Противостояние. Том II - Кинг Стивен. Страница 26

Надин проснулась, как кошка в темноте, минут через двадцать после того, как Ларри Андервуд и Люси Суонн вернулись в лагерь, и минут через десять после того, как они закончили заниматься любовью и погрузились в сон.

Ужас стальной струной звенел в ее венах.

«Кто-то хочет меня, — подумала она, прислушиваясь и ожидая, пока утихнет сумасшедшее биение сердца. Ее расширенные и полные ужаса глаза уставились в темноту, туда, где свисающие ветки вяза бросали тени на небо. — Вот оно что. Кто-то хочет меня. Это правда. Но… это так холодно».

Ее родители и брат погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было шесть лет; в тот день она не поехала с ними навестить свою тетку с дядей, а осталась поиграть с подружкой, жившей по соседству. Так или иначе, брата они любили больше, это она помнила. Брат не был похож на нее, маленькую сиротку, украденную из приютской колыбели, когда ей было четыре с половиной месяца. Братик был — маэстро, туш! — Их Собственный. Но Надин всегда и навечно принадлежала одной лишь Надин. Она была дитя земли.

После катастрофы она стала жить у тетки с дядей, поскольку других родственников не осталось. Горы Уайт-Маунтинс восточного Нью-Хэмпшира. Она помнила, как они взяли ее в поездку по подъемной дороге на гору Вашингтон, когда ей исполнилось восемь, и как от высоты у нее пошла кровь из носа, и они рассердились на нее. Тетя и дядя были слишком старыми, им было много за пятьдесят, когда ей исполнилось шестнадцать — именно в тот год она и бежала по влажной от росы траве под луной. То была хмельная ночь, когда мечты возникают из прозрачного воздуха и сгущаются, превращаясь в ночное молоко фантазий. Ночь любви. И если бы парнишка поймал ее, она отдала бы ему все ценности, какие у нее были; да разве это имело бы значение, если бы он поймал ее? Они бежали — разве не это было самое главное?

Но он ее не поймал. Туча наползла на луну. Роса стала липкой и неприятной — это пугало. Вкус вина во рту внезапно сменился каким-то кисловатым, насыщенным электричеством привкусом. Произошла некая метаморфоза: возникло ощущение, что она должна, обязана ждать.

А где он был тогда, ее суженый, ее темный жених? По каким улицам, по каким заброшенным дорогам и пригородным темным окраинам бродил он, пока во время легкой болтовни за коктейлем мир аккуратно и рационально раскладывали по полочкам? Какие холодные ветры принадлежали ему? Сколько динамитных шашек торчало в его потрепанном рюкзаке? Кто знал, как его звали, когда ей было шестнадцать? И каков его возраст? И где был его отчий дом? И что за кормилица прижимала его к своей груди? Она не сомневалась лишь в том, что он сирота, как и она сама, и время его пока не настало. Он ходил по дорогам, которые еще не были проложены, хотя она тоже успела ступить по ним, пусть и одной ногой. Перекресток, где они должны были повстречаться, находился еще далеко впереди. Он был американцем, это она знала, человеком, который любил молоко и яблочный пирог и понял бы скромную прелесть красной льняной ткани в клетку. Америка была его домом, и дороги его были тайными: укромные шоссе, подземки, где направления написаны рунами. Он был другим существом, варваром, темным человеком, Праздным Гулякой, и скошенные каблуки его сапог цокали по благоуханным дорогам летней ночи.

«Кто знает, когда придет суженый?»

Она ждала его нетронутым сосудом. В шестнадцать она чуть не сдалась, и еще раз в колледже. Те двое ушли, рассерженные и сбитые с толку, как Ларри сейчас, чувствуя ее душевное смятение, состояние некоего предопределенного, мистического внутреннего распутья.

Боулдер был местом, где дороги расходились.

Время настало. Он позвал, приказал ей прийти.

После колледжа она с головой зарылась в работу, сняв домик с двумя другими девушками. Кто были ее соседки-подруги? Они приходили и уходили. Лишь Надин оставалась и вела себя любезно с молодыми людьми, которых приводили ее сменявшие друг друга соседки, но у нее самой никогда не было парня. Она догадывалась, что они судачили о ней, называли ее старой-ждущей девой, может, даже предполагали, что она тайная лесбиянка. Все это было неправдой. Она была просто… нетронутой. Ждущей.

Порой ей казалось, что вот-вот наступит перемена. В конце дня, складывая игрушки в пустой классной комнате, она неожиданно застывала с блестящими расширенными глазами и забытым в руке чертиком-в-табакерке. И она думала: «Грядет перемена… скоро подует большой ветер». Порой, когда ей приходили в голову такие мысли, она ловила себя на том, что оглядывается, словно ее преследуют. Потом это чувство разрушалось, и она вымученно улыбалась.

Ее волосы начали седеть на шестнадцатом году жизни, том году, когда парень бежал за ней, да так и не поймал. Поначалу появилось всего лишь несколько седых волосков, очень заметных в ее черной копне, но… нет, не седых, это не то слово… белых, они были совершенно белыми.

Несколько лет спустя она побывала на вечеринке в танцзале студенческого общежития. Огни там горели тускло, и вскоре молодежь стала расходиться по двое. Многие девчонки — среди них и Надин — собирались развлекаться всю ночь. Она твердо решила пройти до конца через это… но что-то глубоко скрытое в ней все эти годы удержало ее. А на следующее утро в холодном свете наступающего дня она взглянула на свое отражение в длинном ряду зеркал в ванной комнате при девичьих спальнях колледжа, и ей показалось, что белизна проступила ярче и сильнее за эту ночь, хотя… это, конечно, было невозможно.

Так проходили годы, сменяя друг друга, как минуты, и ее посещали чувства, да, чувства, и порой в темной могиле ночи она просыпалась одновременно от жара и холода, обливаясь потом, восхитительно пылкая и бодрая в своей постели, думая о диком темном сексе с каким-то животным экстазом. И каталась в горячей влаге. Разжигая и в то же время укрощая себя. А утром следующего дня она подходила к зеркалу и думала, что увидит там еще больше белизны.

Все эти годы она внешне была лишь Надин Кросс, мягкой, доброй с детьми, неутомимой в работе, одинокой. Когда-то подобная женщина вызывала удивленное любопытство в обществе, но времена изменились. Да и красота ее была столь индивидуальной, что то, какой она была, почему-то казалось совершенно естественным и правильным.

Теперь времена опять должны были измениться, и в своих снах она начала узнавать своего жениха, хотя так никогда и не видела его лица, немного понимать его. Он был тот, кого она ждала все годы. Она хотела уйти к нему… но она и не хотела уходить. Она была предназначена ему, но он пугал ее.

Потом появился Джо, а после него — Ларри. Все тогда жутко усложнилось. Она начала ощущать себя кольцом, которое тащат в разные стороны, как при игре в перетягивание каната. Она знала, что ее чистота, ее девственность была почему-то важна для темного человека. Знала, что, если она позволит Ларри (или любому другому мужчине) овладеть ею, темному волшебству придет конец. А ее влекло к Ларри. Она совершенно сознательно хотела позволить ему взять ее — снова она намеревалась пройти через это. Пусть он возьмет ее, пусть это кончится, пусть всё закончится. Она устала, а Ларри годился для этого. Она ждала слишком долго того, другого, слишком много бесплодных лет.

Но Ларри был не тот… или так, во всяком случае, казалось поначалу. Она довольно пренебрежительно отмахивалась от его первых попыток, как корова отмахивается хвостом от назойливой мухи. От помнила, как думала тогда: «Если все это было ради него, кто станет осуждать меня за то, что я не сразу приму его ухаживания?»

И все же она пошла за ним. Это факт. Но она страстно желала отыскать людей не столько из-за Джо, сколько потому, что она уже почти достигла той точки, когда она бросила бы мальчика и отправилась на запад искать того мужчину. Лишь въевшаяся в нее за многие годы работы ответственность за детей, порученных ее заботе, удерживала ее… и понимание того, что, брошенный на произвол судьбы, Джо умрет.