Ночные кошмары и фантастические видения (повести и рассказы) - Кинг Стивен. Страница 15

У меня все хорошо.

Со спиной все в порядке. Мне категорически запретили поднимать любой груз весом больше тридцати фунтов, но в этом году у меня отличный класс мальчишек и девчонок, и если мне нужна помощь, они готовы ее оказать.

Я уже несколько раз ездил по этому отрезку шоссе в своем новом автомобиле «акура». Один раз я остановился, вышел из машины (предварительно убедившись, что шоссе в обе стороны пустынно) и помочился на том месте, где, я уверен, находится «кадиллак». Однако мне не удалось выпустить полноценную струю, хотя я чувствовал, что пузырь прямо-таки переполнен. Когда я поехал дальше, то и дело оглядывался в зеркало: у меня возникло странное ощущение, что он поднимается с заднего сиденья, коричневая кожа туго, как у мумии, обтягивает кости лица, волосы полны песка, сверкают только глаза его и «Ролекс».

Больше я никогда не ездил по шоссе 71. Теперь всякий раз, когда мне нужно ехать на запад, я предпочитаю магистральное шоссе.

А как Элизабет? Она замолчала подобно Долану. Я почувствовал от этого облегчение.

Конец всей этой мерзости

Я хочу рассказать вам о конце войны, о вырождении человечества и смерти Мессии – написать поистине эпическое повествование, заслуживающее тысяч страниц текста и целой полки томов. Однако вам (если останется кто-то, способный прочитать это) придется довольствоваться сублимированной версией повествования. Инъекция, сделанная прямо в вену, действует очень быстро. Думаю, в моем распоряжении где-то от сорока пяти минут до двух часов, в зависимости от группы крови. Припоминаю, что моя группа крови – А, это даст мне немного больше времени, но пропади я пропадом, если помню это точно. Если моя кровь принадлежит к группе О, то, мой гипотетический друг, перед вами окажется множество пустых страниц.

Как бы то ни было, думаю, что нужно исходить из худшего и работать как можно быстрее.

Я пользуюсь электрической пишущей машинкой. Разумеется, текстовый редактор Бобби позволяет работать куда быстрей, но нельзя положиться на напряжение вырабатываемого генератором тока, даже если в твоем распоряжении стабилизатор. У меня единственный шанс; я не могу рисковать – принявшись за работу, потом обнаружить, что мое повествование отправилось на компьютерные небеса к компьютерным ангелам из-за падения напряжения в сети или такого его скачка, с каким стабилизатор просто не справляется.

Меня зовут Хауард Форной. По профессии я писатель.

Мой брат, Роберт Форной, был Мессией. Я убил его четыре часа назад, введя ему дозу открытой им субстанции. Он назвал это вещество «калмэйтив» – «успокаивающее».

Правильнее было бы назвать его «весьма серьезной ошибкой», но что сделано, то сделано, и этого уже не переделаешь, как любят говорить ирландцы. Как они говорили на протяжении столетий, и это еще раз доказывает, какие они мудаки.

Черт побери, у меня нет времени, чтобы отвлекаться.

После того как Бобби умер, я накрыл его покрывалом и три часа просидел в коттедже у единственного окна гостиной, глядя на лес. Когда-то отсюда можно было увидеть оранжевое сияние ослепительных дуговых ламп Норт-Конуэя, но это в прошлом. Теперь видны только Белые горы, похожие на темные треугольники, вырезанные ребенком из картона, и бессмысленное множество звезд.

Я включил радиоприемник, пробежался по четырем диапазонам, нашел какого-то сумасшедшего, все еще ведущего передачу, и выключил. Мое сознание настойчиво стремилось к бесконечным милям темных сосен, к этой темной пустоте. Наконец я понял, что пора кончать, и впрыснул себе солидную дозу. Так-то куда лучше. Я всегда работаю лучше, когда неминуемо близится срок сдачи рукописи.

А теперь этот срок появился, могу поклясться Господом.

Наши родители получили то, что добивались: умных детей. Папа специализировался в истории и занял должность профессора колледжа Хофстра, когда ему было всего тридцать. Десять лет спустя он стал одним из шести заместителей директора Национального архива в Вашингтоне, округ Колумбия, и первым претендентом на должность директора. Кроме того, он был очень хорошим парнем – собрал полную коллекцию пластинок Чака Берри и отлично исполнял блюзы на гитаре. Мой отец занимался подшивкой документов днем, а веселился ночью.

Мама с отличием – magna cum laude – закончила университет Дрю и получила ключ общества «Фи-бета-каппа», который иногда носила прикрепленным к своей мягкой шляпе. Она стала видным бухгалтером в округе Колумбия. Встретила нашего отца, вышла за него замуж и временно прекратила занятия бухгалтерской практикой, когда забеременела вашим покорным слугой. Я появился на свет в 1980 году. К 1984-му она помогала разобраться с налогами нескольким коллегам отца и называла это занятие своим «маленьким хобби». К 1987 году, когда родился Бобби, мама занималась налоговыми проблемами, составляла портфели инвестиций и планировала вложения в недвижимость для целого ряда могущественных людей. Я мог бы назвать их имена, но какое это теперь имеет значение? Они либо умерли, либо превратились в выживших из ума идиотов. Мне кажется, что она зарабатывала «маленьким хобби больше, чем папа на своей работе, но это было не важно – они были счастливы друг с другом. Я бывал свидетелем их ссор, но эти ссоры никогда не были серьезными. Когда я повзрослел, единственная разница между моей мамой и мамами моих приятелей, которую я замечал, заключалась в следующем. Чужие мамы, когда по телику шли мыльные оперы, читали, или гладили, или шили, или говорили по телефону, тогда как моя мама работала с компьютером и записывала цифры на больших зеленых листах бумаги.

Я не разочаровал своих спонсоров – на протяжении всего периода обучения в общественной средней школе мои оценки не опускались ниже А и В (насколько мне известно, мысль о том, чтобы отдать нас – меня или брата – в частную школу, даже не обсуждалась). Кроме того, я рано научился писать, причем без малейших усилий. – Свой первый рассказ я продал в один из журналов, когда мне было двадцать лет. В нем говорилось о том, как федеральная армия зимовала в долине Фордж. Этот рассказ приобрел у меня журнал одной из авиалиний за четыреста пятьдесят долларов. Мой папа, которого я так любил, спросил, не продам ли я ему этот чек, выписал мне свой собственный, а чек от журнала авиалинии повесил в рамке над своим столом. Он был настоящим романтическим героем. Если хотите, настоящим романтическим гением, обожающим играть блюзы. Поверьте мне, далеко не у всех ребятишек такое счастливое детство. Нечего скрывать, и он, и моя мать умерли в конце прошлого года в буйном бреду, мочась в штаны подобно почти всем в этом огромном круглом мире, где мы жили. Но я продолжал любить их.

Я был ребенком, – на которого они имели все основания рассчитывать, – послушный мальчик, умный и сообразительный, с немалым талантом, который созрел в атмосфере любви и доверия, преданный мальчик, любивший и уважавший своих мать и отца.

А вот Бобби был не таким. Никто, даже наши родственники, не ожидали, что у меня появится брат вроде Бобби. Никак не ожидали.

Я научился ходить на горшок на целых два года раньше Бобби, и это единственное, в чем я опередил его. Но я никогда не испытывал к нему ревности или зависти; это все равно как если бы относительно неплохой подающий в Бейсбольной лиге начал бы завидовать таким асам, как Нолап Райан или Роджер Клеменз. Стоит достичь определенного уровня, и сравнения, вызывающие чувство зависти, просто перестают существовать. Я испытал это на себе и могу сказать вам: наступает момент, когда вам остается только стоять и прикрывать глаза от ярких вспышек.

Бобби начал читать в два года и в три – писать короткие сочинения («Наша собака», «Поездка в Бостон с мамой»). Он писал печатными корявыми буквами шестилетнего ребенка, и это само по себе казалось странным. Стоило не обращать внимание на то, с чем не справлялись его двигательные мускулы, и у вас создавалось впечатление, что вы читаете сочинение талантливого, хотя крайне наивного пятиклассника. С поразительной быстротой он перешел от простых предложений к сложносочиненным и затем сложноподчиненным, осваивая придаточные и определительные предложения с интуицией, которая казалась сверхъестественной. Иногда он путался в синтаксисе и ставил определения не туда, куда следует, но эти ошибки – которые преследуют большинство писателей всю жизнь – исчезли, когда ему исполнилось пять лет.