Песнь Сюзанны - Кинг Стивен. Страница 12

— Так вы говорите, тарелка с заостренной кромкой? — переспросил патрульный Антасси, что-то записывая в блокнот, а после ее ответа: «Да», — сочувственно кивнул. Что-то в этом кивке показалось ей знакомым, но в тот момент она слишком увлеклась своим рассказом, чтобы вспомнить, откуда. Потом, конечно, она никак не могла объяснить собственной тупости. Ведь точно такие же кивки она многократно видела в фильмах про рехнувшихся женщин, начиная со «Змеиной ямы» с Оливией де Хевилленд и заканчивая «Прерванной жизнью» с Уайноной Райдер.

Но в тот момент они слишком увлеклась своим рассказом. Расписывала патрульному Антасси, как штанины джинсов призрака ниже колен распластались на асфальте. И когда закончила, впервые услышала предположение, что черная женщина, возможно, появилась из-за автобусной остановки. А потом, вы будете смеяться до слез, другое, что черная женщина, вероятно, вышла из одного из маленьких магазинчиков, каких там тьма тьмущая. Что же касается Труди, то и она первый раз заявила, что на том углу нет никаких автобусных остановок, ни на той стороне Сорок шестой улицы, что ближе к Верхнему Манхэттену, ни на той, что ближе в Нижнему. А также резонно заметила, что после возведения Хаммаршельд-Плаза-2 на той стороне Сорок шестой улицы, которая ближе к Нижнему Манхэттену, там не осталось ни одного маленького магазинчика. Впоследствии она чаще всего сначала указывала на отсутствие автобусных остановок, а уж потом — маленьких магазинчиков, и вполне возможно, что со временем ей удастся рассказать все это в одной из программ, которые записываются в Радио-Сити. [18]

Труди в первый раз спросили, что она ела на ленч перед тем, как увидела эту женщину, и она в первый раз осознала: ее ленч практически ничем не отличался, разве что приготовили его в другом, двадцатом веке, от съеденного Эбенезером Скруджем перед тем, как он увидел своего давнего (и давно умершего) делового партнера: картофель и ростбиф. Не говоря уже про горчицу.

Она напрочь забывала спросить патрульного Антасси, не хочет ли тот пообедать с ней.

Более того, просто вышвырнула его из кабинета.

Вскоре Митч Гаттенберг сунулся в дверь.

— Они думают, что смогут вернуть тебе пакет, Тру…

— Отвали, — обрезала его Труди, не поднимая головы. — быстро.

Гаттенберг глянул на бледные щеки, закаменевшую челюсть. И ретировался без единого слова.

Труди ушла с работы без четверти пять, гораздо раньше обычного. Вернулась на угол Второй авеню и Сорок шестой улицы и, хотя онекалывающее покамение вернулось, едва она приблизилась к Хаммаршельд-Плаза-2, не сбавила шага. Постояла на углу, не обращая внимания на поочередно загорающиеся прямоугольные таблички, белый «ИДИТЕ» и красный «СТОЙТЕ». Повернулась на триста шестьдесят градусов, не сходя с места, прямо-таки, как балерина, полностью игнорируя тех, кто шел по Второй авеню. Впрочем, и прохожие в той же мере игнорировали ее.

— Прямо здесь, — вырвалось у нее. — Это произошло прямо здесь. Я знаю, что произошло. Она спросила, какой у меня размер ноги, и, прежде чем я успела ответить… Я бы ответила, сказала бы, какого цвета у меня нижнее белье, если б она спросила, я была в шоке… прежде чем я успела ответить, она сказала…

«Неважно, Сюзанна говорит, что у тебя, похоже, седьмой размер. Значит, они подойдут.»

Нет, второе предложение она не закончила, но Труди не сомневалась, что именно это она собиралась сказать. Только ее лицо вдруг изменилось. Как у комика, собравшегося имитировать Билла Клинтона, или Майкла Джексона, или даже Джорджа Клуни. И она попросила о помощи. Попросила о помощи и добавила, что ее зовут… как?

— Сюзанна Дин, — продолжила Труди вслух. — Вот как ее зовут. А патрульному Антасси я этого не сказала.

Нет, не сказала, но кому нужен этот патрульный Антасси? Патрульный Антасси с его автобусными остановками и маленькими магазинчиками. Да пошел он…

Эта женщина… Сюзанна Дин, Вупи Голдберг, Коретта Скотт-Кинг, кем бы они ни была, думала, что она беременна. Думала, что у нее родовые схватки. Я в этом практически уверена. Она показалась тебе беременной, Труди?

— Нет, — ответила она.

На ближней к Верхнему Манхэттену стороне Сорок шестой улицы вновь засветилась красная табличка с надписью «СТОЙТЕ». И Труди вдруг осознала, что к ней возвращается спокойствие. Она успокаивалась лишь потому, что стояла здесь, на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы, рядом с высящейся по правую руку громадой Хаммаршельд-Плаза-2. Словно почувствовала холодную руку, легшую на горячий лоб, словно услышала доброе слово, заверившее ее, что нет причины, нет абсолютно никакой причины ощущать онекалывающее покамение.

Она слышит гудение, вдруг осознала Труди. Сладостный гудящий звук.

— Это не гудение, — уточнила она, когда красная табличка «СТОЙТЕ» погасла и вновь зажглась белая «ИДИТЕ» (она вспомнила, как один из ухажер в колледже сказал ей, что для кармы просто беда, если человек уподобляется световому указателю на пешеходном переходе). — Это не гудение, это пение.

И тут же у нее за спиной, она вздрогнула от неожиданности, но не испугалась, раздался мужской голос:

— Совершенно верно, — повернувшись, она увидела джентльмена лет сорока с небольшим. — Я постоянно прихожу сюда, только для того, чтобы его послушать. И вот что я вам скажу, раз уж мы, как говорится, всего лишь корабли, встретившиеся в ночи, в молодости у меня все лицо было в жутких угрях. И я думаю, это пение, уж не знаю каким образом, их вылечило.

— Вы думаете, что избавились от угрей, потому что время от времени стояли на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы.

Его улыбка, и без того легкая, но приятная, поблекла.

— Я понимаю, звучит безумно…

— Я видела женщину, которая появилась из ниоткуда прямо здесь, — перебила его Труди. — Я видела это три с половиной часа тому назад. Когда она появилась, у нее не было ног ниже колен. Потом она их отрастила. Так кто безумец, друг мой?

Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза, незнакомый ей служащий в хорошем костюме и с чуть ослабленным, рабочий день закончился, узлом галстука, и да, она видела едва заметные кратеры и полосы от давнишних угрей на щеках и лбу.

— Это правда?

Она подняла правую руку.

— Пусть я умру, если лгу. Эта сука украла мои туфли, — она запнулась. — Нет, она не сука. Я не верю, что она сука. Она была испуганная, босая и думала, что у нее родовые схватки. Жаль только, что я не успела отдать ей мои кроссовки вместо дорогих гребаных туфель.

Мужчина с тревогой смотрел на нее, и внезапно Труди Дамаскус почувствовала жуткую усталость. Она вдруг поняла, что теперь ей придется привыкать к таким вот взглядам. Засветилась белая табличка «ИДИТЕ», и мужчина, заговоривший с ней, зашагал через Сорок Шестую улицу, помахивая брифкейсом.

— Мистер!

Он не остановился, но обернулся.

— Что здесь было, в прошлом, когда вы останавливались, чтобы вылечить ваши угри?

— Ничего, — ответил он. — Пустырь за забором. Я думал, он исчезнет, этот прекрасный звук, когда началось строительство, но он никуда не делся.

Он пересек мостовую, ступил на тротуар. И продолжил путь по Второй авеню. Труди осталась на месте, погруженная в мысли. Я думал, он исчезнет, но он никуда не делся.

— Как такое могло быть? — спросила она и повернулась лицом к Хаммаршельд-Плаза-2. «Черной башне». Теперь, когда она сосредоточилась на гудении, оно только усилилось. И стало еще сладостней. Она слышала не один голос — много. Будто пел целый хор. А потом оно пропало. Исчезло так же внезапно, как появилась черная женщина.

«Нет, все не так, — подумала Труди. — Я просто потеряла способность слышать его, ничего больше. Если я простою здесь достаточно долго, готова спорить, оно вернется. Господи, бред какой-то. Я рехнулась».

Она в это верила? По правде говоря, нет. Как-то сразу мир для нее истончился, от его реальности осталось совсем ничего, в значительной мере она превратилась в эфемерность. Но никогда в жизни она не ощущала себя более практичной, более здравомыслящей. А еще она чувствовала слабость в коленях, жжение в животе и понимала, что вот-вот может грохнуться в обморок.