Легенды - Кинг Стивен. Страница 60

— Поочередно или со всеми вместе?

— Сначала со всеми вместе — а там посмотрим.

Но ученые были разбросаны по всей огромной зоне раскопок, поскольку каждый занимался своим проектом, и Магадоне Самбиса упросила Валентина не созывать их до конца рабочего дня. Пока отыщут их всех, говорила она, наступит самое знойное время дня, и им придется тащиться по руинам в самую жару, вместо того чтобы переждать ее в каком-нибудь темном погребе.

Начальница просила дать им закончить дневную работу и встретиться с ними на закате.

Это выглядело разумно, и Валентин согласился.

Но сам он оказался не в силах терпеливо дожидаться заката. Это убийство потрясло его до глубины души. Вот еще один симптом зла, пришедшего в мир уже при его жизни. При всей своей огромности Маджипур долго был мирной планетой, где жизненных благ хватало на всех и преступления всякого рода случались крайне редко. Но на памяти ныне живущих произошло убийство коронала Вориакса, а за этим последовал дьявольский заговор, на время лишивший трона преемника Вориакса — Валентина.

И, как теперь стало известно всем, за обоими этими злодеяниями стояли метаморфы.

Когда Валентин вернул свой трон, метаморф Фараатаа поднял восстание, принесшее с собой чуму, голод, всемирную панику и великую разруху. В конце концов Валентин покончил с мятежом, лично лишив Фараатаа жизни; мягкий по натуре, он смотрел на этот подвиг с ужасом, но все-таки совершил его, потому что так было надо.

А когда Валентин, став понтификом, положил начало новой эре мира и гармонии, на него обрушивается зверское убийство всеми любимого и уважаемого ученого-метаморфа. Гуукаминаан убит здесь, в городе, священном для самих метаморфов, во время раскопок, которые Валентин и начал-то для того, чтобы продемонстрировать уважение человеческого населения Маджипура к столь долго угнетаемым аборигенам. И все, по крайней мере на данной стадии, указывает на то, что убийство совершил другой метаморф.

Но ведь это безумие.

Быть может, Тунигорн прав и все это — следствие какого-то древнего проклятия. Валентину тяжеловато было это проглотить — он не верил в такие вещи. И все же… все же…

Он беспокойно бродил среди руин в самые жаркие часы, увлекая за собой своих несчастных спутников. Зеленовато-золотой глаз солнца беспощадно глядел вниз. Воздух дрожал от зноя. Мелкие кусты с кожистыми листьями, растущие на руинах, скукожились под палящими потоками света. Даже бес численные ящерицы унялись и перестали шмыгать туда-сюда.

— Можно подумать, что нас перенесли в Сувраэль, — сказал Тунигорн, отдуваясь, но не покидая понтифика. — Это климат пустыни, а не нашего благодатного Альханроэля.

Насимонте сардонически усмехнулся.

— Еще один пример зловредности перевертышей, любезный мой Тунигорн. В былые времена вокруг города росли зеленые леса, и воздух был свеж и прохладен. Но потом реку обратили вспять, леса засохли, и здесь не осталось ничего, кроме голого камня, который днем впитывает жару и хранит ее, как губка. Спросите нашу археологиню, если мне не верите. Этот край намеренно обратили в пустыню, чтобы наказать грешников, которые жили здесь.

— Тем больше причин убраться отсюда, — проворчал Тунигорн. — Но делать нечего: наше место рядом с Валентином, ныне и присно.

Валентин почти не обращал внимания на то, что они говорили. Он брел бесцельно от одного заросшего переулка до другого, мимо упавших колонн и разрушенных фасадов, мимо пустых скорлупок того, что было раньше лавками и тавернами, мимо величественных некогда дворцов. Здесь не имелось табличек, и Магадоне Самбисы больше не было рядом, чтобы многословно повествовать о каждом здании. Это были куски погибшего Велализьера, части скелета древ него метрополией Даже Валентину легко было представить это место обиталищем призраков.

Стеклянный блеск, идущий от груды поваленных колонн — скребущий звук, $.-%ah ()ao оттуда, где заведомо нет ничего живого — шорох песка, который движется словно по собственной воле…

— Каждый раз, как я посещаю эти руины, — сказал он Мириганту, оказавшемуся ближе всех к нему, — меня поражает их древность. Груз истории, который давит на них.

— Истории, которую никто не помнит, — сказал Миригант.

— Но груз остается.

— Это не наша история.

Валентин одарил кузена презрительным взглядом.

— Это ты так думаешь. Разве история Маджипура — не наша история?

Миригант пожал плечами и промолчал.

Есть ли смысл в том, что я только что сказал, подумал Валентин? Или это жара действует мне на мозг?

При этой мысли что-то словно взорвалось у него в голове, и перед ним возникла картина Маджипура во всей его необъятности. Огромные континенты, многоводные реки, сверкающие моря, непроходимые джунгли и жаркие пустыни, высоченные леса и горы, населенные невиданными существами, многомиллионные города. Память Валентина переполнили ароматы тысячи цветов и тысячи специй, воспоминания о вкусе тысячи тонких блюд и тысячи вин. Бесконечно богатым и разнообразным миром был этот его Маджипур.

И он, Валентин, по праву наследования и по воле судьбы, сразившей его брата, стал сначала короналом, а потом понтификом этого мира. Двадцать биллионов населения признают его своим императором, его лицо чеканят на мо нетях, ему воздают хвалы, его имя навечно внесено в список монархов в Палате Летописей — он вошел в историю этого мира.

Но были времена, когда здесь не было ни понтификов, ни короналов. Когда не существовало таких городов, как Ни-Мойя и Алаизор, и пятидесяти больших поселений Замковой горы. И нога человека еще не ступала на Маджипур, а город Велализьер уже стоял.

По какому праву он называет своим этот город, мертвый и заброшенный тысячи лет уже тогда, когда первые колонисты прибыли сюда из космоса, несомые потоком собственной истории? По правде говоря, пропасть между их и нашим Маджипуром почти непреодолима, подумал Валентин.

Как бы там ни было, он не мог избавиться от чувства, будто все призраки этого места, верит он в них или нет, сгрудились вокруг него, дыша неутоленным гневом. Придется и ему иметь дело с этим гневом, который, по всей видимости, уже вырвался наружу в форме злодеяния, стоившего жизни безобидному старому ученому. Логика, неотъемлемая от натуры Валентина, отказывалась признать нечто подобное, но он знал, что его судьба, а возможно, и судьба его мира, зависит от того, разгадает ли он тайну происшедшего здесь.

— Прошу прощения, ваше величество, — прервал его раздумья Тунигорн, когда перед ними открылся новый лабиринт разрушенных улиц, — но если я ступлю еще хоть шаг по этой жаре, то начну бредить, как умалишенный. У меня уже мозг плавится.

— Тогда, Тунигорн, тебе следует поскорее поискать укрытия и охладиться.

Остатками мозгов рисковать нельзя, дружище. Ступай в лагерь — а я, пожалуй, еще поброжу.

Он сам не знал, зачем ему это надо, но какая-то сила влекла его через эти занесенные песком, спаленные солнцем руины с только ей ведомой целью.

Спутники под тем или иным предлогом постепенно покинули его, и только неутомимая Лизамон Гультин осталась. Эта беззаветно преданная великанша защищала его от опасностей Мазадонского леса до того, как он вернул себе трон коронала. Она же побывала с ним в брюхе морского дракона, который проглотил их в море близ Пилиплока, когда они потерпели крушение на пути из Зимроэля в Альханроэль — это она прорезала выход наружу и вынесла Валентина на поверхность. Вот и теперь она осталась с ним, готовая шагать весь день, всю ночь и весь следующий день, если так будет надо.

Но мало-помалу даже и Валентин утомился. Солнце давно миновало зенит, и зубчатые тени стали ложиться вокруг — розовые, пурпурные и густо-черные. У него слегка кружилась голова, зрение устало сражаться с невыносимо резким светом, и каждая улица походила на предыдущую. Пора было возвращаться. За что бы он ни наказывал себя, предпринимая эту изнурительную прогулку через обитель смерти и разрушения, кара уже совершилась. Опираясь на руку Лизамон Гультин, он повернул к палаткам.