Ученик дьявола - Кинг Стивен. Страница 19

— Золотой возраст… — это и мой возраст тоже? — спросил мистер Денкер и засмеялся. На секунду, — как-то странно, — Дейв ощутил холодок.

— Да, сэр, это так.

— И это очень разумно.

— Конечно, мы тоже так считаем. Такая же собака обойдется вам в сто двадцать пять долларов в магазине. Но люди приходят туда, а не к нам. Они платят за документы, а не за собаку, — Дейв покачал головой. — Если бы они знали, сколько замечательных собак люди бросают каждый год.

— А если вы не находите им подходящего дома в течение двух месяцев, их уничтожают?

— Мы их усыпляем, сэр.

— Усып… простите, я не совсем…

— Это обычная процедура. Мы не можем допустить стаи бродячих собак на улицах.

— Вы их отстреливаете?

— Нет, мы их усыпляем газом. Это гуманнее. Они ничего не чувствуют.

— Да, — сказал мистер Денкер. — Я уверен, что не чувствуют.

Тодд сидел за четвертой партой во втором ряду на началах алгебры. Он старался изо всех сил казаться спокойным, когда мистер Сторман раздавал контрольные работы. Но его обгрызенные ногти впились в ладони, а все тело медленно покрывалось едким потом.

Оставь надежды, Не будь дубиной. Скорее всего не написал. Ты ведь знаешь, что не написал.

И все равно, он не мог совсем расстаться с дурацкой надеждой. Это первая контрольная, задания которой уже не казались составленными на китайском языке. Он уверен, что с его нервозностью (нервозность? — нет, называй уж как есть: полнейший ужас) он не мог написать хорошо, но, может быть, да, если бы не мистер Сторман, у которого вместо сердца — висячий замок…

ПРЕКРАТИ! — скомандовал себе, и вдруг ему на секунду, на холодную жуткую секунду, показалось, что он прокричал это слово на весь класс.

Ты пролетел, и знаешь это, и ничто в мире не может это изменить.

Сторман бесстрастно протянул ему работу и пошел дальше. Тодд положил ее лицом на парту с вырезанными инициалами. Сначала ему показалось, что у него не хватит самообладания даже перевернуть ее. Наконец, он перевернул ее так резко, что слегка порвал. Язык прилип к небу, а сердце словно остановилось.

Вверху странички, обведенная кружком, стояла цифра 83. А ниже стояла оценка: три с плюсом. Ниже оценки — краткое замечание: «Заметное улучшение! Думаю, я чувствую облегчение вдвое большее, чем ты. Тщательно поработай над ошибками. По крайней мере три из них — арифметические, а не концептуальные.»

Сердце Тодда забилось снова, теперь уже учащенно. Чувство облегчения охватило его, но не спокойное, а горячее, сложное и странное. Он закрыл глаза, не слыша гудения класса, обсуждающего результаты контрольной и оспаривающего баллы там и тут. Перед глазами была красная пелена, пульсирующая в ритме сердца. В этот момент он, как никогда, ненавидел Дуссандера. Его пальцы снова сжались в кулаки. С каким бы удовольствием он сомкнул руки на тщедушной цыплячьей шее Дуссандера.

В спальне Дика и Моники Бауден стояли две кровати, разделенные тумбочкой с отличной имитацией лампы от Тиффани на ней. Комната обставлена мебелью настоящего красного дерева, а стенки увешаны книжными полками. У противоположной стены, между двумя подставками для книг из слоновой кости (изображающих слонов на задних лапах) стоял круглый телевизор «Сони». Дик смотрел программу Джонни Карсона с наушниками, а Моника читала новую книгу Майкла Кричтона, накануне присланную ей из клуба.

— Дик, — она положила закладку («Вот на этом месте я заснула», — гласила она) и закрыла книгу.

На экране Бадди Хэкет только что всех рассмешил. Дик улыбался.

— Дик, — позвала она громче.

Он снял наушники:

— Что?

— Как ты думаешь, у Тодда все нормально?

Он посмотрел на нее, нахмурясь, потом слегка покачал головой:

— Je ne comprends pas, cherie. — Его ужасный французский был их старой семейной шуткой. Они встретились в колледже, когда Дик провалил зачет по французскому. Его отец прислал лишние две сотни долларов, чтобы Дик нашел учителя. Он нанял Монику Дерроу, выбрав ее карточку на доске объявлений профсоюза. Перед Рождеством она уже носила его булавку… а он получил тройку по французскому.

— Он сильно похудел.

— Да, он заметно отощал, — сказал Дик. Он положил наушники на колени, и они издавали тихие квакающие звуки. — Он взрослеет, Моника.

— Так скоро? — тревожно спросила она.

Он рассмеялся:

— Так скоро. Я за шесть лет вымахал на восемнадцать сантиметров, от 168-сантиметровой креветки в двенадцать лет до великолепной массы мускулов и 186 сантиметров роста, которые ты сегодня видишь перед собой. Моя мать говорила, что по ночам слышит, как я расту.

— Слава Богу, ты не везде так вырос.

— Все зависит от того, как этим пользоваться.

— Ну и как, хочешь воспользоваться сейчас?

— Девка станет лысой, — сказал Бауден, бросая наушники через всю комнату.

Позже, когда он уже засыпал:

— Дик, а еще ему снятся кошмары.

— Кошмары? — пробормотал он.

— Кошмары. Я слышала пару раз, как он стонал во сне, когда спускалась ночью вниз в туалет. Мне не хотелось будить его. Это глупо, но моя бабушка говорила, что можно свести человека с ума, если разбудить посреди плохого сна.

— Она была полька, да?

— Полька, да, полька. Почему ты не скажешь «Сара»? Это ведь твое словечко.

— Ты знаешь, о чем я. Почему ты не пользуешься туалетом наверху? — Он построил его сам два года назад.

— Я не хочу будить тебя шумом воды.

— Не спускай воду.

— Дик, это отвратительно.

Он вздохнул.

— Иногда, когда я вхожу, он весь потный. И простынки влажные.

Он усмехнулся в темноте:

— Я думаю.

— О чем это ты? О, Господи, — она слегка его шлепнула. — Это тоже противно. И кроме того, ему ведь всего тринадцать.

— Через месяц четырнадцать. Он уже не так мал. Может, слегка ранний, но совсем не маленький.

— Сколько лет было тебе?

— Четырнадцать или пятнадцать. Я точно не помню. Но помню, что проснулся с мыслью, что умер и попал в рай.

— Но ты был старше, чем Тодд сейчас.

— Теперь это происходит раньше. Может, дело в молоке, а может во флюириде… Ты знаешь, в той школе, что мы в прошлом году построили в Джексон-парке, во всех женских туалетах стоят автоматы с гигиеническими пакетами. А ведь это начальная школа. Теперь среднему шестикласснику всего десять. Сколько тебе было, когда у тебя началось?

— Я не помню, — сказала она. — Но точно знаю, что кошмары Тодда мало похожи на то, что он умер и попал в рай.

— Ты его спрашивала?

— Да, один раз. Месяца полтора назад. Ты тогда играл в гольф с этим ужасным Эрни Джейкобсом.

— Этот ужасный Эрни Джейкобс может стать полноценным партнером к 1977, если раньше не истаскается со своей белобрысой секретаршей. Кроме того, он всегда платит за зелень. И что ответил Тодд?

— Сказал, что не помнит. Но у него было такое лицо, что, уверяю, помнит.

— Моника, я не все помню из своего драгоценного детства, но в памяти осталось то, что сны при поллюциях не всегда приятны. Наоборот, скорее неприятны.

— Как это может быть?

— Из-за чувства вины. Всех видов. Часть вины, может, еще из младенчества, когда внушалось, что мочиться в постель — плохо. А потом сексуальные штуки. Кто знает, почему происходят поллюции во сне? Из-за того, что пощупал кого-нибудь в автобусе? Или заглянул под юбку девчонке в классе. Не знаю. Единственный момент, который помню, что разрядился, когда прыгал с вышки в бассейне в какой-то праздник и потерял плавки при входе в воду.

— Ты из-за этого разрядился? — спросила она, хихикнув.

— Да. Поэтому, если ребенок не хочет рассказывать тебе о проблемах своего пениса, не заставляй его.

— Мы же делаем все возможное, чтобы он рос без этого ненужного чувства вины.

— Это неизбежно. Он приносит это из школы, как простуду, которой все время болел в первом классе. От друзей, от того, как учителя обсуждают некоторые вещи. Может, даже от моего отца. «Не трогай это ночью, Тодд, а то твои руки станут волосатыми, ты ослепнешь, начнешь терять память, а эта штука почернеет и отпадет. Так что будь осторожен, Тодд».