Случайная вакансия - Роулинг Джоан Кэтлин. Страница 13

Этот кошмарный сценарий реализовался лишь отчасти, потому что наряду с несомненными преимуществами такие семьи видели в «Сент-Томасе» и определённые недостатки: им приходилось покупать для своих детей школьную форму или заполнять бесчисленные заявки на материальную помощь для её приобретения, хлопотать о выдаче проездных билетов на автобус, вставать ни свет ни заря, чтобы вовремя доставлять своё потомство на уроки. Если родителей останавливали эти препятствия, то их дети вливались в большую и непритязательную школу, построенную в Кентермилле. Если же дети из Филдса всё-таки попадали в «Сент-Томас», они почти не выделялись среди своих пэгфордских одногодков; более того, некоторых признавали очень хорошими ребятами. К таким относился и Барри Фейрбразер, смышлёный и всеми любимый школьный клоун, благополучно переходивший из класса в класс и лишь изредка замечавший, как застывали улыбки на лицах родителей соучеников при упоминании его адреса.

Вместе с тем «Сент-Томас» порой вынужден был принимать и откровенно агрессивных выходцев из Филдса. Например, Кристал Уидон на момент достижения школьного возраста проживала у своей прабабки на Хоуп-стрит, а потому отказать ей в приёме не было никаких оснований; правда, когда она вернулась к матери в Филдс, у многих затеплилась надежда, что школа избавится от неё навсегда.

Затяжной, мучительный для обеих сторон процесс её учёбы напоминал прохождение козы через желудок удава. Впрочем, Кристал нечасто обременяла учителей своим присутствием: специально подготовленный педагог проводил с нею занятия на индивидуальной основе.

По злой иронии судьбы Кристал оказалась в одном классе с Лекси, старшей внучкой Говарда и Ширли. Однажды Кристал ударила Лекси Моллисон по лицу, да так, что выбила ей два зуба. Ни бабку с дедом, ни родителей Лекси не утешило то, что эти зубы всё равно шатались.

Майлз и Саманта Моллисон решили, что в средней школе «Уинтердаун» таких, как Кристал, будут целые классы, и это убеждение заставило их определить обеих дочек в ярвилскую частную школу Святой Анны, где они жили всю неделю, приезжая домой только на выходные. Когда Говард приводил примеры пагубного влияния нового предместья на обстановку в Пэгфорде, он не забывал упомянуть, что Кристал Уидон лишила его внучек законного права на бесплатное образование.

V

Первый выплеск протеста сменился менее шумным, но столь же сильным недовольством. Филдс нарушал и осквернял былую красоту и покой Пэгфорда, и возмущённые горожане решили добиваться его отделения. Раз за разом проводился пересмотр границ, полным ходом шли реформы местного самоуправления, но дело не двигалось с мёртвой точки: Филдс по-прежнему оставался в составе Пэгфорда. Прибывающие в город новосёлы быстро схватывали, что ненависть к этому предместью служит залогом благосклонности городских заправил. Но теперь наконец-то — через шестьдесят с лишним лет после перехода этого рокового участка от Обри Фоли к Ярвилу, после десятилетий упорных трудов, согласований и обращений — антифилдсовцы Пэгфорда оказались на зыбком пороге победы.

Экономический спад заставил местные власти пойти на упрощения, сокращения и реорганизации. В Ярвилском областном совете нашлись депутаты, которым было бы на руку присоединение к городу маленького, разваливающегося на части предместья, не способного выжить в условиях жёстких мер экономии; увеличение электората за счёт целой армии недовольных позволило бы этим благодетелям заручиться дополнительными голосами на выборах.

У Пэгфорда был свой представитель в Ярвиле — депутат областного совета Обри Фоли. Не тот, что способствовал застройке Полей, а его сын. Молодой Обри, который унаследовал Суитлав-Хаус, служил в одном из коммерческих банков Лондона. Деятельность Обри на ниве местного самоуправления была окрашена тенью искупления: он словно пытался исправить то зло, которое бездумно причинил городку его отец. Они с женой Джулией спонсировали сельскохозяйственную выставку и вручали призы, заседали в различных комитетах и ежегодно давали рождественские приёмы, приглашение на которые считалось весьма почётным.

Говарда согревала мысль о том, что они с Обри стали близкими соратниками в борьбе за общее дело — за передачу микрорайона Филдс под юрисдикцию Ярвила; ведь Обри вращался в высоких коммерческих сферах, внушавших Говарду восторженное уважение.

Каждый вечер после закрытия магазина Говард, выдвинув ящик допотопного кассового аппарата, начинал пересчитывать мелочь и засаленные купюры, перед тем как убрать их в сейф. А Обри у себя на службе никогда не притрагивался к деньгам, хотя переправлял баснословные суммы с континента на континент. Он управлял и распоряжался денежными потоками, а когда обстоятельства складывались менее благоприятно, по-хозяйски взирал на их исчезновение. В глазах Говарда Обри был окружён мистической оболочкой, пробить которую не смог бы даже обвал мирового финансового рынка; хозяин кулинарии никому не прощал обвинений в адрес таких, как Обри, которые якобы ввергли страну в нынешнюю пучину финансовых трудностей. Когда в стране была тишь да гладь, никто почему-то не жаловался, приговаривал обычно Говард; он оказывал Обри уважение, достойное генерала, раненного на непопулярной войне.

В то же время Обри, как член областного совета, имел доступ к интересным статистическим данным и делился с Говардом многочисленными сведениями о ненавистном предместье Пэгфорда. В результате они оба знали объёмы вливаний, бесполезных и безвозвратных, в обветшалые кварталы Филдса, знали, что тамошние жители не являются домовладельцами (тогда как краснокирпичные дома в Кентермилле почти сплошь были выкуплены в собственность и обихожены до неузнаваемости: приоконные ящики с цветами, крылечки, аккуратные газоны); знали, что почти две трети населения Филдса сидит на шее у государства и что многие проходят через наркологическую лечебницу «Беллчепел».

VI

Говард всегда носил при себе мысленный образ Филдса, как воспоминание о страшном сне: исписанные похабщиной доски поперёк окон; подростки с сигаретами в зубах, вечно болтающиеся под разбитым навесом каждой автобусной остановки; повсюду спутниковые антенны, воздетые к небу, как обнажённые сердцевины угрюмых железных цветков. Он часто задавал себе риторические вопросы: что мешает людям сообща навести порядок у себя в районе? Что мешает объединить свои скудные ресурсы и купить одну газонокосилку на всех? Так нет же, Филдс полагал, что оба совета, областной и местный, обязаны убирать, чинить, ухаживать — и давать, давать, давать.

От таких мыслей Говард обычно переносился на Хоуп-стрит времён своего детства: на задних дворах, пусть даже крошечных, размером со скатерть, как, например, у его мамы, почти повсеместно росли турецкие бобы и картошка. Никакая сила, насколько знал Говард, не могла помешать обитателям Полей выращивать свежие овощи; никакая сила не могла заставить их махнуть рукой на хулиганистых отпрысков в капюшонах и с баллончиками краски; никакая сила не могла помешать им выйти сообща на уборку и благоустройство территории, привести себя в порядок, найти работу. Отсюда Говард делал вывод, что сегодняшние жители предместья добровольно выбирают такой образ жизни, а слегка угрожающий дух деградации, витающий над их районом, — это не что иное, как ощутимое проявление невежества и лени.

Пэгфорд, напротив, сиял, как виделось Говарду, нравственной чистотой, будто коллективная душа его обитателей воплощалась в аккуратных мостовых, холмистых улицах и живописных домах. Место рождения Говарда не сводилось для него к конгломерату старинных зданий, быстрой речке, окаймлённой деревьями, величественному силуэту аббатства и подвесным кашпо на Центральной площади. Этот городок был его идеалом, образом жизни, микроцивилизацией, выстоявшей среди упадка страны.

«Я — человек Пэгфорда, — повторял он наезжавшим в летние месяцы туристам, — до мозга костей». Этой сентенцией Говард делал себе прочувствованный комплимент, замаскированный под банальность. Он родился в этом городе и здесь умрёт; у него никогда не возникало желания уехать, сменить обстановку: река, леса — они и так менялись со сменой времён года; Центральная площадь весной утопала в цветах, а под Рождество сверкала огнями.