Худей! (др. перевод) - Кинг Стивен. Страница 33

Вилли посмотрел на бармена испуганно и несколько приниженно.

— Ладно, — сказал он. — Всего один вопрос, и меня здесь нет. — Он повернулся к Эндерсу. — Куда они направились?

— Я не знаю, — сразу ответил тот. — Цыгане не оставляют адресов, мой друг.

Плечи Вилли поникли.

— Но я уже был на ногах, когда они отъезжали на следующее утро. Я теперь совсем дерьмово сплю, а большинство их машин к тому же не позаботилось о глушителях. Я видел, как они выехали на 27 магистраль и повернули к северу. Моя отгадка будет… Рокленд, — старик глубоко вздохнул, и Вилли озабоченно склонился к нему. — Рокленд или Бутбэй Харбор. Да. И это все, что я знаю, мой друг, не говоря о том, что, когда старик назвал меня Флешем, когда он назвал меня моим тайным именем, я описался, замочив штанину и левую теннисную туфлю, — и Лон Эндерс неожиданно заплакал.

— Мистер, вы что, не уходите? — спросил Тимми.

— Уже иду, — вздохнул Вилли и пошел, задержавшись только на миг, коснувшись хрупкого, почти воздушного плеча старика.

Солнце ударило словно молот. Наступил полдень, солнце перекатило в западную часть неба, и когда Вилли поглядел налево, он увидел собственную тень, костлявую, как детский рисунок человечка, нарисованный на горячем белом песке.

Вилли набрал код: 203.

«Стоит серьезно призадуматься, если цыгане знают твое тайное имя».

Он набрал: 555.

«Мне не нравится ваш вид. Я хочу, чтобы вы пошли своей дорогой».

Он набрал: 923. Услышал, как зазвонил телефон дома, в Жирном Городе.

«Вы напоминаете мне дурное происшествие, которое ищет, где бы ему приключиться…»

— Привет? — голос ожидающий и немного запыхавшийся, он принадлежал не Хейди, а Линде. Лежа на постели в своем клиновидном номере, Вилли прикрыл глаза, когда их защемило от слез. Он увидел ее ясно, как в тот день, когда вел ее по Фонарному проезду и говорил ей о наезде, вспомнил ее старые шорты и длинные, жеребячьи ноги.

«Что ты можешь рассказать ей, Вилли? Как ты провел день на пляже, исходя потом, что обед твой состоял из двух кружек пива, и несмотря на обильный ужин, коронным номером которого был не один, а два бифштекса, ты потерял сегодня три фунта вместо обычных двух?»

— Алло!

«Что ты — дурное происшествие, которое ищет, где бы ему приключиться? Что тебе жаль, что приходилось лгать, но ведь все родители это делают».

— Алло! Кто там? Это ты, Бобби?

Все еще не раскрывая глаз, Вилли сказал:

— Это отец, Линда.

— Папочка?

— Милая, я не могу говорить, — сказал он. «Потому что чуть не плачу». — Я все еще теряю вес, но я вышел на след Лемке. Передай это матери. Передай, что я вышел на след Лемке. Ты запомнила?

— Папочка, пожалуйста, приезжай домой! — она плакала. Рука Вилли побелела на телефоне.

— Я соскучился по тебе, но когда я вернусь домой, мы больше никогда не расстанемся.

Смутно он услышал голос Хейди:

— Лин? Это отец?

— Я люблю тебя, куколка, — проговорил Вилли. — И я люблю маму.

— Папочка… — мешанина мелких звуков. Потом в трубке раздался голос Хейди:

— Вилли? Вилли, пожалуйста, прекрати это и вернись к нам.

Вилли осторожно повесил трубку, перевернулся на постели и положил лицо на скрещенные руки.

Он выписался из «Шератона» на следующее утро и отправился на север по длинной прибрежной магистрали, которая начиналась в Форте Кэй в Мэйне и оканчивалась в Кэй Вест, во Флориде. Рокланд или Бутбэй Харбор сказал старик в «Семи морях», но Вилли не собирался упускать ни одного шанса. Он останавливался у каждой второй заправочной станции на дороге; он останавливался у универсамов, перед которыми на складных стульях сидели старички, жующие зубочистки или спички. Он показывал фотографии каждому, кто соглашался взглянуть; он разменял два стодолларовых дорожных чека на двудолларовые купюры и раздавал их как чаевые, словно человек, привлекающий к радиошоу сомнительного качества. Четыре фотографии он показывал чаще других: фотографии девушки, Джины, с чистой оливковой кожей и темными, зовущими глазами; переделанный из катафалка фургон; грузовичок-фольксваген с женщиной и козерогом на борту и портрет Тадеуша Лемке.

Как и Лон Эндерс, люди не хотели разглядывать последнюю фотографию или притрагиваться к ней. Но все были готовы помочь, и Вилли Халлек без затруднений шел по следам цыган вдоль побережья. Не из-за номеров других штатов (летом в Мэйне можно увидеть множество машин со всех концов страны; они двигались, почти упираясь бамперами в соседей), сам живописный вид цыган, рисунки на бортах машин привлекали внимание. Большинство людей, с которыми говорил Вилли, утверждало, что женщины и дети цыган воровали вещи, но никто не мог сказать определенно, что именно украдено, и ни один, как установил Вилли, не вызвал копов в связи с этими предполагаемыми кражами. Чаще всего вспоминали цыгана с гниющим носом — если они видели его, то запоминали лучше остальных.

Сидя с Лоном Эндерсом в «Семи морях», Вилли отставал от цыган на три недели. Владелец бензозаправочной «Скоростное обслуживание у Боба» не мог припомнить день, когда цыгане заправляли у него свои машины, одну за другой. Они только воняли «как индейцы». Вилли подумал, что Боб сам отдает переспевшим запашком, но решил, что такое замечание было бы неблагоразумие. Студент, подрабатывающий в пивной, напротив Боба, смог точнее указать день — это было 2 июня, его день рождения, и он очень расстраивался, что приходилось работать. Вилли говорил с ними 20 июня, то есть отставал на 18 дней. Цыгане пытались найти место для стоянки севернее Бранвика, но их отправили дальше. 4 июня они остановились в Бутбэй Харбор. Не на самом берегу, конечно, но смогли найти фермера, который сдал им скошенный луг за 20 долларов в день.

Они задержались там только на три дня — летний сезон только начинался, и урожай был очевидно не очень богатым. Фермера звали Валбурн. Когда Вилли показал ему фото Тадеуша Лемке, тот кивнул головой и перекрестился, быстро и (Вилли в этом был уверен) бессознательно.

— Я еще не встречал старика, который был бы так резв, как этот, и я видел, как он нес охапку дров, которая была бы не по силам моим сыновьям, — Валбурн поколебался и добавил: — Он не понравился мне. И не только из-за своего носа. Черт, мой дед имел рак кожи и прежде чем сойти в могилу, рак прогрыз в его щеке дыру, размером с пепельницу. Туда можно было заглядывать и видеть, что дед пережевывает. Конечно, нам это не нравилось, но мы все равно любили деда… вы понимаете, что я хочу сказать. — Вилли кивнул. — Но этот… мне он не понравился. Я подумал, что он смахивает на душегуба.

Вилли уже хотел спросить перевод этого нового американизма, но потом решил, что душегуб, везде душегуб. Перевод читался в глазах Валбурна.

— Он и есть душегуб, — сказал Вилли с полной откровенностью.

— Я уже подумывал, не отправить ли их дальше. 20 долларов за ночь, если не считать уборку мусора после них — вполне приличная плата, но моя жена боялась их, да и я сам побаивался. Поэтому я пошел к Лемке тем же утром сказать, чтоб они убирались, прежде чем я перетрушу окончательно. Но они уже укатили. Облегчили мне задачу.

— Они поехали дальше на север?

— Точно. Я стоял на вершине того холма, — он указал, — и видел, как они свернули на шоссе. Я смотрел, пока они не скрылись с глаз долой, и очень обрадовался, когда их не стало.

— Да. Ручаюсь, что обрадовались.

Валбурн бросил на Вилли оценивающий, довольно критический взгляд.

— Не хотите ли пройти в дом выпить стакан сливок, мистер? Вы нехорошо выглядите.

— Спасибо, но мне нужно добраться до Совиной Головы до захода солнца, если смогу.

— Разыскиваете его?

— Да.

— Что ж, если найдете, надеюсь, он не сожрет вас, мистер, потому что мне он показался голодным…

Вилли говорил с Валбурном 21-го — в первый день официального лета, хотя дороги уже задыхались от туристов. Вилли пришлось проехать в глубь материка до Типскота, прежде чем ему удалось найти мотель со свободным номером. А ведь цыгане выкатились из Бутбэй Харбор утром 8-го.