Мареновая роза - Кинг Стивен. Страница 35
— «Уайтстоун». Хороший, недорогой, наличные принимают, лишних вопросов не задают. Норман открыл дверцу такси и сел на заднее сиденье.
— Поехали, — сказал он.
2
Робби Леффертс, как и обещал, был там, когда в понедельник утром Рози последовала за сногсшибательной рыжеволосой ассистенткой с модными длинными ногами, которая привела ее в студию звукозаписи «Тейл Энджин», и он разговаривал с ней так же мило, как и на уличном перекрестке, когда уговаривал прочесть вслух несколько отрывков из купленной им книги. Рода Саймонс, приближающаяся к сорокалетнему рубежу женщина, режиссер Рози, тоже вела себя мило, но… режиссер? Если вдуматься, такое странное слово рядом с Рози Макклендон, которая даже не пыталась принять участие в театральных постановках в старших классах школы. И Куртис Гамильтон, звукоинженер, был мил, хотя поначалу приборы занимали его гораздо больше и он наградил Рози лишь коротким рассеянным рукопожатием. Рози присоединилась к Робби и миссис Саймонс, чтобы выпить чашечку кофе перед тем, как (по выражению Робби) поднять паруса, и ей даже удалось выпить ее без эксцессов, не пролив ни единой капли. И все же, войдя через двойную дверь в маленькую кабинку со стеклянными стенами, она ощутила приступ такой ошеломляющей паники, что едва не выронила пачку отпечатанных на ксероксе листов, которые ей вручила Рода. Ощущения походили на то, что она испытала, заметив приближающуюся к ней по Уэстморлэнд-стрит красную машину и приняв ее за новую «сентру» Нормана.
Она увидела направленные на нее через стекло взгляды — даже серьезный молодой Куртис Гамильтон смотрел на нее, — и их лица показались ей искаженными и расплывчатыми, словно она видела их не через стекло, а через толщу воды. «Вот такими кажемся мы, люди, золотым рыбкам, когда те подплывают к стенкам аквариума, чтобы взглянуть на нас, — подумала она, и тут же вдогонку: — Я не справлюсь. Господи, отчего я вдруг решила, что смогу?»
Радался громкий щелчок, заставивший ее вздрогнуть.
— Миссис Макклендон? — зазвучал голос инженера звукозаписи. — Не могли бы вы присесть перед микрофоном, чтобы я настроил уровень?
Она сомневалась. Она сомневалась даже в своей способности двигаться. Ее ноги приросли к полу, Рози, словно окаменев, глядела на микрофон, тянущийся к ней, похожий на голову опасной фантастической металлической змеи. Даже если она заставит себя пересечь кабину и сесть перед микрофоном, вряд ли из ее горла вырвется хоть один звук, кроме сухого слабого писка.
В этот момент перед глазами Рози рухнула вся мысленно построенная картина будущей жизни — она мелькнула в ее воображении с кошмарной скоростью железнодорожного экспресса. Рози представила, как ее выгоняют из маленькой уютной комнаты, в которой она прожила всего четыре дня, потому что ей нечем за нее платить, представила, как натыкается на холодный прием обитательниц «Дочерей и сестер», даже самой Анны.
«Не могу же я снова взять вас на старое место! — услышала она голос Анны. — В „Дочерях и сестрах“, как вам прекрасно известно, постоянно появляются новые женщины, и я, естественно, в первую очередь буду заботиться о них. До чего же вы глупы, Рози! Откуда взялась у вас мысль, что вы способны стать артисткой, даже на таком примитивном уровне?» Она представила, как ей отказывают в месте официантки в пригородных кофейнях, — не из-за внешнего вида, а из-за ощущения, от нее исходящего, ощущения поражения, позора и неоправдавшихся ожиданий.
— Рози? — К ней обратился Робби Леффертс. — Присядьте, пожалуйста, перед микрофоном и скажите несколько слов, чтобы Курт настроил аппаратуру.
Он не понимает, ни он, ни другой мужчина не понимают, а вот Рода Саймонс… по крайней мере, она догадывается. Рода достала торчавший в волосах карандаш и принялась рисовать на листке блокнота какие-то каракули. Впрочем, она не смотрела на лежащий перед ней лист; она смотрела на Рози, и ее брови сосредоточенно нахмурились.
Неожиданно, словно утопающая, хватающаяся за любой подвернувшийся под руку предмет, который способен поддержать ее на поверхности несколько лишних секунд, Рози подумала о картине. Она повесила ее в том самом месте, которое предложила Анна, в жилой зоне рядом с единственным окном комнаты — там даже имелся вбитый в стену крючок, оставшийся от прежнего жильца. Место оказалось просто идеальным, особенно в вечернее время; можно немного полюбоваться из окна заходящим солнцем, заливающим лучами темную зелень Брайант-парка, затем посмотреть на картину, потом снова на парк. Они прекрасно сочетались и дополняли друг друга, окно и картина, картина и окно. Она не понимала, в чем секрет, но чувствовала это всей душой. Если, однако, она потеряет комнату, картину придется снять…
«Нет, — сказала она себе, — она должна остаться на месте. Она должна остаться там!»
Последняя мысль помогла ей найти силы, чтобы хотя бы сдвинуться с места. Она медленно пересекла стеклянную кабинку, приблизилась к столу, положила листки (увеличенные фотокопии страниц книги, изданной в пятьдесят первом году) перед собой и села. Она села, но ей показалось, что она свалилась на стул, словно кто-то выдернул фиксирующие шпильки из ее колен.
«Ты справишься, Рози, — заверил ее внутренний голос, но теперь его убежденность звучала фальшиво. — У тебя все прекрасно получилось на уличном перекрестке, ты справишься и здесь».
Она совсем не удивилась, почувствовав, что внутренний голос не убедил ее. Однако ее по-настоящему поразила последовавшая затем мысль: «Женщина на картине не испугалась бы; такой чепухи женщина в мареновом хитоне ни капельки не испугалась бы».
Это же смешно, люди добрые; если бы женщина на картине была настоящей, она жила бы в античном мире, где кометы считались предвестниками несчастья, боги бродили по верхушкам гор, а большинство людей от рождения до смерти даже не видели, что представляет собой книга. Если бы женщина из тех времен перенеслась в такую комнату, этот стеклянный кубик с холодным светом и стальной змеиной головой, торчащей из крышки единственного стола, она либо с воплем бросилась к двери, либо потеряла бы сознание на месте.
Но тут Рози почему-то показалось, что светловолосая женщина в мареновом хитоне на вершине холма ни разу в жизни не теряла сознания на месте, и для того, чтобы заставить ее закричать, обыкновенной обстановки современной студии звукозаписи отнюдь не достаточно.
«Ты думаешь о ней так, словно она настоящая, — произнес голос в глубине ее сознания. В нем ощущалась явная нервозность. — Ты уверена, что поступаешь правильно?»
«Если она поможет мне пройти через это испытание, то да», — подумала она в ответ.
— Рози? — донесся из динамиков голос Роды Саймонс. — С вами все в порядке?
— Да, — ответила она, с облегчением отмечая, что все еще способна издавать звуки, правда, слегка квакающие. — Во-первых, у меня в горле пересохло. Во-вторых, мне страшно до смерти.
— Слева под столом вы найдете небольшой холодильник с водой «Эвиан» и фруктовыми соками, — сказала Рода. — Что касается страха, это вполне естественно. Он пройдет, не переживайте.
— Пожалуйста, поговорите еще немного, Рози, — попросил Куртис. Он уже надел наушники и возился со своей аппаратурой, щелкая переключателями и передвигая рычажки настройки.
Паника действительно проходила — благодаря женщине в мареновом хитоне. В качестве успокоительного средства мысли о ней могли сравниться с пятнадцатью минутами раскачивания в кресле Винни-Пуха.
«Нет, это не она, это ты, — заверил ее глубинный голос. — Это ты стоишь на вершине холма, подружка, по крайней мере сейчас, и не она помогла тебе; ты сама успокоилась. И сделай мне одолжение, будь столь любезна, независимо от того, чем закончится прослушивание, договорились? Постарайся не забыть, кто здесь настоящая Рози, а кто — Рози Настоящая».
— Неважно, о чем, просто говорите, — добавил Куртис. — О чем, не имеет значения.
На мгновение она совершенно растерялась. Взгляд ее опустился к лежащим на столе листкам. Первый представлял собой репродукцию обложки книги. На ней изображалась плохо одетая женщина, к которой приближался угрожающего вида сутулый и небритый мужчина с ножом. У мужчины были усы, и мысль, настолько мимолетная, что она едва успела уловить ее (давай повеселимся крошка мы сделаем это по-собачьи) пролетела мимо ее сознания, как зловонный выдох.