Шок-рок - Купер Элис. Страница 14

Как это ни странно, желание панков с дешевых мест исполнилось. Метраж с подвижных камер все-таки попал в вечерние новости.

Он также пошел прямо на видеозапись, продвигающую дебютный альбом "Нил Колмик бэнд" живьем: "Без ограничений". Компания звукозаписи продала более миллиона копий еще до того, как хотя бы один трек с альбома был пущен на радио.

Пэм стояла в дверях голливудской квартиры Нила, грохочущие волны с последнего альбома Вернона Паники накатывались на нее словно сточные воды. Нил сидел на корточках на полу и, закрыв глаза, слушал музыку мертвого рокера. Громкость была вывернута так, что каждое слово было слышно, возможно, до самого Малибу.

Его длинные русые волосы, теперь давно не мытые, свалялись. Он был небрит и выглядел так, как будто несколько недель не принимал душ. Когда Пэм стала прямо перед ним, заставив его нехотя обратить на нее внимание, он все же поднялся, инстинктивно потянувшись за черной гитарой.

— Я думала, ты в Нью-Йорке, — сказала она.

Нил стащил с головы наушники, явно недовольный ее присутствием.

— Только вернулся, — угрюмо бросил он.

— Вид у тебя убитый. — Она подняла руку, но он отстранился — чередой быстрых, судорожных движений, так жуки двигаются.

— Работаю. Просто… знаешь, работаю. Новая песня.

— Что? — Пэм уперла руки в бока. — Я уже не стою связной фразы? — Она снова попыталась перейти на старый поддразнивающий тон.

Что, похоже, пришлось не к месту — Нил только в ярости уставился на нее.

— Как знаешь. — Пэм пожала плечами. — Работа есть работа.

Повернувшись на каблуках, она вышла.

Нил с мгновение смотрел на закрытую дверь, и в нутре у него медленно начинал вскипать мутный гнев.

— Суки, — пробормотал он.

На этот раз речь шла не о гитарных ключах.

Передвинув черную '59 на грудь, он стал перед стенным зеркалом в полный рост. Опустилась рука, взяла аккорд. И упиваясь им, он не заметил своего отражения…

Вывеска "Голливуд" ясно видна из окна спальни Кристины Паника. Угнездившись высоко в Бичвуд Кэньен, много чего видишь.

Кристина Паника, придавленная грузом вдовства за мертвым рокером и гудом в голове от кокса, разреженного так же, как ее паршивые рыжие волосы, валяется на кушетке и ни черта не видит.

Какой-то звук за дверью. Волоски у нее на шее встают дыбом. Звук сапог по мексиканской плитке. Несколько секунд спустя звонок в дверь.

Погруженная в собственный мир, Кристина его проигнорировала. Она никого не желает видеть, тем более не желает с кем-либо общаться. Ей хочется лишь, чтобы ее оставили наедине с ее трубкой, ее зажигалкой, ее кокаином. У нее был чистейший перуанский, какой только можно достать за деньги, и эта дрянь и в подметки ему не годится. Но этот — ее. Весь ее. Это — ее мир.

В дверь снова звонят, раз за разом. И звон перемежается стуком. Кристина устала считать звонки.

— Валите к черту, о'кей? — раздается поблекший, призрачный голос, лишь отдаленно напоминающий тот, что принадлежит ей. Она проводит языком по нижним зубам, абстрактно замечая, что коренные зубы у нее шатаются.

Звон прекратился, сменившись шумом внизу двери. Что- то проталкивают под дверь.

Ее усталые глаза расширились. Это что-то было зеленым, цвета бабок. Это — деньги. Бумажка свернута пополам, но цифры один, ноль, ноль хорошо видно.

— Там, откуда это взялось, есть еще, — произнес чем-то знакомый мужской голос. — Готов поспорить, они тебе пригодятся, а, Кристина?

Ее рот на мгновение раскрывается, чтобы сказать ему — кто бы этот придурок ни был — убираться ко всем чертям. Но было что-то в этом голосе, от чего у нее начало сводить желудок, что заставило вспорхнуть тревожных, предупреждающих птиц в ее мирке.

Но это же деньги.

Если они легальные, это решит все ее проблемы. А если и нет, какая разница?

— Ладно, — говорит голос по ту сторону двери, раздается еще один, последний стук. — Хочешь поиграть в игры? Идет. Я ухожу, дорогуша.

Быстро подойдя к двери, она отодвигает засов.

Через пару минут это будет не единственная мертвечина в комнате.

Он ворвался с видом обезумевшего жеребца, и даже в своей наркотической дымке Кристина уловила вонь, словно от гниющего мяса или, быть может, гниющих душ. Он как будто не столько вошел в комнату, сколько окутал ее.

— Милая… Я вернулся…

И смех, словно скрежет ржавых петель. И прежде чем она успевает выдавить "Кто вы?", что-то с резким треском ложится ей на шею.

— Седьмая струна, — раздается из самых недр темной волны голос. — Дин Маркли нескрученная, восемнадцатый номер, если быть точным.

Она врезается в него боком, борется, бьется и чувствует, как теплый ручеек бежит по ее горлу.

И голос шепчет ей в ухо, жаркий, напряженный голос:

— Чертова сука. Траханная безмозглая сука! Все, что тебе хотелось, это брать, брать и брать… да пошла ты! Вот это возьми! Сука траханная…

Она царапает руки, крупные руки, длинные, сильные пальцы — такие одни во все мире, и темный силуэт на тыльной стороне правой, черный топор…

— О боже, — пытается прошептать она, но не может. А даже если б могла, Бог ни черта бы не сделал, разве что пожурил бы, мол, нельзя открывать дверь незнакомым людям…

Только ведь это не незнакомец. А потом чернота топора поглощает ее, и тепло, льющееся по ее горлу и по переду ее платья, уносит ее прочь…

Джон Хемли двери не открывал.

Его дверь была выбита.

Джон Хемли выкатился из кровати и успел поднять глаза на накатывающуюся на него тьму.

— Ты был прав, — прошипела тьма. — В твоей душонке дерьма было больше, но музыкант он лучший, чем ты. Есть с чем развернуться. Порастрясти можно любую душу, но подходящий музыкант — его не всегда просто найти. Ты помог мне найти его. Ты дал меня ему. Как, черт побери, мило с твоей стороны. Я, мать твою, намерен отблагодарить тебя.

Джон начал было вставать. Попытался найти слова. Мгновение спустя он не мог даже найти свои мозги, когда гитара взметнулась, и полетели топор и кровь, и череп.

Когда Нил проснулся следующим утром, в голове его был туман, спина затекла, а уши терзал грохот MTV. Он так и остался лежать в дымке ступора, даже не помня, как и когда включил телевизор.

Потом начались рок-новости — с рассказом о вдове Вернона Паники, она была жестоко изнасилована и убита.

Нил сел, слушая новости лишь краем уха… а потом увидел кровь у себя на руках…

На своих руках…

Руках, казавшихся крупнее, чем были. Он списывал это, ну на… ну не знаю… Упражнение или что-то столь же нелепое, что в тот момент казалось вполне логичным объяснением.

И татуировка. Черный, оттененный кровью топор.

Вот она, татуировка, у него на руке, а где-то в закоулках сознания…

Он бросился к шкафу, где держал свою коллекцию пластинок. Бормоча что-то себе под нос, Нил принялся рыться в огромной стопке долгоиграющих. Он впервые заметил, как воняет у него изо рта и от тела. Пластинку он нашел в груде винила, поскольку подпольная запись еще не вышла на диске…

Альбом Вернона Паники "Горение", а на обложке — сам Верной, оттягивающий струну на самом верху грифа черной '59 "Гибсон Лес Пол Кастем". Обе руки, окруженные пламенем руки, прямо в самом фокусе, и вот она, татуировка, на тыльной стороне правой ладони.

Он круто повернулся, от чего пластинки полетели в разные стороны, и схватил гитару. '59 сверкала, на ней не было ни единого пятнышка, но мысленным взором Нил видел запекшуюся кровь на днище деки. И седьмая струна… Господи, здесь же кровь на седьмой струне.

Руки, казавшиеся чужими, ударили по струнам, и вызванный ими звук заполнил квартиру. Не подхваченный усилителями звук обрушился на Нила оглушительным громом. Звук. Звуки. Звук кричащей женщины и звук мужчины, хрипящего, вроде как Джон Хемли, голос, как будто издающий панический вой, молящий его выпустить, и все это смешивается в омерзительную какофонию, а поверх накладывается глубокий и низкий бас-аккорд смеха, отвратительного смеха, служащего бэк-ритмом.