После заката (сборник) - Кинг Стивен. Страница 82

В одиннадцать Грюнвальд лег спать. Он лежал в пижаме под вентилятором, смотрел в темноту и улыбался. Впервые за много месяцев ему было так хорошо. Он, конечно, обрадовался, но не сказать, чтобы удивился.

— Приятных снов, сосед.

Грюнвальд закрыл глаза и сладко проспал всю ночь, чего с ним не случалось уже полгода.

В полночь неподалеку от импровизированной камеры Кертиса протяжно взвыл какой-то зверь — скорее всего бродячий пес, но Кертис решил, что это гиена. У него застучали зубы. Звук был именно такой, как он боялся.

Через невыразимо долгое время он уснул.

Очнулся Кертис от мощного озноба, который сотряс все тело. Ноги выбивали чечетку, точно у наркомана, страдающего ломкой. Я заболеваю, надо сходить к врачу. Кости ломит. С этой мыслью он открыл глаза, увидел, где находится, вспомнил вчерашние события и застонал: О-о… нет! НЕТ! О да. Ладно хоть в туалете немного посветлело. Свет шел из круглых отверстий: бледно-розовое утреннее сияние. Скоро оно станет ярче, зной наберет силу, и Кертис опять будет тушиться на пару.

Грюнвальд вернется. За ночь он все обдумал и понял, какую глупость совершил. Он меня выпустит.

Кертис не верил, что так будет, пусть и очень хотел.

Еще ему зверски хотелось отлить, но он дал себе клятву, что не станет мочиться в угол, хотя всюду плавала туалетная бумага и дерьмо. Это все равно что расписаться в собственном бессилии.

«Я расписываюсь в собственном бессилии».

Но нет, еще нет. Да, он изможден, напуган и упал духом, однако в глубине души надежда еще жива. И потом, его хотя бы не тошнит, а это уже хорошо, и за бесконечную ночь Кертис ни разу не поскреб голову гребнем.

И вообще, необязательно мочиться в угол. Можно поднять крышку и пустить струю в бак. Конечно, учитывая теперешнее положение будки, писать придется горизонтально, но его мочевой пузырь так раздулся, что с этим вряд ли возникнут проблемы. Последние капли, правда, упадут на пол…

— Считай, это превратности войны, — сказал Кертис вслух и удивился своему скрипучему смеху.

Раз уж на то пошло, вовсе не обязательно держать сиденье поднятым. «Я способен на большее».

Кертис не мнил себя Геркулесом, но и само сиденье, и обод, прижимающий его к скамье, были пластмассовые: сиденье черное, обод белый. Простая хлипкая дешевка, не надо быть строительным подрядчиком, чтобы это понять. И в отличие от стен никто не укреплял сиденье листовым железом — оторвать его не составило бы труда. Хоть пар немного выпущу.

Он схватил крышку, поднял ее и уже хотел вцепиться в сиденье, как вдруг замер, вглядываясь в круглую дырку и пытаясь сообразить, что же он видит.

Похоже на тонкую полоску света.

Кертис озадаченно смотрел на нее, чувствуя, как внутрь прокрадывается надежда. Нет, она не охватывала его, скорее просачивалась сквозь потную, перемазанную испражнениями кожу. Сперва он подумал, что это флуоресцентная краска или оптический обман. Последнее подозрение окрепло, когда свет начал меркнуть.

Все слабее… слабее… почти пропал.

И тут, не успев исчезнуть, вспыхнул снова. Полоска была такая яркая, что отпечаталась на сетчатке, и Кертис видел ее с закрытыми глазами.

Это солнечный свет. Дно будки обращено на восток, где только что взошло солнце.

Тогда почему он мерк?

— Солнце спряталось за тучу. — Кертис убрал со лба прилипшие волосы. — А потом вышло снова.

Он тщательно проверил эту идею на признаки самообмана, но не обнаружил ни одного.

Прямо перед его глазами сияла тонкая полоска света, пробившегося сквозь щель в дне будки. Или сквозь трещину.

Если забраться внутрь и расширить это сверкающее окно в мир…

Не тешь себя пустыми надеждами.

Чтобы это сделать, придется…

Невозможно. Если ты думал пролезть в бак через дырку, как Алиса в Страну Говночудес, подумай еще. Ты уже не тот худосочный мальчишка, каким был тридцать пять лет назад…

И правда. Но он по-прежнему подтянут — ежедневные велопрогулки не прошли даром — и вполне может протиснуться внутрь. Не так уж это и трудно.

А обратно?

Ну… если он расширит трещину, обратно лезть не придется.

— Предположим, я смогу туда забраться…

Его вдруг охватило приятное волнение, и впервые после приезда в Деркин-Гроув захотелось сблевать. Если сунуть два пальца в рот и…

— Нет, — коротко осадил он себя и одной рукой дернул сиденье в сторону.

Обод затрещал, но не поддался. Кертис схватил его обеими руками; волосы упали обратно на лоб, и он нетерпеливо их смахнул. Потянул снова. Сиденье и обод немного поупирались и вылетели из дыры. Один пластмассовый штырь свалился внутрь, а второй, треснув посередине, покатился по двери, на которой сидел Кертис.

Он отбросил сиденье с крышкой в сторону и заглянул в бак, держась руками за края скамьи. От первой волны едкого воздуха Кертис невольно отпрянул и сморщился. Он думал, что уже принюхался к вони — видимо, нет. Или ее источник был слишком близко. Когда последний раз чистили этот толчок?

Подумай о хорошем. Если его давно не чистили, значит, им давно не пользовались.

Что ж, может быть. Но так ли это хорошо? В дезинфицирующей жидкости на дне бака по-прежнему плавало дерьмо. Его было видно даже в тусклом свете. И потом, как все-таки выбраться обратно? Возможно, это будет нетрудно — если уж влез, то почти наверняка вылезешь, — но Кертис легко мог представить, как застрянет в дыре. Рожденный не из грязи, но из дерьма.

Впрочем, выбора-то нет.

Можно сидеть в будке и убеждать себя, что помощь рано или поздно придет. Прискачет на конях, как в финальной части старого вестерна. А вернее, приедет Паскуда — убедиться, что Кертису по-прежнему… как он сказал?.. уютненько в своем маленьком домике. Что-то вроде того.

И тогда Кертис принял решение. Он еще раз заглянул в дару — черную дыру, испускающую омерзительную вонь, черную дыру с обнадеживающей полоской света. Надежда была слабой, как и этот свет. Итак, сначала надо засунуть правую руку, потом голову. Левую руку держать вдоль тела, пока не протиснешься внутрь по пояс. Затем, когда левая рука освободится…

А если нет? Кертис застрянет, вытянув правую руку вперед; левая будет прижата к телу, а туловище перекроет дыру, перекроет воздух, и он умрет собачьей смертью, под ним будет плескаться дерьмо, а впереди издевательски сверкать полоска света…

Он представил, как кто-нибудь отыщет его застрявшее тело: зад торчит кверху, ноги раскинуты в стороны, на стенах коричневые пятна от предсмертных пинков. Нашедший — к примеру, налоговый агент, которого так ненавидит Паскуда, — пошутит: «Ценную вещь обронил, не иначе».

Смешно, вот только Кертису было не до смеха.

Сколько он уже пялится в этот бак? Часы Кертис оставил в кабинете, рядом с ковриком для мыши, но, судя по затекшим бедрам, уже давно. Да и свет стал заметно ярче. Солнце целиком поднялось над горизонтом, и скоро камера опять превратится в пароварку.

— За дело, — сказал Кертис и ладонями отер пот с лица. — Другого выхода нет.

Тут он опять замешкал. А вдруг в баке змея?

Что, если Паскуда, предугадав возможные действия Кертиса, нарочно сунул туда змею? Медноголовку, к примеру, которая пока сладко спит под слоем прохладного человечьего дерьма. Один укус медноголовки, и Кертис будет умирать долго и мучительно; рука распухнет, температура начнет медленно расти. Укус коралловой змеи приведет к более быстрой, но и более мучительной смерти: сердце рванет вперед, остановится, опять рванет и, наконец, сдастся.

Нет там никаких змей. Может, есть насекомые, но не змеи. Ты же слышал Грюнвальда: он спятил, рехнулся, он не мог такое придумать.

Может, и нет. С безумцами оно так — никогда не знаешь, как карта ляжет. Паскудское Дао. Впрочем, если Кертис не попытает счастья, то медленно умрет в будке. Смерть от змеиного укуса все-таки быстрее и легче.

— Пора, — повторил Кертис, отирая лицо, — пора.

Но лучше умереть наверху, чем застрять в дыре. Такая смерть хуже всего.