Журнал «Если», 2005 № 06 - Вейнер Эндрю. Страница 39

Из всех людей на планете я и горстка других могли утверждать, что пострадали больше всех. Разумеется, немало жизней перевернулось вверх дном, многие погибли прежде, чем был восстановлен порядок. Но линейные старались как можно меньше вмешиваться в нашу жизнь, занимаясь своим идиотским делом, и все постепенно вернулось к состоянию, более или менее приближенному к норме. Кое-кто утратил религиозные убеждения, но гораздо больше оказалось тех, кто с порога отверг предположение, что нет бога, кроме Линии, так что паства святош во всем мире только увеличилась.

Но вот специалисты по чешуекрылым… Давайте уж признаем откровенно — мы оказались без работы.

Я проводил дни, слоняясь по пыльным хранилищам и узким коридорам музеев, открывая шкафы и ящики, некоторые из которых, возможно, не тревожили десятилетиями. Я мог часами смотреть на многие тысячи хранящихся в запасниках бабочек и мотыльков, пытаясь воскресить то, еще детское восхищение, которое привело меня к выбору карьеры. Я вспоминал экспедиции в дальние, нехоженые уголки планеты, и вспоминал себя — измученного, покусанного москитами, но в то же время переполненного восторгом. Вспоминал разговоры и споры о той или иной проблеме таксономии. Пытался вспомнить окрыленность после своего первого нового вида, Hypolimnes lewisii.

И все это обратилось в прах. Теперь бабочки не казались мне такими красивыми.

На двадцать восьмой день вторжения на западном побережье всех континентов появилась вторая Линия. К тому времени североамериканская Линия тянулась от точки на дальнем севере Канады через Саскачеван, Монтану, Вайоминг, Колорадо и Нью-Мексико, оканчиваясь у Мексиканского залива где-то южнее Корпус-Кристи в штате Техас. Вторая Линия двинулась на восток, находя очень мало бабочек, но не очень-то волнуясь по этому поводу.

Когда правительство сидит и ничего не делает, столкнувшись с непредвиденной ситуацией, это не стыкуется с самой логикой власти. Но большинство людей согласилось с тем, что сделать тут можно или очень немногое, или совсем ничего. Стремясь сохранить лицо, военные принялись следовать и за второй Линией, но у них теперь хватало ума не вмешиваться.

На пятьдесят шестой день появилась третья Линия.

Лунный цикл? Похоже на то. Знаменитый математик выступил с утверждением, будто вывел уравнение, описывающее поведение орбитальной пары Земля — Луна то ли в шести, то ли в семи измерениях? Да кого это теперь волновало?

Когда первая Линия достигла Нью-Йорка, я находился в запаснике музея, разглядывая бабочек под стеклом. Из ниоткуда появились несколько линейных, быстро осмотрелись. Один из них взглянул на витрины с бабочками. Потом все они исчезли в своей многомерной манере.

Вот и все.

Не помню, кто первый предложил, чтобы мы все это записали, и какие привел для этого аргументы. Но я, как и большинство грамотных людей на Земле, добросовестно сел за стол и записал свой рассказ. Как понимаю, многие изложили целые биографии — наверное, пытаясь крикнуть равнодушной Вселенной: «Я был здесь!». Я же ограничился событиями от Первого Дня до настоящего времени.

Возможно, в далеком будущем кто-нибудь заглянет к нам на планету и прочитает все эти отчеты. Ага, Луна, возможно, состоит из зеленых бабочек!

Как выяснилось, вопрос, который я задал в последний день своей армейской карьеры, оказался ключевым. Но тогда я не смог понять ответа.

Линейный никогда не говорил, что они выращивают каких-то существ на Плутоне.

Он сказал, что есть существа, которые растут на холодных планетах.

Прочесав Землю частым гребнем, через год линейные убрались столь же внезапно, как и появились.

А уходя, выключили свет.

В Нью-Йорке была ночь. Сообщения с дневной стороны планеты добрались до нас очень быстро, и я поднялся на крышу своего дома. Луна, которой полагалось находиться почти в полной фазе, оказалась бледным призраком, и вскоре от нее осталась только черная дыра в небе.

Кто-то из соседей принес на крышу маленький телевизор. Явно перепуганный астроном и смущенный ведущий новостей отсчитывали секунды. Когда обратный отсчет достиг нуля — минут на двадцать позднее событий у антиподов, — Марс начал тускнеть. И еще через тридцать секунд стал невидимым.

Он никогда не называл Плутон их холодной планетой-инкубатором…

Через полтора часа погас Юпитер, за ним Сатурн.

Когда в тот день в Америке взошло солнце, оно походило на брикет древесного угля. Кое-где на нем еще виднелись красные мерцающие вспышки, но вскоре прекратились и они. А когда часы и церковные колокола пробили полдень, Солнца не стало.

Начало холодать.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Олег Дивов

У Билли есть штуковина

Понедельник. День

Мы держались геройски, у нас с Билли сила воли ого-го, но на третий день я случайно увидел свое отражение в зеркале.

Выйдя из сортира, я кое-как отлепил напарника от барной стойки и потащил на улицу. Там Биллу малость полегчало, он меня опознал и спрашивает:

— Куда торопимся, Ванья? Бабло-то есть. До хрена бабла, хлоп твою железку!

— Зато психика не резиновая, — говорю. — Тебе на меня глядеть не больно?

Билли поморгал с минуту и отвечает:

— А я привык, хлоп твою железку.

Шутник. Сам Билли ростом почти семь футов и черный, как антрацит-металлик, аж блестит. Это к нему привыкать надо.

— Понятно, — говорю. — Короче, Билл, слушай мою команду — сейчас интенсивно трезвеем, отбиваемся в койку и завтра с утра идем сдаваться копам. Осознал?

— Соси бензин! — возражает Билли. — Быстро трезветь нельзя. У меня посталкогольные страхи знаешь какие? Удавиться впору, хлоп твою железку.

— Не страшнее моих страхи, — говорю. — Стандартный набор. Экзистенциальный ужас, горькая дума о неотвратимости смерти, глубокое осознание бессмысленности всего. Эй, Билли! Напарник! А что у нас насчет силы воли?

— Она у нас ого-го, хлоп твою железку! — Билли даже плечи расправил.

— Значит, мы сумеем вынести предстоящее унижение с гордо поднятыми головами. И вообще, лучший выход из запоя — через трудотерапию.

— Тебя бы на мое место, — только и сказал Билли.

Даже про «железку» свою любимую забыл.

А поздним утром понедельника мы, дыша перегаром, вваливаемся в полицейский участок и, раздвигая грудью всякую мелюзгу, топаем прямиком к лейтенанту.

Лейтенант нам широко улыбается.

— Неужто образумились? — спрашивает.

— Короче, — говорю, — мистер Гибсон, к черту лирику. Получаете нас в свое распоряжение сроком на одну неделю. По окончании срока вы снимаете арест с наших машин. Мы убираемся отсюда на полном газу и никогда, слышите, никогда больше не возвращаемся. Прошу запомнить, это целиком на вашей совести.

— Нервный вы какой-то, Айвен, — замечает лейтенант.

— Всем расскажу, что работаем из-под палки. Всем.

— Айвен, дорогой, — говорит лейтенант, — это и так ни для кого не секрет. Местные знают, что мне понадобилась ваша чудесная штуковина, но вы отказались, и тогда я вас прижал. Поверьте, народ на моей стороне. На стороне того, кто отстаивает интересы города и кто вообще… Прав.

— Это мы еще посмотрим, чья сторона правая, чья левая. Ну, по рукам?

— Ладно, я разговор записал, — говорит лейтенант.

— Я тоже. И?…

— Значит, вы признаете, что у вашего сотрудника мистера Вильяма Мбе… Мбу…

— Мбабете. Вильяма Мбабете. Да, я признаю, что у Билли есть эта, как вы ее назвали, штуковина. Хреновина! Сплошные неприятности от нее.

Лейтенант глядит на Билли, глядит на меня и вдруг спрашивает:

— А не врете, Айвен?

Я от изумления хватаю у него со стола бутылку содовой и выпиваю ее одним махом. Билли, который поутру вообще тормозной, а с похмелья окончательно утратил реакцию, выдергивает из моей руки уже пустую емкость и что-то укоризненно сипит.