Социальное прогнозирование - Бестужев-Лада Игорь Васильевич. Страница 82

Более раздражает, конечно, шум. Но и он не представляется смертельно опасным. К нему тоже можно приспособиться. И можно только поражаться, насколько приспособляются. Мимо окон каж­дые несколько минут громыхают тяжеловесные железнодорожные составы, прямо над головой с ревом взлетают и садятся самолеты, все 24 часа в сутки ревут несущиеся сплошным потоком автомаши­ны, на полную мощь вещает диспетчерский динамик, с утра до вече­ра под громкий крик шоферов и громыханье ящиков идет погрузка автомашин, в подвале воют вентиляторы, оглушающе шумят стан­ки, дом сотрясается от вибрации, а люди спят как ни в чем не бывало, и проснувшись, включают на полную мощность рок-музыку, кото­рая перекрывает работающие кофемолку и пылесос. Ни о каких шумозащитных устройствах никто никогда здесь не слыхивал. И только данные специальных медицинских обследований убедительно пока­зывают, насколько сокращает жизнь и делает мучительной смерть миллионов людей столь привычный для них шум! Но отчеты о таких исследованиях не читает никто – ни «человек с улицы», ни министр.

Правда, все это бледнеет по сравнению с масштабами радиаци­онного загрязнения. Весь мир в 1986 г. узнал о трагедии Чернобыля на стыке Украины, России и Белоруссии. А затем Россия с изумле­нием узнала, что на Урале был свой «Чернобыль» на много лет раньше. И о нем не догадывался никто – даже местные жители, которые тысячами умирали от непонятной хвори. А затем с не мень­шим изумлением узнали, что с конца 40-х гг. по конец 80-х на просто­рах бывшего СССР имели место десятки «микро-чернобылей» не таких больших масштабов, но все же от них пострадали в каждом случае тысячи и тысячи человек. Общее впечатление такое, как если бы враги все эти полвека каждый год сбрасывали то на один советс­кий город, то на другой по хиросимской атомной бомбе. И обо всем этом бывшие советские люди узнают только сейчас!

Когда смотришь на экологическую карту России, впечатление такое, будто это Луна с ее «морями». Черными пятнами обозначе­ны «зоны экологического бедствия», где загрязнение окружающей среды приближается к рубежам необратимости, т.е. полной катаст­рофы. Кое-где они простираются на тысячи километров. В частно­сти, это относится к тундре на побережье Северного океана, которую распахали гусеницами тракторов и завалили металлоломом, другим мусором так, словно превратили в гигантскую свалку от Финляндии до Аляски. И «черные дыры» не уменьшаются – на­против, скорее растут, сливаются друг с другом, сигнализируя о над­вигающейся тотальной экологической катастрофе. Такими же пят­нами покрыта даже секретная карта Москвы за занавесом в кабине­те главного архитектора города. Поразительнее всего, что самые большие «черные дыры» – в центре города, где под Кремлем сооружен целый подземный город для номенклатуры на случай ядер­ной войны (в точности, как у Саддама Хусейна) и где для жизне­обеспечения до сих пор действуют несколько атомных реакторов.

Можно ли избежать надвигающейся экологической катастрофы? Теоретически – да. Для этого достаточно взять жесткий курс на «безотходное» производство и потребление, последовательно ути­лизируя или сводя к минимуму промышленные выбросы и быто­вые отходы. Практически – очень затруднительно. Ведь для этого необходимо изыскать неизвестно откуда сотни миллиардов на хоро­шие очистные сооружения, на своевременное обновление машин­ного парка, на рациональное землепользование, на развитие эколо­гически чистой энергетики. Необходимо за считанные годы суще­ственно повысить экологическую культуру населения, находящую­ся сегодня почти на нулевой отметке. Побудить людей проявлять такую же заботу о чистоте воздуха и воды, о сохранности почвы и ландшафтов, о «естественном радиационном фоне» и о тишине, о нормальности погоды и климата, об экологически чистой пище, – какую они проявляют сегодня только о своем кошельке.

Это очень трудно, но не безнадежно. Особенно если начинать хоть что-то делать в данном направлении сегодня, сейчас.

Лекция 23

ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ ПРЕСТУПНОСТИ

В моем родном селе Лада на севере Пензенщины, типичном русском селе, где я родился и временами гостил у бабушки с дедуш­кой, – до 1920-х гг. не знали замков. Это было такое же дорогое удовольствие для крестьянина, как сегодня, скажем, личная охрана. Да и в 20-х гг. замками запирали только сундуки с одеждой и амбары с зерном. Дом «запирался» обычно на засов или на щеколду. Счита­лось, что секрет, как открыть засов извне, знает только хозяин (для этого надо было просунуть руку в специальный паз). Практически же сделать это можно было каждому. Можно, но не нужно. Потому что украсть было просто нечего. А если бы все же кто-то что-то и украл, то что делать с украденным? Ведь жизнь каждого у всех на виду. Тут же заметят, даже если жуешь чужой кусок, не говоря уже о присвоении чужой вещи. Поэтому простор для преступности был очень небольшой.

Самым страшным преступлением было конокрадство. Украсть у крестьянина лошадь и угнать ее за сотни верст, чтобы продать в другой области, – это было пострашнее, чем сегодня угон маши­ны: ведь крестьянин лишался основного средства производства и разом опускался из середняков в бедняки, поэтому и кара за такое преступление была страшная, государству не доверявшаяся: само­суд и забивание насмерть. Все остальные преступления – от пья­ной драки до потравы посевов скотом – судились на сельском схо­де, где судьей был сельский староста, а присяжными – все главы семей села (таким старостой был мой прапрадед, у меня в столе до сих пор хранится его «шерифский знак»), и заканчивались обычно жестокой поркой провинившегося.

Да, Лада дважды всем селом совершала тягчайшее преступление. Государственное. Она дважды восставала против государства. Первый раз в 1856 г., пытаясь ускорить отмену рабства. Второй раз в 1920 г., пытаясь спасти собранный хлеб от реквизиции. Но в обоих случаях, как издавна повелось на Руси, не потребовалось никакого суда. В том и другом случае оказалось достаточно роты солдат. В 1856 г. безо всякого суда и следствия перепороли мужиков, изнаси­ловали баб и опустошили погреба со съестным. В 1920 г. вместо порки расстреляли «зачинщиков», в том числе одного из моих род­ственников. Это был, так сказать, государственный самосуд.

Мы хотим сказать, что в деревнях существовало некое равнове­сие между силами, нарушающими и охраняющими общественный порядок. 99% всех нарушений карались на уровне семьи или, в край­них случаях, сельского схода. Вот почему было достаточно одного судьи с секретарем и полицейским на целый округ (волость) с насе­лением в несколько десятков тысяч человек – правда, половина из них приходилась на детей, стариков и инвалидов, а из оставшейся половины, в свою очередь, половина – на женщин, в те времена самых законопослушных существ на свете.

Примерно такое же положение было в малых городах и по окра­инам крупных городов. И только в центрах крупных городов (не­сколько процентов населения) существовал уголовный мир, более или менее похожий на Лондон или Нью-Йорк второй половины про­шлого века. Но и там между этим миром и полицией тоже сложи­лось определенное равновесие, не допускавшее ни полного исчез­новения преступности, ни выхода ее за определенные рамки. Каж­дый опытный полицейский досконально знал свою «клиентуру», обычно быстро догадывался, кто именно мог совершить то или иное преступление, и реагировал сообразно обстоятельством. Как и лю­бых типичных евроазиатов (не говоря уже об азиатах без «евро»), полицейского и судью нетрудно было подкупить. Кроме того, очень большую роль играли личные отношения (родственные или знакомство). Но в общем и целом порядок соблюдался, в положен­ных случаях следовали арест, суд и тюрьма, так что особого разгула преступности не наблюдалось.

И вот с такими авторитарно-патриархальными традициями вся бывшая Российская империя, переименованная в Советский Союз, «въехала» в 60-е годы XX века (всего каких-нибудь 40 лет назад!). Прав­да, традиции дважды прерывались – и оба раза в связи с мировыми войнами – Первой и Второй. После Первой мировой и последовав­шей за ней Гражданской войны осталось несколько миллионов со­вершенно деклассированных элементов, плюс еще несколько мил­лионов беспризорных сирот – детей и подростков, и почти все они были психологически готовы на преступление. Естественно, пос­ледовал гигантский «всплеск» преступности и потребовалось около десятилетия, прежде чем это «половодье» снова начало входить в обыч­ные «берега». Но тут грянула «коллективизация сельского хозяй­ства» – и в города было выброшено еще несколько миллионов кри­миногенных люмпенов. Впрочем, они вскоре попали под пресс мас­сового террора, поэтому преступность не смогла разрастись вновь – ее, можно сказать, затоптали походя.