Время учеников. Выпуск 2 - Чертков Андрей Евгеньевич. Страница 15

— Ребята! — завопил я.

— Не бойся, — сказал Эдик, — за круг они не выйдут.

Я поверил и успокоился.

Тем временем администратор бочком, бочком подкатился к оппоненту и со всего размаха звезданул его по голове глиняной папкой, которой его снабдил создатель Витька, явно в яесть Модеста Матвеевича Камноедова.

— Решили-постановили-освоили! — каждая голова рявкнула свое; голоса были как в кинокомедии-буфф: тоненький, мелодичный и грубый бас.

Научник потряс глиняной макушкой, четко рассчитал движение и провел прекрасную подсечку.

— В гробу видали, — прожужжал он. — Останешься без съедобной елки, тахионного звездолета и кварковой бомбы!

Администратор покатился по полу, стуча головами друг о друга.

Витька зааплодировал. На шум и гам начали стекаться сотрудники. Прилетела Стеллочка с надкушенным бутербродом в одной руке и чашкой чая в другой. Появились дубли Жиана Жиакомо и Кристобаля Хозевича, причем последний был вооружен бандерильей.

Тем временем администратор поднялся, расставил коротенькие ручки в стороны и пошел на противника, щелкая тремя парами челюстей. Научник пытался прикрыться снизу, но лишился части лысины и половины уха, озверел и, обхватив супротивника за бока, повалился с ним на пол. Они визжали, катались, дубасили друг друга по мослам, грызли глиняные жилы, в общем, вели себя безобразно.

— Тебе это ничего не напоминает? — спросил Роман.

— Драку школьников, — сказал я.

— Вот-вот, — задумчиво сказал Роман.

— По-моему, разогрелись, — сказал Витька оценивающе. — Пора модулировать рисунок борьбы.

— Попробуй коэффициент десять в шестой. Это где-то лет двадцать спустя. Событийная ошибка будет чудовищной, зато эмоциональная компонента — весьма точной.

Витька тремя пассами материализовал громадное серебристое покрывало и набросил на сцепившихся големов. Я почувствовал головокружение.

Глава седьмая

Первый раз я оказался под воздействием покрывала Майи. Раньше мне приходилось слышать только рассказы и анекдоты.

Образы и облики наплывали волнами, летели, смешивались, переплетались. Больше всего это походило на полет над рваным облачным слоем: то внизу покажется город, то река, то степь с пятнами пожаров, то бесконечное море.

Я прекрасно понимал, что стою в родном машинном зале, что вокруг столпились ребята, но поток искусственного времени повергал нас в Будущее. Всплывающие картины оказались не менее эпичными, чем в воображаемом будущем машины Луи Седлового.

Я видел космонавтов, шагающих по Луне, видел сотни знаменитых магов, перебирающих гнилую картошку в ангарах и дергающих кормовую свеклу на полях, я видел боевых ифритов, скованных словом в подземных шахтах, и несчетное число маленьких серых чиновников, наводнивших все этажи НИИЧАВО.

Дыры в тучах исчезли вместе с самими тучами. Ясное голубое небо рвалось в окна. Я стоял на первом этаже института среди знакомых портретов с ликами корифеев. Все так же вокруг меня громоздились заброшенные гипсовые фигуры, старые приборы, которые выбросить было жалко. Тот же ледяной смрад в нишах, знакомое позвякивание, взревывание Змея Горыныча в подвале. Лишь я чувствовал себя бесплотным. Я озирался и понимал, что боюсь. Безотчетно боюсь и абсолютно беспричинно, Здесь обитало наше будущее, истинное, не придуманное кем-то, а созданное, сотворенное из нашей гениальности и нашей глупости, упрямства и соглашательства, достижений и провалов…

Я вздрогнул: за окном вдоль лабазов медленно шел пожилой человек с черным карликовым пуделем на поводке. Человек остановился, придерживая спешащего пуделя, и посмотрел в мою сторону. Вряд ли он мог видеть меня… С трудом я мог представить, что буду так выглядеть двадцать лет спустя.

«Саша, — прошелестел где-то над головой голос Эдика, — не ищи себя. Надо оценить все в целом. Не распыляйся».

Я вспомнил, что в одной из версий будущего Эдика ждет преждевременная смерть, устыдился и оторвал взгляд от человека на улице. Я осмотрел институт с высоты полета прошлогоднего листа. И первое, что мне бросилось в глаза, — это листки с некрологами на доске объявлений.

Я, конечно, понимал, что маги не умирают, они уходят. А это значило, что великие покинули наш мир. Может, посчитали бесперспективным, может, вообще безнадежным, сломанным. Переживал я страшно: похоже, вместо царства мысли и духа мне привиделось провинциальное учреждение, занимающееся рутинным подсчетом ушедших секунд.

Изменилось все. Никто не занимался больше Линейным Счастьем. Зато возник странный отдел Материального Счастья, работающий над разработкой мерила оного счастья. Заправлял в отделе по-прежнему замученный вопросами Магнус Федорович Редькин.

Категорически исчез отдел Смысла Жизни. Я просто не смог найти половины этажа. Похоже, что Кристобаль Хозевич, уходя, замкнул все мировые линии на себя, не оставив этому миру даже следа своих идей. Зато катастрофически разросся отдел Абсолютного Знания. Занимал он теперь два этажа. Сотрудники его почти все имели одинаковые фамилии и были несчетны числом. Правда, судить об этом можно было лишь по спискам на прибавку к зарплате. Найти кого-то на указанных этажах не представлялось возможным. Лишь иногда из-за приоткрытой двери доносилось: «Валек! Але, Валек! Карбюратор сдох, зараза!..», или можно было увидеть дубля, с упорством транспортера перекладывающего папки с одного стеллажа на другой.

В бывшем отделе Жиана Жиакомо неведомые девочки пифического вида нагревали на газовой горелке живую воду, разлитую в бесчисленные пробирки. Грели, смотрели и исступленно записывали результаты: как меняется температура воды в зависимости от давления газа, поступающего в горелку. Пробирка перегревалась, лопалась — они брали следующую.

У меня просто глаза на лоб лезли. Я чувствовал, что где-то здесь должна была быть молодая волшебная сила, Что-то должно было остаться в недрах храма науки. И где-то юные маги по-прежнему решали Единое Уравнение Мира исключительно в своих граничных условиях.

Я мысленно раскинул перед собой план института, как учил Саваоф Баалович Один, и пошел по силовой линии мысли.

И я нашел. Еще и еще. Их было по одному на этаж. По одному на отдел. Хельгочка Цууд, Тенгиз Гончаров, Саша фон Штиглиц, Володя Абрамакс, Юля Крыжовникова… Мне казалось, что я давно их всех знаю. Каждое имя звучало как чистая нота в сиплом оркестре.

А потом я нашел целую группу.

Как ни удивительно, две их комнатки находились на одном этаже с общежитием в нарушение всех санитарных норм. Маленькая группа Инфраконтурной Магии. В наше время мы и мечтать не могли о таких темах: не было ни техники, ни осмысленной теории — так, одна голая идея. Инфраконтурная магия находилась на стыке разработок по магической эманации, геометрии радуги и семи принципов Белого Гримуара. Руководил группой нудный педантичный маг — явно прибившийся откуда-то издалека, — Уро Боросович Абзу. А работали с ним три молодых магистра: веселый, легкомысленный трудоголик Ярополк Чудов-Юдов, романтический Волик Хорошниченко, бард и поэт, и смурной маг-теоретик Н. Вояка-Водкин.

Я почувствовал незримое присутствие моих друзей-магистров. Они все оказались здесь, в этом уголке НИИЧАВО двадцать лет спустя. В одном из уголков, где еще оставалась сила нашей жизни. Магистры были печальны, за исключением Витьки, которого, как и следовало ожидать, распирала злость.

В каких условиях работали ребята! Как боевые мечи, на стенах были развешаны тяпки для мокрицы, секачи для рыбьих голов, совки для пикировки капусты и шесты-расщепы для сбора яблок. Судя по всему, отрабатывать барщину административному голему им приходилось постоянно.

Они сами делали чертежи приборов, сами программировали электронно-вычислительную машину «Обь-1033», сами проводили фундаментальные эфирные опыты. А Уро Боросович, если не ездил в столицу за финансированием, регулярно грузил на двадцать первую «Волгу» — машина-мечта! — колбы с сомой и амброзией, изначально предназначавшимися для смазки осей алхимических гониометров, и двигал в Китежград. Уро Боросович подъезжал к забору завода маготехники и принимался флегматично бросать через забор привезенные колбы с заветной жидкостью, а в ответ летели бруски кладенцовой стали, канистры с субстратом мертвой воды, запасные блоки для «Оби-1033» и новые умклайдеты — непривычные, странные, компактные, явно построенные на технологии сверхбольших интегральных схем. Молодежь тем временем вела работы вахтовым образом: двое творили опыты, а третий шел исполнять свой шефский долг. Потом возвращался в лабораторию, а его сменял другой и так же исправно «рубил муку и продувал макароны». Затем приезжал Абзу и, сгрузив трофеи, шел на Ученый совет — под председательством по-прежнему спящего многознатца Мориса-Иоганна-Лаврентия Пупкова-Заднего — и упрямо долдонил, что тема перспективная, что ребята хоть и молодые, но за весь персонал института свеклу драть не могут… И судя по всему, длилось это уже не первый год.