Последняя ступенька - Кинг Стивен. Страница 2

В тот день я нутром это почувствовал, исполняя в воздухе все более странные па по мере продвижения вверх по гуляющей лестнице. На середине я, как всегда, представил себе, что будет, если лестница подо мной вдруг охнет и испустит дух. Я продолжал подниматься, пока не ухватился за поперечную балку, еще немного — и, навалившись на нее животом, я глянул вниз.

Обращенное ко мне лицо Китти превратилось в безликий маленький овал. Сама она казалась куклой в выцветшей клетчатой рубашке и голубых брючках. Над моей головой в пыльном царстве карнизов и навесов неугомонно щебетали ласточки.

И снова игра:

— Эй, там, внизу! — выкрикнул я, и голос мой уплыл вместе с частичками мякины.

— Эй, там, наверху! — донеслось в ответ.

Я встал на ноги. Качнулся, обретая равновесие. Как всегда, ни с того ни с сего задуло отовсюду… или это мне только так казалось. С колотящимся сердцем, шажочками я двинулся вперед, балансируя в воздухе руками. Прямо передо мной промчалась ласточка и чуть не оборвала это захватывающее путешествие. Я был весь во власти страха.

Но в тот раз обошлось. Когда подо мной наконец замаячил спасительный стог, я опустил глаза и ощутил не столько ужас, сколько волнующий озноб. Миг предвкушения. А затем я шагнул в пространство, для пущего эффекта зажав нос двумя пальцами, и, как всегда, эта внезапная сила притяжения, грубо дернувшая меня за ноги — так и ухнул чугунной болванкой вниз, — едва не вырвала из моих легких вопль: МАМОЧКА, ПРОСТИ МЕНЯ, Я НЕ ХОТЕЛ!

Но тут я воткнулся в стог, врезался в него как снаряд, меня обдало клубами пыли и сладких запахов, а я еще куда-то погружался — будто в плотную массу воды, пока окончательно не замер в сенных недрах. Как всегда, я ощутил непреодолимое желание чихнуть. И услышал, как полевые мыши кинулись искать в стогу уголок поспокойнее. И испытал это удивительное чувство — точно я заново родился. Помнится, однажды Китти мне сказала, что, окунувшись в сено, она выходит из него свеженькая и чистая, как новорожденный младенец. Тогда я отмахнулся от ее слов — они были мне и понятны и непонятны — сейчас же, после ее письма, я снова и снова прокручиваю их мысленно.

Я вылез, а точнее выплыл из сена, и вот уже подо мной твердый дощатый пол. Сено забилось мне в штаны и под рубаху. Ошметки сена на тапочках и на локтях. А уж что делалось на голове, и говорить не приходится.

К тому времени Китти добралась до середины лестницы и продолжала карабкаться вверх; ее золотые косички подпрыгивали на лопатках, освещенные пыльным лучом осеннего солнца. Бывало, он горел не хуже сестренкиных волос, но в тот день ничто не могло поспорить с ее косичками — во всем амбаре не было ярче пятен.

Помнится, мне не понравилось, как прогибается лестница. Дунь — рассыплется.

А Китти уже стояла на поперечной балке, немыслимо высоко — теперь я для нее был куклой с запрокинутым белым овалом вместо лица, а ее голос плыл ко мне с частичками мякины, среди которых после моего прыжка царил настоящий переполох.

— Эй там, внизу!

— Эй там, наверху!

Она прошла по балке короткий отрезок, и только когда я увидел ее стоящей над спасительным стогом, только тогда меня немного отпустило. Я всегда за нее ужасно волновался, при том что она была ловчей меня и, я бы сказал, физически более развитой, как ни странно это может прозвучать — ведь она была младше.

Она подалась чуть вперед, на носки стареньких полукед, вытянула перед собой руки… И прыгнула «ласточкой». Вот говорят: это нельзя забыть, это невозможно описать. Я могу ПОПРОБОВАТЬ описать, но все равно вы не поймете, как это было красиво, как совершенно, — один из немногих моментов моей жизни, который и сейчас у меня перед глазами. Нет, все не то. Ни рассказать, ни описать это мне не дано.

Какое-то мгновение казалось, она парит на гребне одного из тех загадочных воздушных потоков, что прокатывались, похоже, только по этому сеновалу, — яркая ласточка с золотым оперением, какой Небраска еще не видывала. Это была Китти, моя сестренка, с заведенными назад крылышками рук, с изящно прогнувшейся спиной, — и как же я любил ее в этот короткий миг!

А Китти уже врезалась в стог — была и нету. Только фонтан соломинок и заливистого смеха. Я успел забыть, какой шаткой показалась мне недавно лестница, и пока Китти выбиралась из стога, уже был на полпути к цели.

Я тоже хотел прыгнуть «ласточкой», но в последний момент меня, как всегда охватил страх, и я просто полетел вниз этаким пушечным ядром. И, знаете, когда я вот так летел, в отличие от Китти, я не до конца верил в то, что стог окажется на месте.

Сколько продолжалась эта игра? Трудно сказать. Прыгнув еще раз десять, я посмотрел вверх: солнце ушло. Скоро вернутся отец и мама, а мы с ног до головы в мякине — улики налицо. Мы решили прыгнуть еще по разу.

Взбираясь по лестнице, я чувствовал, как она гуляет подо мной, и даже слышал, как — едва различимо — с натужным скрипом, миллиметр за миллиметром вылезают из отверстий разболтавшиеся ржавые гвозди. Впервые за все время я не на шутку, до смерти перепугался. Находись я где-то внизу, я бы скорее всего спустился, и дело с концом, но до балки было рукой подать, а уж балка-то не подведет. Оставались последние три перекладины, когда скрип разболтанных гвоздей стал явственней, и тут я похолодел — от ужаса, от очевидной мысли, что я зарвался.

Но в этот самый миг мои ладони нащупали занозистую балку, и я перенес на нее свой вес. Я почувствовал на лбу неприятный холодный пот и прилипшие соломинки. Вся радость от игры улетучилась.

Я поскорей прошел по балке и прыгнул. Никакого удовольствия от приземления. Погружаюсь в стог, а перед глазами: что бы со мной было, упади я не в мягкие объятия сена, а на жесткие доски.

Когда я выбрался на середину амбара, Китти была уже на верхотуре.

— Эй, давай обратно! — закричал я. — Там опасно!

— Ничего, выдержит! — выкрикнула она в ответ со знанием дела. — Я ведь легче!

— Китти…

Закончить я не успел. Ибо в это самое мгновение лестница не выдержала.

Она сломалась с глухим треском — древесина совсем прогнила. Я ахнул, Китти вскрикнула. Она успела добраться до того места, где минутами раньше меня пронзила мысль, что я слишком долго испытывал судьбу.

Ступенька, на которой стояла Китти, треснула, и тут же треснули боковые стойки. Сломавшаяся лестница, похожая в ту секунду на гигантское насекомое, не то богомола, не то фантастического жука, казалось, решила после короткого раздумья заковылять прочь. Но затем нижняя ее часть начала заваливаться и с оглушительным стуком рухнула на пол; поднялось облако пыли, встревоженно замычали коровы. Одна из них погнула дощатую переборку.

Китти пронзительно закричала:

— Ларри! Ларри!

Я знал, что надо делать, мгновенно сообразил. Я, конечно, жутко испугался, но не настолько, чтобы ум отшибло. Она повисла почти на двадцатиметровой высоте, выше были только ласточки, продолжавшие щебетать как ни в чем не бывало, а Китти отчаянно дрыгала ногами в воздухе. Испугался я смертельно. Я по сей день, можете себе представить, не могу смотреть воздушные аттракционы, даже по телевизору. В животе сразу что-то сжимается.

Но я знал, что надо делать.

— Китти! — завопил я. — Только не шевелись! Не шевелись!

Она тотчас подчинилась. Перестала дрыгать ногами и повисла, изо всех сил держась за последнюю ступеньку — это было все, что осталось от лестницы, — так в струнку висит воздушный гимнаст на неподвижной трапеции.

Я метнулся к стогу, захватил сколько мог сена, вернулся, бросил на пол. Потом опять к стогу. И опять. И опять.

Сознание мое как бы выключилось, помню только, что сухие травинки забились в нос, и я, расчихавшись, не мог остановиться.

Я носился туда-назад с охапками сена; там, где недавно было основание лестницы, рос стожок. Вот именно — стожок, смотреть не на что. Достаточно было взглянуть на него, а потом на крошечную фигурку под крышей амбара, чтобы перед глазами возникла карикатура вроде тех, где человечек прыгает с небоскреба в стакан воды.