Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези - Датлоу Эллен. Страница 7
— Да, Белль, — шепчет женщина. — Теперь ты можешь идти.
Она прикасается к кошке тем, что могло бы быть длинной белой рукой. Белль глубоко вздыхает и застывает без движения.
— Не могла бы ты?.. — спрашивает королева пчел.
— Да. — Линна встает и берет кошку из ее черных рук. Кошачье тельце легкое, как вздох. — Я похороню ее.
— Благодарю.
Королева пчел опускается на колени и берет в ладони морду пса.
— Сэм? Хочешь немного побыть со мной?
Конечно же, он ничего не отвечает, только лижет гладкое черное лицо. Женщина касается Сэма, и он сладко потягивается, как щенок, который только что проснулся после долгого послеполуденного сна. Его ноги распрямляются, а взгляд становится удивительно ясным. Сэм вприпрыжку бежит к Линне, становится на задние лапы, чтобы слизнуть слезы с ее лица. Линна в последний раз зарывается лицом в его шерсть. Запаха болезни больше нет, только собственный запах Сэма. «Живи», — думает она. Когда Линна отпускает его, пес радостно обегает небольшой луг, потом возвращается и садится возле королевы пчел, улыбаясь ей.
Сердце у Линны сжимается, когда она видит эту улыбку, но такова цена знания о том, что он будет жить. Линна готова заплатить ее, но не может удержаться и спрашивает:
— Он меня забудет?
— Я буду напоминать ему каждый день. — Королева кладет руки на голову Сэма. — А дней у нас будет очень много. Он будет жить долго, будет бегать, гоняться за — назовем их кроликами — в моем мире.
Королева пчел прощается с Линной, целуя ее в щеки, мокрые от слез, затем отворачивается и идет туда, где клубящаяся тьма озера пчел смешивается с опускающимися сумерками. Линна жадно смотрит. Сэм оборачивается, он немного смущен, и она чуть было не зовет его назад, но… к чему бы он мог вернуться? Она улыбается, насколько хватает сил, и он по-своему, по-собачьи, улыбается в ответ. Затем Сэм исчезает вместе с королевой пчел.
Линна предает Белль земле, выкопав могилу лопатой из брезентовой сумки. Когда все сделано, уже наступают сумерки, и она ложится спать в своей машине, слишком усталая, чтобы что-ни-будь слышать или видеть. Утром Линна отыскивает дорогу и поворачивает на запад. Вернувшись в Сиэтл (он больше не серый, а золотой и зеленый, и голубой, и белый, во всей летней красе), она отправляет брезентовую сумку полицейскому Табору — Люку, Линна запомнила его имя, — вместе с письмом, в котором рассказывает все, что ей удалось узнать о пчелиной реке.
Пчелы больше не жалят Линну. Они залетают в ее сны, но никаких посланий не приносят, их письмена остаются загадкой. Однажды ей снится Сэм, он улыбается и прыгает на молодых здоровых ногах так близко, рукой подать, — и бесконечно далеко.
Сара Мейтланд
Как я стала водопроводчиком
Впервые рассказ «Как я стала водопроводчиком» («Why I Became a Plumber») был опубликован в авторском сборнике волшебных историй «Как стать феей-крестной» («On Becoming a Fairy Godmother»). Сара Мейтланд является автором шести романов и пяти сборников рассказов. Ее роман «Дочь Иерусалима» («Daughter of Jerusalem») завоевал премию имени Сомерсета Моэма (за лучший дебют). Она ведет курс писательского мастерства в Открытом колледже искусств и Ланкастерском университете. Мейтланд выросла в Шотландии и много лет рожила в лондонском Ист-Энде, а сейчас ее дом затерян среди дархэмских вересковых пустошей, где Сара Мейтланд пишет книгу о тишине.
Отличительной чертой климактерического периода у женщин являются приливы, которые, наравне с прочими симптомами, выявляют изменения в физиологии и поведении.
Отличительной чертой унитаза с двухрежимным механизмом является наличие бесшумного слива.
Отличительной чертой гаршнепа является бесшумный полет.
На серебряную свадьбу муж подарил мне сад. Это был сад с хорошей землей, на южной стороне. Когда-то давно за ним ухаживали заботливые руки, и сейчас кусты разрослись, яблони и сливы плодоносили, а в центре раскинула ветви белая шелковица. Но за садом давно не следили, и мне предстояло потрудиться, чтобы придать ему задуманный облик. А еще — иначе и быть не могло — в саду стоял дом. Это был прелестный дом из доброго старого кирпича, который за день так пропитывался светом и солнцем, что и после заката, ближе к ночи, щедро делился теплом.
Что за дивный подарок! О таком подарке можно только мечтать. Мы с мужем, когда он отойдет от дел, будем жить здесь до самой старости, думала я. И это отчасти сбылось. Только я не учла, что отойти от дел предстоит мне. Что после двадцати пяти лет, в течение которых я была женой, меня взяли да и уволили с выходным пособием. И дом, и сад были не подарком, а компенсацией. На мою должность нашлась новая сотрудница, молодая и подающая большие надежды. И ладно бы она была обычной вертихвосткой! Может, тогда мне было бы легче. Я решила бы, что роман мужа — простое ребячество, детское безволие перед соблазном. Увы, все было не так. Девушка оказалась точной копией меня пятнадцать лет назад. Она полюбила и очень переживала, что причиняет мне боль. Не удивлюсь, если именно она настояла на прощальном подарке. Широкий жест.
Но то, как именно сказать мне правду, явно придумала не она. Это сделал муж.
Мы переехали в новый дом и в первую ночь занимались любовью. Он был страстным и необузданным, словно пытался компенсировать равнодушие последних месяцев, и после, когда мы лежали рядом и мои ребра еще ныли от тяжести его тела, он сказал, что мы вместе в последний раз. Я искренне полагаю, он думал, что, если хорошенько отметелить меня напоследок, мне этого надолго хватит и ему не придется чувствовать себя виноватым. Все мужчины, как вы и сами, бесспорно, замечали, в глубине души уверены, что они великолепные любовники и равных им нет. Большинство из них заблуждается, но даже если предположить, что на этот раз муж превзошел самого себя, — что двигало им, желание порадовать меня на прощание или самоутвердиться, причинив мне боль? Итак, меня сбросили со счетов, избавились за ненадобностью, меня просто вышвырнули вон. Может, логично, что надо было еще и изнасиловать меня напоследок?
Потом он съехал, несомненно довольный тем, что и волки сыты, и овцы целы, — я ведь всегда хотела, чтобы у меня был сад, так что теперь все хорошо. Но мне было плохо. Я не могла опомниться. Месяца три я приходила в себя.
Потом у меня случился выкидыш.
Последняя менструация была у меня полтора года назад, и я не очень-то задумывалась на этот счет, но выкидыш я определяю безошибочно. Разбираюсь в этом, так сказать. Я лежала, свернувшись комком под одеялом, меня трясло от боли, я молилась, чтоб этот ужас скорее кончился. Потом позвонила в «скорую», и меня увезли в больницу выскребать мою несчастную матку — какая утомительная, отвратительная процедура!
— Хотите, мы вообще удалим ее? — спросил меня врач.
— Нет, спасибо.
— Знаете, сейчас можно провести замечательный курс гормонотерапии.
— Нет, спасибо.
Я не стала звонить мужу. Что мне его соболезнования? Ну почувствует он себя виноватым, мне от этого не легче.
Вскоре меня выписали.
Потом, недели через две-три, я услышала пение.
Сначала чистый голос взял несколько нот, словно пробуя свою силу. Понимаете, я подумала: мальчик из хора прошел под окнами дома, напевая себе под нос, — талантливый мальчик.
Потом я стала часто слышать его. Голос окреп, мелодия стала ясной. Да и бог бы с ней, музыка была прекрасна, она брала за душу. Но поставьте себя на мое место. Женщине в возрасте, которая едва оправилась от чисто женской травмы, которая пытается смириться с тем, что ее бросил муж, музыка немного действует на нервы, даже если она прекрасна, льется невесть откуда и наполняет дом радостью. Радостью, которую не можешь разделить. И тем более неприятно было обнаружить — скорее даже, осознать, — что музыка льется из туалета. Мальчик, бродящий вокруг дома, — с этим еще можно смириться, но невидимый мальчик, поющий в уборной на первом этаже, — это уж, извините, слишком.