Сияние (др. издание) - Кинг Стивен. Страница 3

— Это жаргонный термин, обозначающий клаустрофобическую реакцию, которая проявляется у людей, много времени проведших взаперти. Внешне клаустрофобия проявляется как неприязнь к людям, с которыми вас заперли. В крайних случаях могут возникнуть галлюцинации, насилие; такой пустяк, как подгоревший обед или спор, чья очередь мыть посуду, может окончиться убийством.

Уллман, похоже, был ошарашен, и это страшно обрадовало Джека. Он решил еще чуточку поднажать, но про себя пообещал Венди сохранять спокойствие.

— В этом-то, полагаю, вы и ошиблись. Он причинил им вред?

— Он убил их, мистер Торранс, а потом покончил с собой. Своих девочек он убил топориком, жену застрелил и застрелился сам. У него была сломана нога. Несомненно, он так упился, что упал с лестницы.

Уллман вытянул руки и добродетельно взглянул на Джека.

— У него было высшее образование?

— Собственно говоря, нет, — несколько натянуто сообщил Уллман. — Я полагал, что… э-э… скажем, индивидуум с не слишком богатой фантазией будет менее восприимчив к оцепенению, одиночеству…

— Вот в чем ваша ошибка, — сказал Джек. — Тупица сильнее подвержен кабинной лихорадке, и он скорее пристрелит кого-нибудь за карточной игрой или ограбит ни с того ни с сего. Ему становится скучно. Когда выпадает снег, делать нечего, только смотреть телевизор или играть в «солитер», жульничая, когда не можешь выложить все тузы. Остается только собачиться с женой, изводить детей придирками и пить. Засыпать все труднее, потому что нет настоящей усталости, поэтому он напивается, чтобы уснуть, и просыпается с похмельем. Он становится раздражительным. А тут, может быть, ломается телефон, антенну валит ветром, заняться нечем, можно только думать, жульничать в «солитер» и делаться все раздражительнее и раздражительнее… И, наконец, бум, бум, бум.

— В то время, как образованный человек, такой, как вы?

— И я, и моя жена любим читать. У меня есть пьеса, над которой надо работать, Эл Шокли, вероятно, говорил вам об этом. У Дэнни — головоломки, раскраски, транзисторный приемник. Я собираюсь выучить его читать и еще ходить на снегоступах. Венди тоже хотела бы этому научиться. Да, по-моему, мы найдем чем заняться и не станем мозолить глаза друг другу, если телевизор выйдет из строя. — Он помолчал. — Когда Эл говорил, что я больше не пью, он не лгал. Было время, я пил, и это становилось серьезным. Но за последние четырнадцать месяцев я не выпил и стакана пива. И не собираюсь притаскивать сюда спиртное. По-моему, после того как пойдет снег, у меня не будет случая достать выпивку.

— Вот в этом вы абсолютно правы, — сказал Уллман. — Но пока вас здесь трое, возможные проблемы умножаются. Я уже говорил об этом мистеру Шокли, теперь поставил в известность вас. Он ответил, что берет это под свою ответственность, и вы, очевидно, тоже готовы взять ответственность на себя…

— Да.

— Очень хорошо. Я согласен, поскольку выбор у меня невелик. И все же предпочел бы нанять неженатого студента, находящегося в академическом отпуске. Впрочем, может быть, вы и справитесь. Теперь я передам вас мистеру Уотсону, который покажет вам цокольный этаж и нашу территорию. Но если у вас есть еще вопросы…

— Нет. Никаких.

Уллман встал:

— Надеюсь, вы не в обиде, мистер Торранс. В том, что я вам изложил, нет ничего личного. Я только хочу, чтобы дела «Оверлука» шли как можно лучше. Это отличный отель. И хочется, чтобы он таким и оставался.

— Нет. Я не в обиде. — Джек снова сверкнул широкой рекламной улыбкой, но порадовался, что Уллман не подал ему руки. Обида была. Еще какая.

2. Боулдер

Выглянув из кухонного окна, Венди увидела, что он просто сидит на краю тротуара, не играя ни грузовичками, ни фургоном, ни даже бальзовым планером, которому так радовался всю неделю с тех пор, как Джек принес игрушку в дом. Просто сидит, уперев локти в колени, уткнув подбородок в ладони, и высматривает их старенький «фольксваген» — пятилетний малыш, поджидающий папу.

Венди вдруг стало не по себе, даже слезы навернулись на глаза.

Она повесила посудное полотенце на перекладину возле раковины и пошла вниз, застегивая две верхние пуговицы халата. Все Джек со своей гордостью!

Ну уж нет, Эл, протекции мне не надо. Последнее время у меня все тип-топ.

Щербатые стены в подъезде были исписаны цветными мелками, восковыми карандашами и аэрозольной краской. Крутая деревянная лестница подгнила и крошилась под ногами. Дом пропитался кислым запахом старья — разве это место для Дэнни после аккуратного кирпичного домика в Стовингтоне? Соседи сверху, с четвертого этажа, официально не были женаты, но ее это не беспокоило, зато беспокоили их постоянные злобные стычки. Парня сверху звали Том. По пятницам, после того как закрывались бары, соседи возвращались домой и война начиналась всерьез — по сравнению с этим остальные дни недели были всего лишь разминкой. Джек называл соседские потасовки «ночные пятничные бои», но это было не смешно. Женщина — ее звали Илейн — под конец ударялась в слезы и безостановочно повторяла: «Не надо, Том. Пожалуйста, не надо». А он орал на нее. Однажды они даже разбудили Дэнни, а Дэнни спит как убитый. На следующее утро Джек перехватил Тома, когда тот выходил, и, отведя подальше по тротуару, что-то сказал ему. Том было расшумелся, начал угрожать, но Джек добавил кое-что еще — слишком тихо, чтобы Венди могла расслышать, и, мрачно покачав головой, Том ушел, вот и все. Это случилось неделю назад, несколько дней было получше, но с выходных жизнь стала возвращаться в нормальное — простите, в ненормальное — русло. Для мальчика это было нехорошо.

Снова накатило чувство горечи, но, пока Венди шла во двор, ей удалось подавить его. Подобрав юбку, она уселась на край тротуара рядом с сыном и спросила:

— В чем дело, док?

Он улыбнулся, но улыбка получилась невеселой:

— Привет, ма.

Между обутых в кроссовки ног стоял планер. Венди заметила, что одно крыло треснуло.

— Хочешь, посмотрю, что тут можно сделать, милый?

Дэнни вернулся к созерцанию улицы:

— Нет. Папа сделает.

— Док, папа может до ужина не вернуться. В горы путь неблизкий.

— Думаешь, машинка сломается?

— Нет, не думаю. — Но он дал Венди новую причину для тревоги. Спасибо, Дэнни, этого мне и не хватало.

— Папа сказал, она может, — сообщил Дэнни небрежным, почти скучающим тоном. — Он сказал, бензонасос забит дерьмом.

— Дэнни, не говори такие слова.

— Бензонасос? — спросил он с искренним удивлением.

Она вздохнула:

— Нет, «забит дерьмом». Не говори так.

— Почему?

— Это вульгарно.

— Ма, а как это — вульгарно?

— Ну, все равно, как ковырять в носу за столом или делать пи-пи, не закрыв дверь туалета. Или говорить что-нибудь вроде «забит дерьмом». Дерьмо — вульгарное слово. Хорошие люди так не говорят.

— А папа говорит. Когда он смотрел мотор в машинке, то сказал: «Господи, насос-то забит дерьмом». Разве папа плохой?

Как ты справляешься с этим, Уиннифред? Тренируешься?

— Папа хороший, но ведь он взрослый. И очень следит за тем, чтоб ничего такого не сказать при тех, кто не поймет.

— Как дядя Эл, да?

— Да, правильно.

— А когда я вырасту, мне можно будет так говорить?

— Думаю, ты будешь так говорить, понравится мне это или нет.

— А во сколько лет?

— Двадцать звучит неплохо, а, док?

— Как долго ждать…

— Понимаю, что долго, но, может, ты попробуешь?

— Ладно…

Дэнни снова уставился на дорогу. Он чуть пригнулся, как будто собираясь встать, но тут подполз ярко-красный жук и привлек к себе внимание мальчика. Он опять расслабился. Венди задумалась, насколько переезд в Колорадо отразился на Дэнни. Он ничего не говорил, но она тревожилась, замечая, сколько времени сын проводит в одиночестве. В Вермонте дети — ровесники Дэнни были у троих преподавателей, коллег Джека, и там сын ходил в детский сад, но здесь Дэнни не с кем было играть. Большую часть квартир занимали студенты университета, женатых пар в доме на Арапаго-стрит было раз-два и обчелся, и только совсем у немногих — дети. Она насчитала около дюжины студентов или старших школьников, трех грудных младенцев — и все.