Случайная вакансия - Роулинг Джоан Кэтлин. Страница 7

В передней части зала находилась видавшая виды деревянная кафедра, рядом с которой сидела директриса, миссис Шоукросс. Отец Пупса, Колин Уолл по прозвищу Кабби, вошёл в зал и сел рядом. Этот высоченный лысеющий человек двигался так, будто напрашивался на пародию: неподвижные руки прижимались к бокам, а туловище подпрыгивало намного энергичнее, чем требовалось для ходьбы. У него был известный пунктик: поддержание идеального порядка в ячейках, закреплённых на стене возле его кабинета. В некоторых стояли заполненные журналы посещаемости, а остальные служили разным другим школьным целям. «Как бы это не выпало из ячейки; поправь, Кевин, а то свисает!»; «Боюсь, как бы ты не перепутала ячейки, Эйлса!»; «Девочка, не наступай на этот листок, как бы он не затерялся, дай-ка сюда, для него есть специальная ячейка!»

Все учителя называли эти ячейки секциями. Многие считали — только для того, чтобы отмежеваться от Кабби и «как бы».

— Сдвиньтесь, сдвиньтесь, — приказал мистер Мичер, учитель труда, Пупсу и Эндрю, которые сели через один стул от Кевина Купера.

Кабби встал за кафедру. Будь на его месте директриса, ребята угомонились бы тут же. Как только умолк последний горлан, дверь в середине правой стены распахнулась и вошла Гайя.

Она обвела взглядом зал (Эндрю позволил себе не прятать глаза, потому что на неё уставилась добрая половина собравшихся; Гайя пришла позже всех, такая незнакомая, такая прекрасная, — что там выступление Кабби) и стала быстро, не суетливо (талантом самообладания она не уступала Пупсу) пробираться за спинами одноклассников. Эндрю не решился вертеть головой, но его как ударило: рядом с ним до сих пор оставался свободный стул.

Её лёгкие, быстрые шаги приближались; вот она уже здесь; вот она села рядом. Слегка задев его стул, она задела и бок Эндрю. Ноздри его уловили аромат духов. Вся левая половина туловища горела от её соседства, и он порадовался, что у него на левой щеке (на той, что ближе к ней) почти нет прыщей. Никогда ещё он не находился от неё так близко и теперь не знал, решится ли на неё посмотреть, дать знак, что отметил её присутствие; впрочем, он тут же сказал себе, что слишком долго думал и уже не сумеет сделать это естественно.

Почёсывая левый висок, чтобы загородить лицо, он опустил взгляд на её руки, сцепленные замочком на коленях. Ногти короткие, аккуратные, без лака. На мизинце простое серебряное колечко.

Пупс незаметно упёрся локтем в бок Эндрю.

— Наконец, — сказал Кабби, и Эндрю сообразил, что это слово прозвучало уже дважды, что спокойствие в зале сменилось напряжённым молчанием, всякое шевеление прекратилось, а воздух заклубился любопытством, злорадством и тревогой. — Наконец, — повторил Кабби; голос его дрогнул и сорвался, — я должен сделать очень… я должен сделать очень печальное сообщение. Мистер Барри Фейрбразер, который за два года столь поспешно уготовил… столь успешно подготовил гребную команду девочек нашей школы… — всхлипнув, он провёл ладонью по глазам, — умер…

Кабби Уолл плакал у всех на виду; его шишковатая, почти лысая голова свесилась на грудь. По рядам прокатились смешки и охи; многие стали оборачиваться на Пупса, который сохранял благородно-спокойный вид, немного озадаченный, но абсолютно невозмутимый.

— …Умер… — всхлипнул Кабби.

Директриса в раздражении поднялась со стула.

— …Умер… вчера вечером.

Откуда-то из середины составленных рядами стульев долетел пронзительный клёкот.

— Кто смеялся? — вскричал Кабби; воздух потрескивал от напряжённого предвкушения. — КАК ВЫ СМЕЕТЕ? Кто из девочек смеялся, кто?

Мистер Мичер, вскочив с места, делал яростные знаки кому-то из сидящих в середине ряда, за спинами Эндрю и Пупса; стул Эндрю опять шевельнулся, потому что Гайя, извернувшись, оглядывала, как и все, задний ряд. У Эндрю обострились все чувства; гибкое тело Гайи оказалось прямо перед ним. Повернись он в противоположную сторону, в него бы упёрлась её грудь.

— Кто смеялся?! — вопрошал Кабби, неуклюже привставая на цыпочки, как будто надеялся кого-то высмотреть.

Мистер Мичер, лихорадочно жестикулируя, одними губами кричал что-то предполагаемой виновнице.

— Кто это был, мистер Мичер? — взвился Кабби.

Мичер не хотел никого закладывать; он пока не убедил виновную сторону объявиться, но, когда Кабби стал обнаруживать опасные признаки спуска с трибуны для проведения личного расследования, Кристал Уидон, красная как рак, вскочила и начала протискиваться мимо чужих коленей.

— После собрания — немедленно ко мне в кабинет! — заорал Кабби. — Какой позор… какое неуважение! Вон с глаз моих!

Но Кристал остановилась, не дойдя до конца ряда, ткнула вверх средним пальцем и завизжала:

— Что я такого сделала? Урод!

Зал взорвался оживлённым гвалтом и хохотом; педагоги безуспешно пытались навести порядок; дежурные учителя-регистраторы повскакали с мест и призывали свои классы к тишине.

Створки двери захлопнулись за Кристал и мистером Мичером.

— Всем сидеть! — гаркнула директриса, и в зале вновь установилась взрывоопасная тишина, кое-где нарушаемая ёрзаньем и шепотками.

Пупс смотрел прямо перед собой; его равнодушие впервые сделалось слегка натянутым, а бледное лицо едва заметно потемнело.

Эндрю почувствовал, как Гайя откинулась на спинку стула. Собравшись с духом, он покосился влево и усмехнулся. Она с готовностью улыбнулась ему в ответ.

VII

Пэгфордская кулинария открывалась в половине десятого, но Говард Моллисон приходил заблаговременно. Это был невообразимо тучный мужчина шестидесяти четырёх лет. Живот огромным фартуком свисал ему на бёдра, причём так низко, что многие первым делом начинали думать про его пенис: когда этот человек в последний раз его видел, как умудряется содержать его в чистоте, как управляется с теми делами, для которых предназначен данный орган. Отчасти потому, что его телосложение наводило на такие мысли, отчасти потому, что Говард был весельчаком, он в равной мере и обескураживал и обезоруживал, вследствие чего люди, впервые заглянувшие к нему в магазин, покупали больше, чем собирались. За прилавком он без умолку балагурил, одной толстопалой рукой управляясь с ломтерезкой, а другой придерживая аккуратно подложенный целлофан, на который падали тончайшие листочки ветчины; круглые голубые глаза всегда готовы были подмигнуть, а подбородки колыхались от непринуждённого смеха.

Говард придумал для себя такую униформу: белая рубашка без пиджака, жёсткий передник из тёмно-зелёной парусины, вельветовые штаны и войлочная охотничья шляпа с прикреплёнными к ней рыболовными мушками. Если шляпа некогда и была посмешищем, то это время давно прошло. По утрам он без тени юмора, с предельной точностью водружал её на густые поседевшие завитки, стоя перед маленьким зеркалом в тесном туалете за подсобкой.

Изо дня в день он с воодушевлением готовился к открытию. Ему нравилось расхаживать по торговому залу рано утром, когда тишина нарушалась только ровным урчаньем холодильных камер; он обожал вдыхать в магазин жизнь: щелчком включать светильники, поднимать шторы, снимать колпаки и открывать взору сокровища холодного прилавка — бледные серовато-зелёные артишоки, чёрные ониксы маслин, вяленые томаты, похожие на рубиновых морских коньков, плавающих в масле с крапинками трав.

Правда, сегодня утром радость омрачалась нетерпением. Морин, совладелица магазина, опаздывала, и Говард, как на рассвете Майлз, опасался, что кто-нибудь в обход его выложит ей сенсационную новость, а мобильным телефоном она не пользовалась.

Он остановился у недавно прорубленного арочного проёма между кулинарией и бывшей обувной лавкой, прикупленной под кафе (самое новое в Пэгфорде), и проверил, надёжно ли закреплён прозрачный строительный пластик, защищающий от пыли торговый зал. Кафе они планировали открыть к Пасхе, чтобы привлечь в Юго-Западные графства туристов, ради которых Говард ежегодно выставлял на витрину местный сидр, сыры и традиционные соломенные фигурки.