Дневной дозор - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 11

— Что, совсем плохо? — спросила я.

— Не то слово, — без лишних сантиментов ответил он. — Алиса, ты чем думала, когда силу отдавала?

— Я действовала по инструкции, — опять ощущая подступающие слезы, ответила я. — Эдгару конец бы пришел, против него стояли два мага второго уровня!

Лекарь кивнул:

— Достойное усердие, Алиса. Но и цена немалая.

Эдгар, уже торопящийся к лифту, остановился, сочувственно посмотрел на меня. Подошел, и поцеловал в ладонь, трепетно и галантно. Эти прибалты — они вечно строят из себя викторианских джентльменов.

— Алиса, моя глубочайшая благодарность! Я чувствовал, что вы отдаете последнее. Боялся, что и ты уйдешь вслед за Ольгой.

Он повернулся к лекарю:

— Карл Львович, что возможно сделать для отважной девушки?

— Боюсь, что ничего, — лекарь развел руками. — Алиса вытягивала силу из собственной души. Это как с дистрофией, понимаете? Когда организму не хватает пищи, он начинает переваривать сам себя. Уничтожает печень, мышцы, желудок — лишь бы до последнего сохранить мозг. Наши девочки попали в аналогичную ситуацию. Жанна, похоже, вовремя потеряла сознание и перестала отдавать последние резервы. Алиса и Ольга держались до последнего. У Ольги внутренних резервов оказалось меньше, и она умерла. Алиса выдержала, но полностью истощилась ментально…

Эдгар понимающе кивал, все остальные с любопытством прислушивались, а лекарь продолжал витийствовать:

— Способности Иного чем-то схожи с любой энергетической реакцией, к примеру — ядерной. Мы поддерживаем свои способности, извлекая силу из окружающего мира, из людей и прочих низкоорганизованных объектов. Но для того, чтобы начать получать силу, ее вначале надо вложить — таков жестокий закон природы. И вот этой, начальной силы, у Алисы практически не осталось. Грубая подкачка здесь не поможет, как не спасет умирающего от голода кусок круто соленого свиного сала или прожаренного до хруста мяса. Организм такую пищу не переварит, она убьет, а не спасет. Так и с Алисой — влить ей энергию можно, но она захлебнется.

— А можно не говорить обо мне в третьем лице? — спросила я. — И таким тоном!

— Извини, девочка, — Карл Львович вздохнул. — Но я говорю правду.

Эдгар бережно отпустил мою руку. Сказал:

— Алиса, ты не переживай. Может быть, руководство что-нибудь придумает. Кстати, о прожаренном мясе… я голоден как зверь.

Лемешева кивнула:

— Пойдем в какое-нибудь бистро.

— Подождите меня, а? — попросила Жанна. — Душ приму, я вся в мыле… У меня даже ужасаться сил не осталась.

Я стояла, тупо слушая их разговор, и пытаясь ощутить хоть что-нибудь на уровне Иного. Увидеть свою подлинную тень, вызвать сумрак, почувствовать эмоциональный фон…

Пусто.

А про меня словно уже и забыли…

Будь на моем месте Жанна или Ленка — я бы тоже себя так вела. Ну не вешаться же, в конце концов, из-за чужого ротозейства? Кто меня просил отдавать все, до донца? Так нет… захотелось геройствовать!

Это все из-за Семена и Тигренка. Когда я поняла, с кем мы столкнулись — решила взять реванш. Доказать что-то… кому-то… зачем-то…

Ну и что теперь? Доказала.

И стала калекой. Куда большей, чем после схватки с Тигренком…

— Жанка, только быстро, — сказала Лемешева. — Алиса, ты с нами пойдешь?

Я повернулась к Анне Тихоновне — но сказать ничего не успела.

— Уже никто никуда не идет, — послышалось из-за спины. У Лемешевой округлились глаза, а я, узнав голос, вздрогнула.

У лифта стоял Завулон.

Сейчас он был в своем человеческом облике: худощавый, печальный, с немного отсутствующим взглядом. Многие из наших его только и знают — спокойного, неторопливого, даже скучноватого.

А я знаю и другого Завулона. Не сдержанного шефа Дневного Дозора, не могучего бойца, принимающего демонический облик, не темного мага вне классификаций, а веселого и неистощимого в выдумках Иного. Просто Иного — без всяких следов разделяющей нас пропасти, будто и не было разницы в возрасте, опыте, силе.

Было так когда-то. Было…

— Все в мой кабинет, — велел Завулон. — Немедленно.

Он исчез — нырнул в сумрак, наверное. Но перед этим на миг остановил взгляд на мне. Его глаза ничего не выражали. Ни насмешки, ни сожаления, ни приязни.

Но все-таки он посмотрел на меня, и сердце екнуло. Последний год Завулон вообще словно бы не замечал неудачливую ведьму Алису Донникову.

— И покушали, и помылись, — хмуро сказала Лемешева. — Пошли, девчонки.

То, что я села в сторонке, получилось случайно.

Ноги сами понесли меня в кресло у камина — широкое кожаное кресло, где я так привыкла сворачиваться клубочком и полусидеть-полулежать, глядя на работающего Завулона, на бездымное пламя в очаге, на фотографии, которыми увешаны стены…

И когда я сообразила, что невольно отдалилась от всех, занявших подобающие места на диванах у стены — было уже поздно что-либо менять. Только глупо бы выглядела.

Тогда я скинула босоножки, подобрала под себя ноги и уселась поудобнее.

Лемешева удивленно глянула на меня, прежде чем приступить к отчету, остальные даже взгляда себе не позволили — ели глазами шефа. Лизоблюды!

Завулон, откинувшийся в кресле за своим необъятным столом, тоже никак на меня не отреагировал. Внешне, по крайней мере.

Ну и не надо…

Я слушала ровный голос Лемешевой — докладывала она хорошо, коротко и четко, ничего лишнего не сказано, и ничего важного не упущено. И смотрела на фотографию, что висела над рабочим столом. Старая-престарая, ей сто сорок лет, она сделана еще коллоидальным способом — когда-то шеф мне подробно объяснял различия между «сухим» и «мокрым» методами. На фотографии — Завулон в старомодной одежде оксфордского студента, на фоне башни колледжа Крайст-Черч. Это подлинник работы Льюиса Кэрролла, и шеф как-то заметил, что очень трудно было уговорить «этого чопорного поэтического сухаря» потратить время не на маленькую девочку, а на собственного студента. Но фотография очень удачная, наверное, Кэрролл и впрямь был мастером. Завулон на ней серьезен, но в глазах живет тихая ирония, и еще он кажется гораздо моложе… хотя что для него полтораста лет…

— Донникова?

Я посмотрела на Лемешеву и кивнула:

— Совершенно согласна. Если целью нашей миссии было непременное освобождение задержанной — то образование круга силы и угроза жертвоприношения являлись наилучшим решением.

Помолчав, я скептически добавила:

— Конечно, если эта дура стоила таких усилий.

— Алиса! — в голосе Лемешевой зазвенел металл. — Как ты смеешь обсуждать приказы руководства? Шеф, приношу извинения за Алису, она переволновалась и несколько… несколько не в себе.

— Разумеется, — сказал Завулон. — Алиса, фактически, обеспечила успех операции. Пожертвовала всей своей силой. Неудивительно, что ей хочется задавать вопросы.

Я вскинула голову.

Завулон был очень серьезен. Ни тени насмешки или иронии.

— Но… — начала Лемешева.

— Кто-то только что говорил о субординации? — прервал ее Завулон. — Помолчите.

Лемешева осеклась.

Завулон поднялся из-за стола. Неторопливо подошел ко мне — я, не отрываясь, смотрела на него, но вставать не стала.

— Та дура, — сказал Завулон, — ни стоила таких усилий. Разумеется. А вот сама операция против Ночного Дозора была крайне важна. И все ваши боевые раны вполне оправданны.

Мне словно шило в одно место вставили…

— Спасибо, Завулон, — ответила я. — Мне будет легче прожить все эти годы, зная, что я выкладывалась не зря.

— Какие годы, Алиса? — спросил Завулон.

Странное дело… мы целый год вообще не разговаривали… я даже приказов от него лично не получала… а вот сейчас он заговорил — и в груди снова холодный колючий комок…

— Лекарь сказал, что я восстановлюсь очень нескоро.

Завулон усмехнулся. И — вдруг — протянул руку! И потрепал меня по щеке. Ласково… и так знакомо…

— Мало ли, что сказал лекарь… — миролюбиво произнес Завулон. — У лекаря свое мнение… а у меня свое.