Мистер Мерседес - Кинг Стивен. Страница 88
Бедняга, вновь думает она и посылает короткую молитву Богу, благодаря Его, что у нее здоровые дети.
– Мама? – спрашивает Барбара.
– Что, милая?
– Мы отлично проведем время, да?
Таня Робинсон сжимает руку дочери.
– Будь уверена.
Какая-то девочка начинает петь «Поцелуи на мидвее» чистым нежным голосом:
– Солнце, бэби, солнце светит – это на меня ты смотришь… луна, бэби, луна в небе, значит, рядом ты идешь…
Другие девочки присоединяются:
– Любовь твоя и ласки твои – не хватит их мне никогда… я буду любить, я буду мечтать, теперь ты со мной навсегда…
Песня наполняет теплый вечер, подхваченная тысячью голосов. Таня с радостью присоединяется к общему хору: эта песня доносилась из комнаты Барбары две последние недели, так что слова она выучила.
Под влиянием момента она наклоняется и целует дочь в макушку.
Отлично проводим время, думает она.
Ходжес и его более молодые Ватсоны стоят в командном пункте Брейди, глядя на ряд компьютеров с темными экранами.
– Первым – «хаос», – говорит Джером. – Следом – «тьма». Так?
Ходжес думает, что чем-то это напоминает Откровение Иоанна Богослова.
– Думаю, да, – отвечает Холли. – По крайней мере она написала эти слова в таком порядке. – Поворачивается к Ходжесу. – Она подслушивала, понимаете? Готова спорить, она знала гораздо больше. Он и представить себе не мог, как много она знала. – Вновь смотрит на Джерома. – Вот еще что. Очень важное. Не теряй времени, если «хаос» их включит.
– Да. Программа самоуничтожения. А если я занервничаю и мой голос станет высоким и писклявым, как у Микки-Мауса?
Она уже собирается ответить, но тут замечает смешинки в его глазах.
– Подначиваешь? – Холли не может сдержать улыбку. – Давай, Джером. Становись Брейди Хартсфилдом.
«Хаос» ему удается с первого раза. Экраны вспыхивают, появляются и начинают меняться числа.
– Тьма!
Числа продолжают меняться.
– Не кричи, – говорит Холли. – Черт!
16, 15, 14.
– Тьма.
– Думаю, слишком низко, – вставляет Ходжес, пытаясь изгнать из голоса нервозность, которую чувствует.
12, 11.
Джером вытирает рот.
– Т-тьма.
– Заика, – отмечает Холли. Возможно, не самая лучшая идея.
8, 7, 6.
– Тьма.
5.
Обратный отсчет обрывается, цифры исчезают. Джером шумно выдыхает. Теперь на экранах – цветные фотографии мужчин в старинной одежде Дикого Запада. Они стреляют или лежат на земле, сраженные пулями. На одной всадник и лошадь пробивают витрину.
– Что это за заставки? – спрашивает Джером.
Ходжес указывает на Номер пять.
– Это Уильям Холден, поэтому я думаю, что это кадры из какого-то фильма.
– «Дикая банда», – тут же уточняет Холли. – Режиссер Сэм Пекинпа. Я смотрела его только один раз. Потом мне снились кошмары.
Кадры фильма, думает Ходжес, глядя на перекошенные лица и выстрелы. А также кадры сознания Брейди Хартсфилда.
– Что теперь? – спрашивает он.
– Холли, ты начинаешь с первого, – говорит Джером. – Я – с последнего. Встретимся посередине.
– Похоже, придется попотеть. – Холли поворачивается к Ходжесу. – Мистер Ходжес, можно мне здесь курить?
– Почему нет? – отвечает он и идет к лестнице, чтобы сесть и наблюдать, как они работают. При этом рассеянно потирает грудь пониже левой ключицы. Раздражающая боль вернулась. Наверное, потянул мышцу, когда бежал по улице после взрыва своего автомобиля.
Прохладный кондиционированный воздух в вестибюле ЦКИ ударяет Брейди как пощечина, по его потным шее и рукам бегут мурашки. Широкая часть коридора пуста, потому что обычных зрителей в ЦКИ еще не пускают, но справа по проходу, отгороженному бархатными веревками с указателем «ДЛЯ ЛЮДЕЙ С ОГРАНИЧЕННЫМИ ВОЗМОЖНОСТЯМИ», инвалидные коляски медленно движутся к контрольно-пропускному пункту и аудитории за ним.
Брейди такой расклад не нравится.
Он предполагал, что толпа ринется в зал, как происходило на матче «Кливлендских индейцев», на который он ходил в восемнадцать лет, и служба безопасности не будет успевать ни к кому приглядываться. Ему следовало предположить, что на концерт калек будут пускать в первую очередь.
Он видит как минимум десять мужчин и женщин в синей униформе с коричневыми нашивками «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ ЦКИ» на плечах, и делать им сейчас совершенно нечего, кроме как досматривать калек, которые медленно катятся мимо них. С нарастающим ужасом Брейди замечает: они не заглядывают в боковые и задние карманы на всех колясках, но проверяют каждую третью или четвертую, а иногда и две подряд. После того как калеки получают добро от службы безопасности, билетеры, одетые в футболки с логотипом «Здесь и сейчас», направляют их в сектор для людей с ограниченными возможностями.
Он полагал, что его могут остановить на контрольно-пропускном пункте, но надеялся, что вокруг будет множество юных поклонниц бой-бэнда. Еще одно неправильное допущение. Осколки выбитых стекол могут убить тех, кто стоит ближе всего к дверям, но их тела также послужат стеной, которая убережет остальных.
«Дерьмо, – думает он. – Однако… В Городском центре я убил только восьмерых. И сегодня все равно трупов будет больше».
Он катится вперед с фотографией Фрэнки на коленях. Рамка упирается в переключатель. Если кто-то из охранников наклонится, чтобы заглянуть в один из карманов, Брейди положит руку на рамку и нажмет. Вместо желтой лампочки вспыхнет зеленая, и электрический ток устремится к детонаторам из азида свинца, «утопленным» в самодельный пластит.
Впереди только двенадцать колясок. Холодный воздух обдувает разгоряченную кожу. Он думает о Городском центре, о том, как тяжелый автомобиль этой суки Трелони покачивался и приподнимался, переезжая тела людей, после того как врезался в них и сбивал с ног. Ощущения были как при оргазме. Он помнит запах резины под маской, помнит, как орал от радости и восторга. Наорался так, что осип, потом едва мог говорить, и ему пришлось сказать матери и Тоунсу Фробишеру в «ДЭ», что у него ларингит.
Между ним и КПП уже десять колясок. Один из охранников – вероятно, главный, потому что он старше всех и единственный в шляпе – берет рюкзак у девушки, такой же лысой, как и Брейди. Что-то ей объясняет и дает квитанцию на получение рюкзака после концерта.
«Они меня поймают, – хладнокровно думает Брейди. – Поймают, так что надо готовиться к смерти».
Он готов. Готов уже какое-то время.
Восемь колясок между ним и КПП. Семь. Шесть. Тот же обратный отсчет, что и на его компьютерах.
Снаружи доносится пение, сначала приглушенное.
– Солнце, бэби, солнце светит – это на меня ты смотришь… луна, бэби, луна…
Когда песню подхватывает толпа, звук набирает силу, как в кафедральном соборе.
– ЛЮБОВЬ ТВОЯ И ЛАСКИ ТВОИ – НЕ ХВАТИТ ИХ МНЕ НИКОГДА… Я БУДУ ЛЮБИТЬ, Я БУДУ МЕЧТАТЬ, ТЕПЕРЬ ТЫ СО МНОЙ НАВСЕГДА.
В этот самый момент двери распахиваются. Какие-то девочки визжат, большинство продолжает петь еще громче.
– В СВЕТ ЗАРИ ВОЙДЕМ С ТОБОЮ И ОСТАНЕМСЯ ВДВОЕМ… ПОЦЕЛУИ БУДУТ КРЕПЧЕ НА МИДВЕЕ НОВЫМ ДНЕМ!
Девчонки в футболках и топах «Здесь и сейчас», впервые накрашенные, врываются в вестибюль, родители (преимущественно мамаши) пытаются не отставать от своего отродья. Мясистая деваха двенадцати или тринадцати лет – жопа размером со штат Айова – врезается в коляску перед Брейди. В ней сидит девочка с миловидным личиком и тоненькими как спички ножками. Коляска едва не переворачивается.
– Эй, осторожнее! – кричит мать девочки, но жирной суки в необъятных джинсах, с вымпелом «Здесь и сейчас» в одной руке и билетом в другой, уже и след простыл. Кто-то толкает коляску Брейди, рамка с фотографией сдвигается, и на секунду он думает, что сейчас все исчезнет в белой вспышке, а металлические шарики добьют тех, кто не превратится в пар. Этого не происходит, он чуть приподнимает рамку и видит, что по-прежнему горит желтая лампочка.