если я не уйду? Если я сейчас оттрахаю тебя прямо здесь, на полу, в этой луже молока?

Она взглянула на него сквозь сетку волос. Лицо ее оставалось бледным, и глаза казались огромными.

– Тогда тебе придется попотеть. И если я только смогу выцарапать тебе глаза, то не стану раздумывать.

Прежде чем снова опустить глаза, она заметила, что он колеблется. Он знал, что у нее хорошая реакция. Он мог обыграть ее в теннис, но даже для этого приходилось попотеть. Насчет глаз она, пожалуй, привирает, но царапины на лице тоже не украсят его. Хочет ли он заходить столь далеко? Она чувствовала в воздухе кухни какой-то едва уловимый запах, дикий и грубый, и поняла, что это смесь ее страха и его злости, источаемых их порами.

– Отвезу гардероб назад, – сказал он наконец. – Отчего бы тебе не послать за ним любящего супруга? У нас с ним найдется, о чем потолковать.

После этого он повернулся и так хлопнул входной дверью, что едва не разбил стекло. Через мгновение послышались гудение фургона и скрежет шин – это он выезжал на дорогу.

Донна медленно закончила вытирать молоко, поднимаясь время от времени, чтобы отжать тряпку. Она смотрела, как струйки молока уплывают в водосток. Она вся тряслась, отчасти от пережитого страха, отчасти от облегчения. Вряд ли она расслышала угрозу Стива. Она только снова и снова восстанавливала в памяти цепь событий, приведших к этой уродливой сцене.

Она всегда считала, что ее интрижка с Кемпом началась без всяких видимых причин – как прорыв сточной трубы. Такие сточные трубы протекают почти под всеми счастливыми браками в Америке.

Она не хотела переезжать в Мэн и протестовала, когда Вик выложил ей эту идею. Несмотря на то что они не раз проводили здесь отпуск, она всегда считала этот штат лесной глушью, где зимой лежит снег глубиной в двадцать футов и люди оказываются отрезанными от внешнего мира. Ее пугала мысль о переезде в подобное место с маленьким ребенком. Она уже рисовала – себе и Вику – картину снежных бурь, разделяющих Портленд, где может оказаться он, и Касл-Рок, где останется она. Донна заявила, что в такой ситуации ей останется только наглотаться таблеток или сунуть голову в духовку. Может быть, часть ее существа таким образом противилась отъезду из суматошного и бешеного Нью-Йорка.

И все же не это было самым худшим. Хуже всего был страх, что «Эд Уоркс» может лопнуть и они вернутся назад с поджатым хвостом. Этого не случилось, потому что Вик с Роджером работали не покладая рук. Но это значило, что большую часть дня она оставалась одна с ребенком, без всякой помощи.

Своих близких друзей она могла пересчитать по пальцам. В них она была уверена, но вообще-то она никогда не сходилась с людьми легко. Поэтому после переезда новых друзей она не завела.

«Я становлюсь Примерной Американской Хозяйкой, – думала она долгими зимними днями, наблюдая за падающим снегом. – Сижу дома, готовлю Тэду любимые тосты с сыром и суп на обед, смотрю дурацкий телевизор». Можно было сходить в гости к Джоани Уэлш, у которой была дочка возраста Тэда, но эти визиты всегда давались ей с трудом. Джоани была на три года старше Донны и на десять фунтов тяжелее. Казалось, это ее совсем не гнетет. Она говорила Донне, что муж любит ее и такой.

Иногда «трубы» прорывало. Она ссорилась с Виком по пустякам, чтобы не думать о более серьезных вещах, которые было трудно определить словами – страх, утрата, старение. Быть может, одиночество. Она слышала по радио песню, которую помнила со школьных лет, и вдруг начинала плакать. Ее не покидало чувство вины перед Виком – ведь он был рыцарем, отважно сражающимся за благополучие с семейным гербом на щите, – и она послушно нянчилась с Тэдом, утешала его, когда он плакал, и выслушивала его детские вопросы, на которые не так-то легко ответить.

И она все чаще задумывалась о том, что будет, когда Тэд вырастет. В прошлом году он три дня в неделю проводил в детском саду «Джек и Джил»; в этом на пять дней в неделю отправлялся в сад-лагерь. Когда его не было, дом становился ужасающе пустым. Двери напоминали открытые рты, лестничные спуски – жадные глотки. Пустые комнаты оборачивались ловушкой.

Поэтому она мыла полы, которые и так блестели, и думала о Стиве Кемпе, с которым позволила себе легкий флирт. Стив переехал однажды в город откуда-то из Виргинии и открыл здесь торговлю антикварной мебелью. Не раз она ловила себя на том, что сидит перед телевизором и не знает, что там идет, думая о том, как его загар контрастирует с белой тенниской, или о том, как смешно оттопыривается его задница, когда он бегает по корту. И в конце концов…

Она почувствовала спазмы в желудке и побежала в ванную, зажав руками рот. Ее стошнило. Она невидящими глазами уставилась на рвоту, и ее стошнило еще раз.

Когда желудок чуть отпустило (но ноги по-прежнему были ватными), она посмотрела на себя в зеркало. Лицо было совсем белым, глаза покраснели. Волосы сбились в бесформенный комок. Она подумала, что станет такой в старости… совсем скоро, и в ужасе поняла, что, если бы Стив Кемп сейчас был здесь, она бы позволила ему себя взять – только бы он обнимал ее и целовал, и уговаривал не бояться, и говорил, что время – это миф, а смерть – всего лишь сон.

Из ее груди вырвался звук, напоминающий хриплое рыдание, – совершенно безумный звук.

Она уронила голову и расплакалась.

Черити Кэмбер сидела на двуспальной кровати, которую делила со своим мужем Джо, и смотрела на что-то, что держала в руках. Она только что вернулась из магазина, где в то время была и Донна Трентон. Теперь ее руки, ноги, щеки похолодели, словно она слишком долго шаталась с Джо на снегоходе, но завтра было первое июля, и снегоход стоял в сарае, дожидаясь зимы.

«Не может быть. Это какая-то ошибка».

Но в этом не было никакой ошибки. Она вертела это так и сяк, и все сходилось.