Журнал «Если», 1998 № 03 - Финтушел Элиот. Страница 66

— Возможно…

— Но это все второстепенные вопросы, — охладил я ее радость. — Вопрос в том, где мы на самом деле собираемся укрываться? Ставки слишком высоки, чтобы оставаться в державе. Маркус! Скажи, когда ты бежал из Версаля, у тебя был четкий план?

— Я хотел уехать подальше, устроиться в какой-нибудь гильдии учеником, а когда вырасту — пойти учиться в университет, — немедленно сообщил он.

— О, Господи, — я покачал головой. — Святая невинность. Миллионы детей по всей Европе хотели бы того же. Сыновья крестьян, ремесленников, простых горожан… И ты думал, что тебе повезет?

— Я умнее, — коротко сказал Маркус.

Осекшись, я кивнул:

— Да. Пожалуй, ты прав. Но этот план годился бы, не начнись такая охота за твоей головой. И только для одиночки. Теперь ты не один и хочешь того или нет — мы повязаны крепко-накрепко.

Мальчик кивнул.

— Хелен?

— Я предлагаю уехать в Китай, — немедленно ответила летунья. — Это далеко. Там может найтись работа для меня. И вряд ли когда-нибудь держава будет воевать с Китаем. А я не хотела бы оказаться на чужой стороне.

— Это правильно, но… Ты была там?

— Нет.

— А я был. Это умный народ. Великий. Но они живут по своим законам, и чужаку принять их очень нелегко. К тому же мы будем выделяться, тут никакая маскировка не годится. Когда до Китая дойдут слухи о случившемся, а они дойдут, нас немедленно схватят. Тебя учили держать боль, но под руками китайских умельцев даже статуи заговорят..

Хелен молчала. Я повернулся к Луизе:

— Сестра-настоятельница?

— Думаю, нам стоит уехать в глушь, но не покидать державы, — Луиза чувствовала себя весьма неуверенно. — Все-таки тут нам проще скрываться, да?

Я кивнул. Это и впрямь было верно.

— Что предлагаешь ты, Ильмар? — резко спросила Хелен. — Уверена, у тебя уже готов свой план.

— Да, конечно. Я предлагаю бежать в Руссию.

— Не менее опасно, — немедленно отреагировала Хелен. — Русская разведка уже давно все выведала, не сомневаюсь. А мастера заплечных дел у них еще те умельцы! Вытрясут все из нас, вытрясут из Маркуса. Знаешь их любимые пытки? «Сибирский валенок» — это когда ноги суют в сапог из шерсти, мочат в ледяной воде и выставляют на мороз. «Царь-колокол» — тебя впихивают под большой колокол и начинают неритмично по нему стучать. «Московский свет», «Ежовые рукавицы», «Ханское седло», «Полезай в кузов», «Березка»…

Маркус вздрогнул. Мне тоже стало не по себе. Впрочем, я и назвал Руссию ради того, чтобы Хелен было что отвергать.

— Все. Убедила. Можешь детали не уточнять. Тогда остаются Колонии.

— А вот это дело, — кивнула Хелен. — Какие? Америка, Индия?

— Не знаю. Там я нигде не был.

— Главная проблема не в том будет, как добраться до портового города, — размышляла Хелен. — На корабль сесть — вот в чем беда. Прервать все сообщения Дом не мог, это уж совсем крайнее дело. Но проверки в портах должны быть такие… Грим тут не спасет.

— Жаль, планёры через океан не летают.

Хелен горько рассмеялась.

— Значит, добираемся до ближайшего порта, — решил я. — Нет, не до ближайшего, конечно. Полагаю, нас вполне устроит Марсель или Нант. Галлийцы — народ ленивый. Может, и обманем Стражу.

— И все? — возмутилась Хелен. — Ты считаешь, что мы все обсудили? Ильмар!

— Во-первых, обсуждать особо нечего. Мы пока не знаем, что Дом предпримет. Какие введут проверки, насколько поиски усилятся. Во-вторых, лучше мы надолго загадывать не будем.

— Почему?

— Если кто-то из нас, ну, исключая Маркуса, попадет в руки Стражи — остальные должны уходить. И лучше, чтобы пленный не знал точно куда. Знаешь, какие у нас искусники водятся? «Сибирский валенок», это, наверное, страшно. А вот «Белая роза, красная роза»? Или «Венецианский гриль», «Раскаянье» или «Любовь Шарлотты»?

Луиза сложила руки лодочкой и принялась молиться.

— Ты что… все это пережил? — растерянно спросила Хелен.

— Господь миловал. Трех таких пыток не пережить! А говорить начинают на первой, уж можешь поверить. Когда меня на Печальные Острова отправили, я во всем признался после «Раскаянья». А ведь даже тело не увечат, следов нет. Только боль — такая, что перед глазами все красно…

— Мир жесток, — тихо сказал Маркус. — Ильмар, я вот слышал про все эти пытки в Версале. Только не знаю, что это такое.

— Лучше тебе и не узнать, — я обнял Маркуса за плечи. — Сам будешь молить, чтобы позволили Слово сказать, да Святую Книгу вернуть…

— Нет! — возмущенно крикнул Маркус.

— Да. Ты не знаешь, что такое настоящая боль.

Наступила тишина. Напряженная, тягучая.

Кто тут знал про боль, про пытки, про унижения?

Только я.

Даже хваленая закалка летунов, которой их еще в училище подвергают — детские шалости. Одно дело, когда сам идешь, знаешь, что будут твою храбрость испытывать, к боли приучать. Совсем другое — сидеть в каменном узилище и никакого просвета, никакой надежды…

— Я боюсь, — сказал Маркус. — Если Владетель узнает Истинное Слово…

Мы молчали, боясь вспугнуть этот всплеск откровенности.

— Однажды я с ним разговаривал, — глядя в пол, произнес Маркус. — Года три назад, не больше. Тогда Владетель сказал, что я был бы хорошим принцем. Настоящим. Если бы еще немного жесткости взял в себя, а не мягкость, как у мамы.

Я не считал его ни слишком мягким, ни недостаточно жестким. Но откуда мне знать мерки Дома?

— Я даже старался потом. Только не в этом дело. Тогда Владетель показал мне Слово. Свое. Вынул кинжал тот, который теперь у тебя, Ильмар. Подарил мне. А потом вдруг взял меня…

Маркус замолчал на миг. Ему было неприятно говорить, и я его понимал.

— Взял меня за воротник, приподнял и сказал: «Если бы мое Слово было подлинным, Истинным Словом! Я бы весь мир так держал, как тебя, мальчик».

— Не очень-то приятно, — осторожно сказал я.

— Да не очень, — ответил Маркус. — Он меня на секунду приподнял. Владетель, он же слабый, если честно…

Мальчик улыбнулся.

Мне от этой улыбки стало неуютно. Когда заведу детей, не буду их поднимать за шкирку, раз такие улыбочки.

— А потом я вспомнил. Когда я Книгу нашел. Ну и…

— Понятно, — сказал я. — Хорошо, Марк. Я тебя понял.

Дилижанс ходко катил по дороге, лишь иногда нас потряхивало.

Казалось бы — наслаждайся дорогой! В первом классе, вырвавшись из лап преторианцев! Но мы сидели, словно на собственных похоронах, молча и уныло.

— Церковь того же боится. Так, Ильмар? — спросила Хелен.

— Вроде бы да. Только Церковь тут не едина. Кто хочет прикончить Маркуса вместе с его Словом, а кто — употребить Слово по своему разумению.

— И кто хочет меня убить? — резко спросил Маркус. — Я не знал, Ильмар! Правда, не знал.

— Слуги Искупителя, — через силу сказал я. Посмотрел на Луизу — ха кивнула, сказала:

— Я когда-то думала, что это беда подлинная. Ну, что кто-то больше Сестру чтит, а кто-то Искупителя. Бог ведь один, и зачем к нему по-разному обращаться? А когда ушла от мира… Каждый сам решает, через кого мольбы к Господу слать. Каждый сам решает, что важнее: правда, от Бога пришедшая, или правда, к Богу обращенная… добрая твердость, или злая мягкость. Так уж пошло. Это от природы человеческой, наверное. Не зря же Господь нас на мужчин и женщин поделил? Вот только служить Искупителю труднее оказалось. Все время к добру призывать, добро требовать, из неразумных людей добро выбивать — разве выдержит слабая душа? Отсюда и костры, и походы столбовые…

Луиза замолчала, испуганно глядя на нас. Все мы молчали, глядя на нее, и во взглядах наших была растерянность. Ведь каждый уже понял — Хелен давным-давно, Маркус позже, я только-только, что собой представляет настоятельница Луиза, бывшая баронесса.

Не блистала она умом, если честно говорить.

И слышать от нее что-то необычное и, на первый взгляд, правильное было странно.

— Я глупость сказала? — вполголоса поинтересовалась Луиза. Самомнение, вполне заменяющее ей сообразительность, впервые бежало с поля боя.