Время учеников. Выпуск 2 - Чертков Андрей Евгеньевич. Страница 5

— Темно.

— Ничего, Алексей. С завтрашнего дня светомаскировка станет историей. Вернее, с сегодняшнего. — Он потянулся, и Быков понял, что Юрковский устал. Очень устал.

— Как — историей?

— Сюрприз. Для всей страны сюрприз, но тебе скажу то, что остальные узнают в семь ноль-ноль по московскому времени. Атлантиды капитулировали. Все, конец, finita. Как напишут в газетах, последняя цитадель империализма пала. Жизнь входит в мирное русло. Приходит время наград. Давай, Алексей, верти дырочку в кителе.

Гидроплан прекратил набор высоты, теперь летели гладко, неколебимо.

— Дырочку?

— Или даже две. Наверное, две.

— Ты расскажи, что происходит, пожалуйста, только серьезно.

— Серьезнее некуда, дорогой. Мы вернули свое, Аляску и Калифорнию, Мексика — Техас, Южные штаты будут преобразованы в Свободную конфедерацию, Северные обретут независимость, каждый штат станет отдельной страной.

— Так быстро?

— Революционный порыв рабочего класса Америки плюс гений генералитета. И вот, покончив с ратными делами, правительство решило воздать должное отважным покорителям Венеры. — Володька часто говорил с иронией, но сейчас он пытался говорить с иронией. Или просто кажется — от недосыпа, от случившихся событий?

— Нас всех собирают? Весь экипаж «Хиуса»?

— Всех, всех. Даже Иоганыч будет, медицина дала добро.

— И Миша?

— Разумеется, куда мы без него? Должен уже приземлиться. Миша наш вместе с Ляховым там летали, наверху. Обеспечивали господство в космосе. «Хиус», он целой флотилии стоит. Хотя, конечно, флотилия тоже без дела не осталась. — Юрковский встал, подошел к буфету. — Выпьем, Алеша? Шампанского? «Абрау Дюрсо», урожай шестьдесят шестого года. Знатоки хвалят.

— Не хочется. И поздно, то есть рано.

— Надо, надо. А то хозяин этого ковра-самолета обидится. — Юрковский по-гусарски хлопнул пробкой, пена просто клокотала. — За нас, Алеша. Сегодня — за нас..

Они выпили по бокалу, и Юрковский вернул бутылку в буфет.

— Или ты хочешь еще?

— Нет.

— Тогда я сосну, Алексей. Запарился. Нас утром примут, ранним утром. — Он снял пиджак, устраиваясь на диване, вытянул ноги, чтобы не помять безукоризненную стрелку. — Да, знаешь… Вроде обычая такого… Ты на одно желание имеешь право…

— Золотая рыбка?

— Весьма. И с норовом: не по ней — щукой обернется. Но простые желания исполняет справно — машину, квартиру, дачу там или еще что. Только в Москве квартиру не проси.

— Не дадут?

— Дадут. Но спроса на московские квартиры лет десять не будет. Подумай, чего хочешь. Не прогадай. Кого учу, ты умный. — Юрковский прикрыл глаза, нахохлился. — Запарился я…

Про желание Быков слышал и раньше. Значит, «Героя» дадут, раз желание. Ничего иного, если честно, он не ждал. И желание припас загодя. Просьбу. Хорошо выверенную просьбу.

Он тоже забился в угол кресла, но не спалось. В свете плафонов, горевших вполсилы, видно было, как сдал Володька. Сейчас он казался стариком; редкие волосы слиплись, череп, просто череп, а не голова. Стало стыдно своего здоровья, красной рожи, долгих дней ничегонеделания.

Тьма внизу, зато над тучами — луна. Большая, что прожектор. Для влюбленных старается.

Незаметно для себя он задремал и очнулся прямо перед посадкой. Снаружи серело, видна была тайга, тайга и снег.

— Отдохнул, герой? — Юрковский опять смотрелся молодцом. Умеет собираться, умеет, не отнять.

— Где мы, не пойму?

— Сейчас, недолго осталось. — И действительно, тайга надвигалась, ближе и ближе, затем показалось поле, бетон, фермы. — Новосибирск, друг мой, резервная столица.

Движение прекратилось нечувствительно, забытый бокал на столе не покачнулся. Это вам не на Венеру садиться, дорогие товарищи.

Через полчаса они были в зале ожидания — так определил для себя Быков комнату, в которую они попали из перехода метро. Над ними хлопотали не то парикмахеры, не то гримерши — подправляли прическу, пудрили кожу. Быкова заставили переодеться в парадную форму, выданную тут же, — «это теперь ваша». Сидит ловчее, чем своя, и материя добротная, но — покоробило.

— Ничего, Алексей, искусство требует жертв. Это для кинохроники. — Юрковский подмигнул, но вышло невесело.

— А где остальные? Миша, Иоганыч? — И, словно услышав, из другой двери, не той, откуда пришли они, показались и Крутиков, и Дауге.

— Гриша, — шагнул было к нему Быков, но тут их позвали:

— Проходите, проходите, товарищи! — звали так, что медлить было — нельзя.

Он пропустил всех вперед — Юрковского, Мишу, улыбнувшегося им какой-то смущенной, даже тревожной, улыбкой Дауге — и пошел рядом с последним, искоса поглядывая в застывшее, серое лицо Иоганыча. И шел Гриша не своим шагом, легким, даже разболтанным, а ступал на всю подошву, твердо и в то же время неуверенно, так ходит застигнутый врасплох пьяный сержант перед нагрянувшим командиром полка.

Если бы действительно пьян.

Из довольно непритязательного перехода они прошли в чертоги — высокие потолки, мрамор, яркий дневной свет, странный на такой глубине — над ними метров пятьдесят породы, не меньше. По ровной, без складочки, дорожке они прошли вглубь, где и остановились. Напротив, за столиком с гнутыми ножками, сидел человек. Не первое лицо государства, даже не второе, но третье — несомненно. Хотя — как посмотреть. Откуда посмотреть. Для многих — он самый первый.

А рядом, но на своем неглавном месте — рангом пониже, все больше незнакомые, за исключением одного Краюхина, в генеральском мундире, покрытом чешуей орденов. Tiranosaurus Rex, вспомнил Быков рисунок Дауге.

— А, вот они, наши герои. — Человек за столиком был непритворно доволен. Он любил быть добрым — к своим, награждать, давать заслуженное. — Именно благодаря вам, таким как вы, наступил сегодняшний день. Впереди… Ах, какая впереди жизнь! С нынешнего дня… — Речь лилась, плавная, ласковая, сверхтекучая. Потом перешли к протокольной части: «За проявленные при этом мужество и героизм…» Всем вручили по ордену, а Быкову, как и предсказывал Юрковский, еще и Золотую Звезду. Дыры в кителе не потребовалось, по крайней мере сейчас — на орденах были хитрые крючочки, как у клещей. Держатся. Когда присосется, начинает раздуваться.

— А сейчас мы по-простому, по-семейному присядем. — Их провели в новый зал. Сколько же их здесь нарыто.

— Ну, здесь все свои. — Третье лицо огляделся с удовлетворением. К своим относились и Краюхин, и порученец, и, разумеется, новонагражденные. Остальные — свита, репортеры, телевизионщики — остались за дверью. — Большое дело своротили. По русскому обычаю… — Он хлебосольно повел рукой. — Жаль, времени мало. Ну, вы потом продолжите, верно, Николай Захарович?

— Непременно продолжим. — Краюхин потер руки, изображая продолжение. — Традиция!

— Чем богаты, как говорится. — Руководитель собственноручно резал хлеб, пахучий, ржаной. Сало, огурцы, лук уже лежали на блюде. — Мы по-русски, попростому. Я слышал, вам, космогаторам, нельзя, но вы уж уважьте старика. — Из запотевшего графина он разлил водку по маленьким пузатым стопочкам. — Во здравие…

Выпили все, лишь Дауге запнулся, и Юрковский подтолкнул Иоганыча, давай, мол.

Быков захрустел огурцом, руководитель одобрительно поглядел на него:

— Люблю таких, парень. В работе тоже, чай, не последний?

— Алексей Петрович проявил себя с наилучшей стороны, — аттестовал Быкова Краюхин.

— Помню, как же. Значит, так. Начнем вот с тебя. Юрковский, да?

— Так точно. — Володька, не спросясь, налил себе вторую стопку. Лицо бледное, но улыбчивое. Переморгаем, Володька. Не то видели.

— Ну, Юрковский, о чем мечтаешь, чего не хватает для счастья?

— Я бы просил вас и в вашем лице правительство распорядиться о выделении средств для комплексного освоения Венеры, в частности — создать многопрофильный институт Венеры.

— Губа не дура. Ты кто, геолог?

— Так точно. — Но третью стопку не взял.

— Получишь институт геологии Венеры. Только учти, работать — кровь из носу! Нам много чего из Венеры получить нужно, много!