Современная американская новелла (сборник) - Зверев Алексей Матвеевич. Страница 90

А в ту субботу…

Он затворил дверцу стенного шкафа, поправил покосившееся зеркало и осмотрел себя. Потом, затянувшись сигаретой, понаблюдал, как из ноздрей свирепо выползает дым. На вид — прямо герой-сыщик из фильма или гангстер какой-нибудь. Он подтянул брюки, нахмурился: уж больно в обтяжку, все выпирает. Другие парни с войны приезжали похудевшие. Но Джон Генри, как и Митчелл, вернулся в норме, а теперь еще поправлялся на материной готовке. За первую неделю дома пять фунтов прибавил. С прибавкой он смотрелся неплохо, да только женщинам нынче вроде нравится, чтоб мужики у них были хлипкие, кожа да кости. Когда он уезжал, было иначе. Носили плотно облегающие брюки и рубашки, ботинки на больших каблуках. Главное — не то, много ли у тебя чего или мало, подумал он. Главное — как употреблять, что имеешь. Усмехнувшись, он хлопнул себя по животу и вышел.

До парикмахерской было четыре квартала, и Джон Генри, невозмутимый, сам себе хозяин, шел не спеша. Денек-то погожий, есть чем полюбоваться. Начало марта, а похоже больше на октябрь, в парке открывают футбольный сезон «старички» и пижоны старшеклассники. На второй вечер, как он приехал, Элис и Джоди закатили пирушку по случаю его возвращения, и он, выпив, обещал, что выйдет сыграть с ребятами. Хотя ясное дело — кто ж вспомнит про футбол наутро. Такие вечера, как в тот раз, ему не часто в жизни выпадали: собрались знакомые и все тебе рады, слушают тебя, по плечу хлопают. Ему было хорошо в тот вечер — хотя и война за плечами и вообще много чего. Не такой уж он жесткий парень, чтоб отрезать все разом, как Тони, кореш его по армии, который ездит нынче с «пушкой» при одном гангстере в Детройте. Тони прислал фото, где красуется на фоне серебристого «роллс-ройса». Но Джон Генри и не тихоня вроде Митчелла — тот в свои двадцать три года вообще отошел от всего. Нет, он-то попробует найти себя где-то посередине. Дома, в нормальной жизни.

Толкнув дверь, он вошел в парикмахерскую и махнул рукой Баламуту и Эрвину — парикмахерам. Потом кивнул смутно знакомым лицам и остальным, помоложе, вовсе незнакомым. Салажата подрастают, не успеешь оглянуться. Вроде этого Бобби, который теперь звезда баскетбола. На днях повстречал его на улице и малость подразнил: вон, мол, какой дылда вымахал, а все в шарики играешь. Ухватив старый журнальчик, Джон Генри сел и сделал вид, что читает.

Баламут точил о ремень бритву и доканчивал историю.

 — Да, бывают голодранцы такие тупые, что им вроде и белым-то быть ни к чему. Только небо зря коптят…

И Баламут пошел рассказывать байки про всяких дураков без гроша в кармане. Джон Генри уткнулся в журнал. Ему не хотелось, чтоб начали с войной приставать: убивал ли он кого-нибудь? Верно ли, что белые и черные друг в друга постреливают и называют такие убийства «несчастным случаем»? А правда, что вьетконговцы, когда на лагеря нападают и резню устраивают, стараются не трогать нашего брата, черного? Или вот бросают фанаты в бары, которые «только для белых»? Хм, неужто на самом деле так? Джону Генри хотелось, чтобы с воспоминаниями его оставили в покое. Хватит с него напалмового ожога на руке.

В зале публики поубавилось. Баламут, которому до всего есть дело, откашлялся и заговорил:

 — Очень рад, Джон Генри, что ты здесь, тут у нас один спор вышел — может, ты уладишь. Я все втолковывал одному умнику, а он ни в какую. Говорит, он воевал с японцами во вторую мировую. Я сам воевал в Корее. Я говорю ему: япошки ростом меньше, а голова у них больше, чем у корейцев. А он твердит: япошки самые большие, потом идут вьетнамцы, потом корейцы.

 — Знаешь, Баламут, корейцев я никогда не видал, — отозвался Джон Генри. — Японцев нескольких видал в Калифорнии, но так, не вблизи.

На белой равнине желтые люди. Волна за волной через джунгли. Одна волна ударила точно, как скорпион.

Поняв, что Джон Генри решающего слова не скажет, посетители откинулись в креслах. Заговорил снова Баламут:

 — Но я одно знаю. Они дерутся как дьяволы, верно ведь? Я что хочу сказать — на Филиппинах я своими глазами видел, как они идут и идут.

 — И что ж ты стал делать, Баламут? — спросил какой-то шутник.

 — Всю дорогу стрелял и молился. Да-да, приятель, со мной все в порядке было. Да-а… На прошлой неделе подстригаю я Митчелла, и вот он рассказывает: мол, они там в армии собираются подсократить нашего брата. Неужто так и будет, а? Как война, так черномазых гонят в самое пекло, а как она к концу идет — тут нас и вышибают, выдадут тебе вонючую бумажку, и привет.

Джон Генри стал припоминать рассказы про войну. Придется выдать им что-нибудь, ясное дело. Роскоу как-то поделился с ним историей, а ему ее рассказал один кореш. Вот Джон Генри им и расскажет, не откладывая, чтоб больше не надоедали. А уж свою собственную историю прибережет до другого раза.

 — Да-a, на войне чего только не бывает. Раз надо мне было проехать на джипе по одной дороге, а она раньше простреливалась — закрыта была. Выехал я из лагеря, проехал милю и тут вижу белого паренька с винтовкой. Говорю ему, куда еду, и спрашиваю, открыта ли там дальше дорога. Да, говорит он, открыта, езжай на здоровье. Ну, я газую — и поехал. А все оружие при мне — большой пистолет на поясе. Погодка в тот день была неплохая, вроде как сегодня, только теплей, ну я уселся поудобней, думаю — прокачусь с удовольствием. Кручу себе по дороге меж поваленных деревьев и прочего, то к дело попадаются воронки от снарядов. За всю войну другого такого мирного денька мне не выпадало, ей-богу. Ну вот, еду я себе, еду, и, когда подруливаю к деревне, куда ехал, там стоит другой часовой — наш брат. Смотрит он на меня — и глаза таращит. «Откуда ты взялся?» — спрашивает. Когда я сказал откуда, он как стоял, так и сел — и начинает смеяться как полоумный. «Приятель, — говорит, — дорога-то эта закрыта. Не пойму, как ты цел остался. Вьетконговцы, верно, подумали, это псих какой-то прет, и долго-долго смеялись — оттого и пропустили тебя». Ну, тут я чуть не обделался. И подумал про того солдатика на другом конце, что пустил меня в путь-дорогу. Дальше, кончил я дела и назад воротился. Когда до лагеря добрался, отыскал того субчика и так отделал, что живого места на нем не осталось.

Бросив работу, опершись о кресла клиентов, парикмахеры смеялись. Отсмеялись было, но увидали невозмутимое выражение лица рассказчика — и снова захохотали. Хватаясь за животы, хлопая себя по ляжкам, они приветствовали хохотом возвращение старого знакомого, с которым, бывало, смеялись прежде. Джон Генри никогда не отличался в спорте, умом не выделялся, с девушками не хват, в счете не быстр, но зато всегда был мастак смешить. Что до смешных историй, тут он мог переплюнуть и черта в ступе. Джон Генри, чудила Джон Генри вернулся.

 — Что теперь думаешь делать, Джон Генри? — Уж кто-кто, а Баламут умел спросить напрямик.

 — Не знаю еще. Пока что поживу на пособие дядюшки Сэма, — Джон Генри отвернул рукав, показывая ожог от напалма. Случайно обронили около его взвода. Огненное желе с небес — подарок от какого-то дерганого летчика, своего. — Дядюшка Сэм кой-чего мне задолжал, верно ведь? — Посетители парикмахерской подались вперед и, нахмурившись, разглядывали безобразные рубцы.

 — Заводу, я слыхал, требуются люди, — заметил Эрвин.

 — А я не больно-то туда тороплюсь, — отозвался Джон Генри. Надо говорить с оглядкой: из тех, кто здесь сидит, многие как раз благодаря металлургическому заводу и имеют пусть хилые, но счета в банке, деньги на выплаты по ссудам, на врачей да колледж для детишек. — Ну, в общем, думаю пока. На четыре года я отстал, теперь нагонять надо, и неохота мне вкалывать на заводе за шиш с маслом. Что неохота, то неохота.

Баламут заметил: глаза Джона Генри застыли, взгляд сделался отсутствующим. Какая-то другая жизнь простиралась перед ним. Хотя посетители парикмахерской про себя согласились с Джоном Генри насчет завода, им не понравилось, что он сказал такое вслух. Им-то выбирать не приходится. Надо по ссудам выплачивать. В наступившей тишине Баламут снова правил бритву, что-то напевая себе под нос. Дорога домой — дело долгое, и Джон Генри, видать, еще домой не вернулся. Может быть, и вообще возвратиться не сможет. Баламут знал многих, кто так и не смог.