Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези - Датлоу Эллен. Страница 70

Но этой ночью, когда мы оба настолько устали, что могли только лежать рядом, я не переставал думать о ее хрупкости; сейчас она представлялась мне почти сверхъестественной. Мидори казалась такой уязвимой.

К этому времени мы узнали все о массовых изнасилованиях, об окруженных колючей проволокой поселках, где подручные Кодреску в целях этнической чистки выращивали новое поколение. Эти сведения случайно просачивались наружу от его же боевиков.

Я видел доказательства.

В тот момент, когда полковник погиб под пулями, я забыл о той книге, которую нашли в его вещах и о которой говорил Дэнис. Пока солдаты убирали останки беглеца, он спросил, не хочу ли я взглянуть на эту книгу, не хочу ли узнать, что он был за человек.

Да. Нет. Да.

Сначала Дэнис получил разрешение, потом в той комнате, где хранились все улики преступлений, как мирных, так и военных, он вынул книгу из ящика стола и протянул мне. Томик в твердой обложке, первоначально довольно тонкий, а теперь распухший, как будто между его страниц хранились какие-то бумаги. Название на незнакомом мне языке было недоступно, но я смог прочитать имя автора и понял, что это за книга. За пятьсот лет до Рождества Христова китайский полководец но имени Сунь Цзы написал настолько совершенное пособие по тактике войн, что оно использовалось и в наши дни. Ею руководствовались все, начиная с Мао Цзедуна до инспекторов на Уолл-стрит. На первый взгляд «Искусство войны» было закономерной находкой в вещах полковника.

— Ты только открой ее, — посоветовал мне Дэнис.

Я увидел, что текста не было видно, да он и не представлял интереса: страницы книги служили фоном для фотографий, как в альбоме. От клея и фотокарточек они стали толстыми и жесткими. И так по всей книге, где бы я ни открыл.

На первом же снимке был запечатлен солдат в довольно грязном мундире, шагнувший вправо от стоящей на коленях у каменной стены женщины. На земле перед ней лежал небольшой сверток. Влажное пятно — свидетельство преступления — темнело на камне. Конечно, мне приходилось слышать о том, что солдаты разбивали о стены головы младенцам, держа их за лодыжки, но до сих пор я не встречал этому ни одного свидетельства.

Я наугад перевернул страницы — и снова свидетельство. На этот раз я мог убедиться, что полковник — если фотографии делал он сам — хорошо знал, о чем говорит, рассказывая об изнасиловании девочек. Он знал еще о многих вещах, гораздо более ужасных, которыми теперь уже не мог похвастаться.

Нет необходимости описывать каждый из нескольких десятков снимков.

Но они сохранились. Как опасная инфекция.

Я нес их с собой по улицам Баграды. Держал при себе, пока ел холодную лососину из банки. Они были со мной, когда я лег в постель и едва мог заставить себя прикоснутся к бедру Мидори, да и то лишь щекой, а не рукой. Я прижимался небритым лицом к нежной теплой коже и думал: «Она может погибнуть. Просто ради забавы. Здесь это случается».

Нет, конечно, не стоит описывать остальные снимки.

Вот только почему полковник решил, что из всех окружающих людей только я мог понять эстетику того, что он называл работой?

Просто домыслы, решил я для себя. Просто игра воспаленного ума безумца, который считал, что его работа служит удовлетворению некоего существа, использующего крыс в качестве глаз. Порочный человек, хранящий, а может, и снимающий фотографии, которые я никогда не стал бы делать. Потому что я намного лучше его, не так ли?

Но это не помешало мне их рассматривать.

Все. Каждую. Первую.

Безумный и порочный человек, который каким-то образом рассмотрел шрам сквозь меня.

В первый день Разрушения — догадки неизвестного о том, как это могло быть.

Нетрудно представить себе группу приземистых, коренастых мужчин, одетых в потрепанные шкуры, снятые с животных, вооруженных грубо обработанными орудиями, сосредоточенно изготовленными при свете костров. Причиной стычки мог послужить спор из-за свежего трупа гигантской антилопы или бизона, а может быть, из-за удобного укрытия.

Чью-то руку с толстыми обломанными ногтями, испачканную в охре при попытке запечатлеть подобие убитых животных на стене пещеры. Но удар дубины, разбивающий вдребезги чей-то череп и швыряющий противника на землю, не имеет ничего общего с охотой, когда животных лишают жизни, испытывая чувство, близкое к благоговению.

Легко представить, как он смотрит на окровавленные мозги, смешанные с грязью, как воздух шумно втягивается широкими ноздрями, а из груди вырываются звуки, означающие одобрение.

В дождливом Сиэтле, на чердаке, где я иногда живу, иногда работаю, а иногда просто смотрю на стены, они свисают с лески, протянутой от гвоздя к книжной полке. Они не похожи на выстиранное белье, скорее напоминают змеиные шкуры, сверху их удерживают прищепки, а снизу подвешен груз, сдерживающий их упрямое желание свернуться.

Для тех, кто проявляет пленки, есть две категории работ. Есть снимки, сделанные быстро и нечетко, часто второпях; они предназначены для сиюминутного просмотра. А есть те, которые мы приберегаем на потом, храним свернутыми в герметичных капсулах, их цвета богаче, тени полнее; мы говорим себе, что они важнее, они дольше будут популярными, что некоторые из них даже запомнятся.

И вот я вставляю в глаз лупу, наподобие монокля, и наклоняюсь, чтобы просмотреть пленки, еще не просохшие на леске, и каждый из кадров кажется мне шедевром, каждый удивляет. Но ни один из них не принадлежит мне. Когда я впервые просматриваю то, что видела она, мне кажется, что я смотрю ее глазами.

Я вижу лица жителей Баграды, их редкие улыбки и частые слезы. Я вижу прозрачную отчетливость нищеты в городе и его окрестностях, вижу, как уменьшилось население. Я вижу самого себя на крыше гостиницы, вдали от дома, вижу, как она видела меня, и удивляюсь, как она могла любить такого потрепанного годами и странным образом жизни типа, а потом грущу, что она не могла меня любить хоть немного дольше.

И еще я гадаю, действительно ли я стал видеть лучше, правда ли все, что я слышал о компенсации ощущений. Полная глухота на одно ухо и на восемьдесят процентов на второе — достаточный повод ожидать возмещения.

Мне кажется важным сохранить в памяти те последние звуки, которые я слышал отчетливо. Я должен в любое время мысленно включить кнопку и снова прокрутить их, хотя бы в воспоминаниях… И мне кажется, что мне это под силу, хотя с радостью отказался бы от последних двадцати процентов неполноценного слуха, лишь бы их не слышать.

Смех. Я до сих пор помню тот смех, что привлек наше внимание.

Она готовилась на следующее утро отправиться в один из лагерей насилия. Освобожденный, но с оставшимися там женщинами, поскольку он превратился в один из импровизированных госпиталей. Не в силах прогнать воспоминания о книжке полковника, я хотел попросить ее отказаться от поездки, но понимал, что такая просьба может ее оскорбить.

Там представители Красного Креста. С ней все будет в порядке.

Смех.

Мы уже подходили к гостинице, когда этот смех раздался приблизительно в двух кварталах от нас. Мы остановились. Этот звук в разгромленном городе был подобен солнечному лучу в царстве тьмы. Со дня приезда в Баграду мы почти не слышали смеха. Более того, это был детский смех, смех множества детей. Что бы ни вызвало это веселье, мы просто должны были успеть запечатлеть необычное явление, пока оно не исчезло.

Сначала, пока мы не подошли ближе, все выглядело так обычно. Просто группа ребят, резвящихся посреди пустынной улицы, смеющихся и кричащих, играющих в футбол. Подобные сцены в этот же момент можно было наблюдать на улицах Берлина и Мадрида, Дублина и Чикаго, везде, где люди жили в мире… А раз это происходит и здесь, значит, есть надежда. Есть свет.

Мы щелкали фотокамерами и подходили ближе, потом снова снимали и снова приближались, но Мидори первая увидела в мелькании ног и клубах пыли, что у этого мяча есть лицо, борода и сломанные зубы.