Тьма, — и больше ничего - Кинг Стивен. Страница 32

— Это же сущая мелочь, — наконец ответил он, а потом добавил не без удовлетворенности: — Арлетт перевернется в могиле.

Она сделала куда больше, чем просто перевернуться, подумал я.

— Чему ты улыбаешься, Уилфред?

— Да так. Просто земля меня больше не интересует. Я хочу лишь одного — не позволить чертову Фаррингтону построить там свинобойню.

— Даже если ты потеряешь собственную ферму? — Он кивнул, словно вопрос задал я. — Я знаю о закладной, под которую ты взял деньги. В маленьком городе секретов нет.

— Даже если потеряю, — согласился я. — Соглашайся на мое предложение, Харлан. Надо быть психом, чтобы отказаться. Река, которую они наполнят кровью, шерстью и кишками свиней, — это и твоя река.

— Нет, — ответил он.

Я лишь смотрел на него, от изумления лишившись дара речи. Но он вновь кивнул, будто я задал ему вопрос.

— По-твоему, ты знаешь, что ты со мной сделал, но ты не знаешь всего. Салли ушла от меня. Поехала к родителям в Маккук. Сказала, возможно, вернется, ей надо все обдумать, но я сомневаюсь, что она вернется. Мы с тобой оба оказались у разбитого корыта, так? Мы двое мужчин, которые начали год, имея детей, а теперь они мертвы. Разница лишь в том, что не я потерял половину дома и чуть ли не весь амбар во время бури. — Он обдумал свои слова. — И у меня две руки. Вот, наверное, и все. Так что когда приспичит подергать мой пестик — если такое желание вообще появится, — у меня будет выбор, какой рукой за него взяться.

— Как… почему она…

— А ты подумай. Она винит меня, как и тебя, в смерти Шеннон. Говорит, если бы я не закусил удила и не отправил дочь в Омаху, она жила бы сейчас с Генри на твоей ферме, совсем рядом, а не лежала в гробу под землей. Салли сказала, что у нее был бы внук или внучка. Она назвала меня самодовольным дураком, и она права.

Я потянулся к нему рукой, которая оставалась целой. Он хлопнул по ней.

— Не прикасайся ко мне, Уилфред. Второго предупреждения не будет.

Я опустил руку.

— И еще одно я знаю наверняка, — продолжил Харлан. — Если я приму твое предложение, каким бы выгодным оно ни казалось, мне придется об этом пожалеть. Потому что эта земля проклята. Мы можем во многом не соглашаться, но я готов спорить, что в этом мы едины. Если хочешь продать землю, продай банку. Ты получишь и закладную, и еще какие-то деньги.

— А банк тут же продаст эти сто акров Фаррингтону!

— Это твоя головная боль. — И с этими словами он захлопнул дверь.

В последний день 1922 года я поехал в Хемингфорд-Хоум и повидался с мистером Стоппенхаузером в его кабинете. Сказал ему, что больше не могу жить на ферме и хочу продать принадлежавшие Арлетт акры банку и использовать полученные деньги для выкупа закладной. Как и Харлан Коттери, он ответил отказом. Какие-то мгновения я просто сидел на стуле, не в силах поверить услышанному.

— Почему нет? Это же хорошая земля!

Он ответил, что работает в банке, а банк — не агентство, занимающееся куплей-продажей недвижимости. Называл он меня исключительно «мистер Джеймс». Дни, когда в этом кабинете я был для него просто Уилфом, ушли.

— Но это же… — На языке крутилось слово «нелепо», но я не произнес его, не желая спугнуть маленький шанс, если таковой и оставался, что он может передумать.

После того как я принял решение продать эту землю и корову — я понимал, что мне придется найти покупателя и на корову, возможно, незнакомца, который предложит мне за нее, как в сказке, мешочек волшебных фасолин, — идея эта стала навязчивой. Я не повысил голоса и продолжил очень даже спокойно:

— Это не совсем так, мистер Стоппенхаузер. Прошлым летом банк купил ферму Райдаута, когда ее выставили на аукцион. И ферму «Трипл-Эм».

— Там была иная ситуация. У нас закладная на ваши восемьдесят акров, и нас это вполне устраивает. А что вы будете делать с той сотней акров пастбища, нас не касается.

— С кем вы уже поговорили? — спросил я, потом осознал, что мог без этого обойтись. — С Лестером, так? С этим прихвостнем Коула Фаррингтона?

— Понятия не имею, о чем вы, — ответил Стоппенхаузер, но я заметил, как забегали его глазки. — Думаю, ваше горе и ваше… ваше увечье… временно лишили вас здравого смысла.

— Ох, нет! — ответил я и начал смеяться. Даже для моих ушей смех этот звучал как смех безумца. — Со здравым смыслом у меня полный порядок, сэр. Лестер приходил к вам — он или кто-то еще, я уверен, что Коул Фаррингтон может нанять сколько угодно адвокатов, — и вы заключили сделку. Вы с-с-сговорились! — Я просто покатывался от смеха.

— Мистер Джеймс, боюсь, я должен попросить вас покинуть мой кабинет.

— А может, вы все спланировали заранее, — продолжил я. — Может, именно поэтому так уговаривали меня взять деньги под эту чертову закладную. А может, услышав о случившемся с моим сыном, Лестер увидел прекрасную возможность воспользоваться моим несчастьем и сразу прибежал к вам. Может, он сидел на этом самом стуле и говорил: «Мы оба останемся в выигрыше, Стоппи. Банк получит ферму, мой клиент — участок у реки, а Уилфред Джеймс может катиться в ад». Разве все происходило не так?

Он нажал кнопку на столе, и дверь открылась. Банк был маленький, слишком маленький, чтобы здесь могли позволить себе охранника, но в кабинет вошел крепкий, мускулистый парень — кассир. Один из братьев Рорбагер. Я учился в школе с его отцом, а Генри — с его младшей сестрой, Мэнди.

— Возникли какие-то проблемы, мистер Стоппенхаузер? — спросил он.

— Нет, если мистер Джеймс уже уходит. Тебя не затруднит проводить его, Кевин?

Кевин приблизился и, поскольку я не спешил подниматься, сжал пальцами мою левую руку повыше локтя. Пусть одевался он, как банкир, включая подтяжки и галстук-бабочку, рука его оставалась крестьянской, крепкой и мозолистой. Моя все еще заживавшая культя завибрировала от боли.

— Пойдемте, сэр.

— Не тащи меня. Это вызывает боль там, где была моя кисть.

— Тогда пойдемте.

— Я ходил в школу с твоим отцом. Он сидел рядом со мной и обычно списывал у меня во время весенней недели контрольных.

Он поднял меня со стула, памятного тем, что раньше, когда я сидел на нем, со мной обращались иначе. Я был стариной Уилфом, который окажется дураком, если не согласится взять деньги под закладную. Стул чуть не упал.

— Счастливого Нового года, мистер Джеймс, — попрощался со мной Стоппенхаузер.

— И тебе тоже, подлец и жулик, — ответил я, и шок, отразившийся на его лице, стал последним хорошим воспоминанием, потому что потом в моей жизни ничего подобного больше не случалось. Я просидел пять минут, покусывая кончик ручки и пытаясь что-нибудь вспомнить — хорошую книгу, хороший обед, приятный день, проведенный в парке, — но не смог.

Кевин Рорбагер сопровождал меня через вестибюль к двери. Полагаю, я подобрал правильное слово — все-таки он меня не тащил. Мы шли по мраморному полу, и каждый шаг отдавался эхом. Стены обшили панелями из мореного дуба. Сидевшие за высокими окошечками кассы две женщины обслуживали маленькую группу предновогодних клиентов. Одна молодая, вторая пожилая, но обе смотрели на меня широко раскрытыми глазами и с одинаковым выражением лица. Мое внимание, однако, захватил не их интерес к моей особе, а нечто совершенно другое: над окошечками кассы тянулась дубовая рейка шириной в три дюйма, и по ней торопливо бежала…

— Берегись крысы! — крикнул я и указал на мерзкую тварь.

Молодая кассирша вскрикнула, потом переглянулась с пожилой. Никакой крысы, только мелькнувшая тень от лопасти потолочного вентилятора. Теперь уже все повернулись ко мне.

— Смотрите сколько хотите! — разрешил я им. — До посинения. Пока не вылезут ваши чертовы глаза!

Потом я оказался на улице, выдыхая холодный зимний воздух, напоминавший сигаретный дым.

— Возвращайтесь сюда только по делу, — предупредил Кевин, — и когда научитесь придерживать язык.

— В школе твой отец был самым отъявленным обманщиком, — поделился я с ним. Хотел, чтобы он ударил меня, но он уже ушел, оставив меня на тротуаре, перед моим старым грузовиком. Так Уилфред Лиланд Джеймс съездил в город в последний день 1922 года.