Ужасная смерть Эдуара Делакруа - Кинг Стивен. Страница 2

Я попытался пойти к кухонной двери, и Брэд снова схватил меня за руку. Я не знаю, как первый раз, но теперь он делал это сознательно, чтобы причинить боль. Его глаза бегали по сторонам - он желал убедиться, что в утренней сырости никого поблизости нет и никто не увидит, как он оскорбляет одного из тех стариков, за которым должен ухаживать.

- Что ты делал там, на тропинке? - спросил он. - Я знаю, ты ходишь туда не для того, чтобы мастурбировать, эти дни для тебя давно миновали, поэтому признавайся, что ты там делаешь?

- Ничего. - Я сказал себе, что нужно сохранять спокойствие и не показывать, как мне больно; спокойно, ведь он упомянул лишь тропинку, он не знает про сарай. - Я просто гулял. Проветривал мозги.

- Слишком поздно, Поли. Твои мозги уже никогда не станут ясными. Он снова сжал мою худую старческую кисть, перемещая хрупкие кости, глаза его постоянно бегали из стороны в сторону, чтобы знать, что он в безопасности. Брэд не боялся нарушать правила, он только боялся, что его поймают, когда он нарушает их. И в этом тоже походил на Перси Уэтмора, который никогда не давал вам забыть, что он племянник губернатора. - Ты такой старый, просто чудо, как ты еще помнишь, кто ты такой. Ты слишком, чертовски стар. Даже для этого музея. Ты мне действуешь на нервы, Поли.

- Пусти меня, - сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал жалобно. И не просто из гордости. Я думал, что это может возбудить его, как запах пота нервную собаку, которая обычно только рычит, и она кусает. И я вспомнил журналиста, писавшего о Джоне Коффи. Этот репортер ужасный человек по фамилии Хэммерсмит. Самое ужасное в кем было то, что он не знал, что он ужасен.

Вместо того, чтобы меня отпустить, Долан снова сжал мою кисть. Я застонал. Я не хотел, но ничего не мог поделать. Боль пронзила меня насквозь до самых лодыжек.

- Что ты там делаешь, Поли? Скажи мне.

- Ничего! - Я еще не плакал, но боялся, что скоро заплачу, если он будет продолжать в том же духе. - Ничего, я просто гуляю, я люблю гулять, отпусти меня!

Он отпустил ненадолго и лишь для того, чтобы схватить мою другую руку. Пальцы ее были сжаты.

- Открой, - приказал он. - Дай папе посмотреть. Я повиновался, и он фыркнул с отвращением. Там не было ничего, кроме остатков второго кусочка жареного хлеба. Я сжимал его в правой руке, когда он стал давить мою левую кисть, и на пальцах осталось масло - не масло, маргарин, масла здесь не держали.

- Иди в дом и вымой свои мерзкие руки, - велел он, отходя назад и откусывая кусок рулета. - Боже правый.

Я пошел вверх по лестнице. Ноги у меня дрожали, сердце колотилось, как мотор с протекающими клапанами и старыми разболтанными поршнями. Когда я взялся за ручку двери, ведущей в кухню - и к безопасности, Долан сказал:

- Если ты, Поли, расскажешь хоть кому-нибудь, что я сжимал твою бедную ручку, то я всем скажу, что у тебя галлюцинации. Начало старческого маразма. А ты знаешь, что мне поверят. Если же там синяки, они подумают, что ты их сам себе поставил.

Да. Это правда. И опять - эти слова мог сказать Перси Уэтмор. Перси, каким-то образом оставшийся молодым и подлым, тогда как я стал старым и хрупким.

- Я никому не собираюсь ничего говорить, - пробормотал я. - Нечего говорить.

- Вот и правильно, дорогуша. - Его голос звучал легко и насмешливо - голос верзилы (если взять словечко Перси), который думает, что будет молодым вечно. - А я узнаю, что ты там делаешь. Я сделаю это своей обязанностью. Слышишь?

Конечно, я слышал, но не доставил ему удовольствия подтвердить это. Я вошел в дом, прошел через кухню (я чувствовал запах яичницы с сосисками, но уже не хотел их) и повесил накидку на крюк. Потом поднялся в свою комнату, останавливаясь на каждой ступеньке, давая своему сердцу время успокоиться и собираясь с мыслями, чтобы начать писать.

Я вошел в солярий и просто сидел за маленьким столом у окон, когда мой друг Элен, просунула в дверь голову. Она казалась усталой, и, по-моему, ей было нехорошо. Элен гладко зачесала волосы, но все еще была в своем платье. Старые возлюбленные не тратят много времени на церемонии, ведь по большей части мы просто не можем себе этого позволить.

- Я не буду тебя отвлекать, - сказала она. - Я вижу, что ты собрался писать...

- Не говори глупостей, - ответил я. - У меня времени больше, чем у Картера печеночных таблеток. Заходи.

Она вошла, но остановилась у двери.

- Просто я не могла заснуть... опять... и случайно оказалась у окна чуть пораньше... и...

- И ты видела меня с мистером Доланом во время нашей милой беседы, - помог ей я. - Я надеялся, что она только видела, что ее окно было закрыто, и она не слышала, как я хныкал и просил отпустить.

- Это было неприятно и совсем не дружески, - сказала она. - Пол, этот мистер Долан расспрашивал всех о тебе. Он и меня спрашивал, это было на прошлой неделе. Я тогда об этом не задумалась, просто решила, что у него противный любопытный нос, который он сует в чужие дела, а теперь мне интересно.

- Спрашивал обо мне? - Я надеялся, что мой голос звучит не так тревожно, как я ощущал. - Что спрашивал?

- Во-первых, куда ты ходишь. А еще - зачем ты ходишь гулять.

Я попробовал засмеяться.

- Этот человек просто не верит в тренировки, все ясно.

- Он считает, что у тебя есть тайна. - Она помолчала... - Мне тоже так кажется.

Я открыл было рот, чтобы сказать, что впервые об этом слышу, но Элен подняла свою скрюченную, но странно прекрасную руку, прежде, чем я произнес хоть звук.

- Если это так, мне совсем не надо знать, что там, Пол. Твои дела - только твои дела. Меня воспитывали так, но не все это понимают. Поэтому будь осторожен. Именно это я и хотела сказать. А теперь оставляю тебя, занимайся своим делом.

Элен повернулась, чтобы уйти, но, прежде чем она вышла, я позвал ее по имени. Она обернулась и посмотрела вопросительно.

- Когда я закончу то, что пишу... - Начал было я, но потом покачал головой. Не так. - Если я закончу то, что пишу, ты прочитаешь?

Она чуть задумалась, а потом улыбнулась такой улыбкой, что можно было влюбиться, даже такому старику, как я.

- Для меня это будет большая честь.

- Подожди, пока прочитаешь, а потом уже говори о чести, - возразил я, думая о смерти Делакруа.

- Я все равно прочту, - сказала она. - Каждое слово, обещаю. Но сначала ты должен завершить начатое.

Она оставила меня писать, но, прежде чем я написал хоть слово, прошло довольно много времени. Я сидел почти час, глядя в окно и постукивая карандашом по столу, наблюдая, как временами проясняется серый день, думая о Брэде Долане, который называет меня Поли и все время отпускает пошлые шуточки про китайцев, ирландцев и негров, а также о том, что сказала Элен Коннелли. "Он считает, что у тебя есть тайна. Мне тоже так кажется". Может, так оно и есть. Да, может быть, И конечно же, Брэд Долан хочет знать. Не то чтобы он думал, что это важная тайна (это не так, важная она разве что для меня), а просто потому, что считает: такой старик, как я, не должен иметь тайны. Не должен брать накидки с крюка возле кухни и, конечно же, не должен иметь тайн. Не должен думать, что такие, как мы, все еще люди. А почему бы нам не позволить такую мысль? Он не знает. И в этом он тоже похож на Перси.

И вот мои мысли, как рукав реки, снова вернулись туда, где их прервал Брэд Долан, когда из-под козырька кухонного входа схватил меня за руку: к Перси, к злобному Перси Уэтмору, и к тому, как он отомстил человеку, посмеявшемуся над ним. Делакруа бросал в стену разноцветную катушку, ту, которую приносил Мистер Джинглз, и она отскочила из камеры в коридор. И тут уж Перси не упустил своего шанса.

2

- Стой дурак! - закричал Брут, во Перси не прореагировал. Как только мистер Джинглз догнал катушку - слишком увлеченный ею, чтобы заметить, что его старый враг неподалеку, - Перси изо всех сил наступил на него своим тяжелым черным башмаком. Послышался хруст ломающегося позвоночника Мистера Джинглза, изо рта у него хлынула кровь. Его темные глазки выкатились из орбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение удивления я страдания.