Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник. - Сароян Уильям. Страница 27

Элисон застыла на месте, пытаясь вспомнить что-то особенно важное, значительное. И вместе с тем непонятное — как часто в снах. Она вдруг поймала себя на том, что смеется, а в следующее мгновение ее пронзило сознание утраты — ощущение сна исчезало. Сердце бешено колотилось — действовали таблетки.

«Черт, все это только блики на воде и глюки в голове, — решила Элисон. — Мы просто торчим в этом сволочном аквариуме».

И внезапно с ужасом вспомнила, что этот «сволочной аквариум» тоже был во сне. И, раз уж они с Ио тут очутились, из сна больше не выбраться.

Она с тревогой обернулась и увидела дочь в дальнем зале перед аквариумом со слепыми лососями.

Тот сон был о поисках выхода, о тщетном стремлении в чем-то разобраться и с чем-то покончить. Под конец, уже в полном кошмаре, Элисон вдруг ощутила близость некоей милосердной высшей сущности, в которой все гармонически объяснялось. Вспоминая теперь светлую кульминацию сна, Элисон чуть не заплакала.

Постепенно внимание Элисон сосредоточилось на аквариуме, она зачарованно провожала взглядом стремительные броски и развороты дельфина.

Явная попытка что-то сообщить — пока без слов.

За годы учебы Элисон привыкла ставить логику превыше всего: только в логической мысли она находила истинное наслаждение. Поскольку часть сна подтвердилась, почему бы снова не пережить и то сказочное чувство гармонии? Она наблюдала дельфина, и ей представлялось, что в любом сновидении скрыто зерно истины; ни на одном уровне сознания не может зародиться полностью ирреальная конструкция. Даже галлюцинации — а с ними Элисон слишком хорошо знакома — возникали из достоверной эмпирики: луча света, далекого звука. А посему где-то во вселенной есть некое средоточие универсальной гармонии.

Мысли лихорадочно теснили друг друга; Элисон облизнула спекшиеся, потрескавшиеся губы. Сердце судорожно екнуло.

 — Это ты? — спросила она морскую свинью и услышала:

 — Да, я.

Элисон разрыдалась. Поплакав, достала из сумочки косметическую салфетку, вытерла глаза и прислонилась к прохладной мраморной стенке аквариума.

Начальная стадия психоза. Нарушение мыслительной функции. Неспособность отвлечься от назойливой идеи.

 — Просто смешно, — прокомментировала она.

Но изнутри, из обители сна, раздался голос.

 — Ты здесь, — говорил дельфин. — Остальное неважно.

Поведение животного ничуть не изменилось, и вообще не похоже, что с ним можно разговаривать. Однако Элисон сознавала: ожидать привычных, человеческих форм общения в такой ситуации мог только ограниченный антропоцентрист — личность столь же реакционная, как поборник этноцентризма или неравноправия полов.

 — Мне очень трудно, — обратилась она к дельфину. — Никогда не могла свободно контактировать, а тут и подавно… — Элисон совсем запуталась и потому вознегодовала: — Вам же здесь ужасно!

И разобрала дельфиний ответ:

 — Я бы не сказал — ужасно, скорее странно.

Элисон содрогнулась.

 — Да как же не ужасно? Вас, мыслящее существо, запирают в аквариум на обозрение любому дураку! Не подумайте, что я ставлю себя выше, — поспешно добавила она. — Но попасть за стекло вместе с мерзкой, склизкой рыбой!..

 — Мне рыба вовсе не кажется мерзкой и склизкой, — ответствовал дельфин.

Элисон смешалась и принялась бормотать извинения, но дельфин ее прервал:

 — Рыбу я вижу только во время кормежки. А вот людей — целый день. И часто думаю: интересно, они хоть догадываются, насколько они сухие?

 — Боже мой! — Элисон придвинулась ближе к стеклу. — Ведь вы должны нас ненавидеть.

В ответ раздался смех.

 — Вовсе нет.

Элисон обрадовалась, но тут же и забеспокоилась — уж больно этот тип невозмутим. Мелькнуло смутное подозрение политического характера: а может, ее собеседник просто аквариумный дельфин — морская свинья или вообще подсадная утка, а то и легавый из управления по борьбе с наркотиками…

Опять смех.

 — Простите, — сказала Элисон, — голова чем только не забита…

 — Наши жизненные условия кардинально различны. Потребности абсолютно несопоставимы. Души несхожи, как и тела.

 — Мне почему-то кажется, что ваши тела лучше, — заметила Элисон.

 — Мне тоже. Но я — дельфин.

Обитатель аквариума, подобно торпеде, устремился вверх, к туманной поверхности, затем вновь погрузился в облаке пузырящейся пены.

 — Это вы позвали меня сюда? — спросила Элисон. — Вам хотелось, чтобы я пришла?

 — В некотором роде.

 — Только в некотором роде?

 — Мы известили о нашем присутствии. Кроме тебя, могли отозваться и другие. Но лично я доволен, что откликнулась ты.

 — Правда? — обрадовалась Элисон и услышала, как в помещении прокатилось эхо ее возгласа. — Понимаете, я спрашиваю из-за этих моих снов. Странные иногда вещи происходят. — Она задумчиво помолчала. — Например, слушаю радио и вдруг на секунду-другую прямо черт знает что там слышу. И вроде все по какой-то системе. Так это ваши дела, ребята?

 — Бывает. У нас свои приемы.

 — А… почему все-таки я? — задыхаясь от волнения, спросила Элисон.

 — Не догадываешься? — тихо прозвучало в ответ.

 — Наверно, вы знали, что я пойму?

Молчание.

 — Наверняка знали, как я ненавижу эту нашу жизнь. Знали, я откликнусь. Мне ведь так чего-то не хватает.

 — Ну, своей-то жизнью вы сами распорядились, — сурово возразила морская свинья. — Считали, именно так все и надо устроить.

 — Да не я же! Я-то здесь при чем? На кой мне вся эта мерзость!

Широко раскрытыми глазами Элисон следила, как дельфин вновь устремился к поверхности, нырнул и плавно скользнул по самому дну бассейна, лихо отвернув у самой стены.

 — Я вас люблю, — внезапно объявила она. — То есть я хочу сказать, люблю и почитаю — и в вас чувствую огромную милосердную любовь. Вы сможете научить меня чему-то очень-очень важному.

 — Готова ли ты к познанию?

 — Да. О да! Что нужно делать?

 — Стать свободной и увидеть мир по-новому, — сказала морская свинья.

Вдруг Элисон заметила: Ио стоит рядом и неодобрительно смотрит на ее слезы. Элисон нагнулась и прижалась к девочке щекой.

 — Видишь дельфина, Ио? Он тебе нравится?

 — Да, — ответила Ио.

Элисон выпрямилась.

 — Это моя дочь, — пояснила она дельфину.

Некоторое время Ио спокойно разглядывала животное, затем отошла и уселась на скамейку у дальней стены.

 — Ей всего три с половиной, — добавила Элисон с опаской: любое вмешательство может прервать хрупкий контакт. — Она вам нравится?

 — Сюда приходит много детей. Но я не могу ответить на твой вопрос — нам чужды ваши понятия.

Элисон забеспокоилась.

 — А как у вас с эмоциями? Неужели вы не способны любить?

 — Как бы я ни ответил, ты поймешь меня неправильно. Ну, скажем, мы чувствуем не так, как вы.

 — Не понимаю, — огорчилась Элисон. — Наверное, я не готова.

 — Если изменится твое восприятие, — поведала морская свинья, — многое покажется странным и непривычным. Придется разрушить старые структуры навязанного тебе мышления. Понадобится стойкая вера и твердость духа.

 — Боюсь, не выйдет, — опечалилась Элисон. — Я ведь недоверчивая и непоследовательная. А все, что вы говорите, так странно и чудесно, просто не верится.

 — Всякое сомнение — от твоей животной природы. Надобно подняться выше своего биологического вида и довериться наставникам.

 — Постараюсь, — решительно заявила Элисон. — Невероятно! Сколько веков на планете было два разумных вида, и вот наконец мы объединились! Прямо в голове не укладывается: здесь — сейчас — впервые…

 — Кто тебе сказал, что впервые?

 — Боже мой! Значит…

 — Люди приходили к нам и раньше, Элисон. Но они оказались непостоянны — и недостойны нас. Мы расстались.

При этих словах сердце у Элисон дрогнуло.

 — И ни одной удачи?

 — В природе вашего вида — на ура подхватывать новые идеи и быстро от них уставать. Вы изнежены, малодушны, не умеете сосредоточиться. Испытания никто не выдержал.